Гонки на выживание - Норман Хилари. Страница 79

Ранним утром в день Рождества Андреас пришел в квартиру Даниэля на 11-й улице и, не говоря ни слова, выложил перед ним на столе вырезки из «Геральд трибюн», «Монд» и «Франс суар».

Даниэль прочел заметки молча, кивнул Андреасу и вышел из комнаты. В ванной его буквально вывернуло наизнанку, пока в желудке ничего не осталось, после чего он вышел в коридор и взял на руки Кота. Он отнес Кота в спальню и сел, усадив верного друга к себе на колени. Он склонил голову, зарылся лицом в мягкую черную шерстку и наконец зарыдал.

Онфлер, Франция. 1983 год

«…Ты начинаешь понимать, Бобби, как все это было? Как нам стало тяжело?

После убийства Дэн вел себя мужественно. Было мучительно смотреть со стороны, как он протащил себя через тот первый год, как заново построил свою жизнь, жизнь одинокого холостяка. Он сказал мне как-то раз, что иногда ему кажется, будто Барбара ему приснилась, будто ее на самом деле не было. Время, проведенное с ней, наполненное весельем и теплом, так отличалось от всей его остальной жизни, что он мог бы вычленить его словно замкнутое кольцо, вырезать, как вырезают идеальный круг из раскатанного теста формочкой для печенья, и запереть навечно в дальнем ящике памяти, оставив все остальное нетронутым.

Смерть Барбары стала тяжелым испытанием для всех нас. Фанни так мучилась сознанием собственной вины, что чуть не превратилась в калеку. Не думаю, что она сумела по-настоящему возненавидеть Натали, обреченную на полную неподвижность. Говорят, каждый в жизни имеет право на одну ошибку. Так вот, ошибается тот, кто так говорит.

А что могла я сделать для Дэна? По прошествии нескольких первых недель я уже не могла вот так запросто пойти к нему, обнять его, утешить, хотя, признаю, мне этого очень хотелось. Я не могла заменить ему жену и ребенка, которых он потерял. День за днем я вглядывалась в твои глазки, дорогая моя доченька, изучала твои жесты, мимику и думала, думала, думала…

После твоего рождения, когда ты была еще совсем маленькая и во всем зависела от нас, центр нашей вселенной надежно переместился в наш дом, а когда Дэн и Барбара тоже устроили свое гнездо, Андреас наконец обрел способность свести вместе дорогих ему людей, а не отгораживать их друг от друга. Мне кажется, мы образовали какой-то зачарованный круг в его сознании, и когда этот круг оказался жестоко разрушенным, вместе с ним твоего отца покинуло и чувство уверенности. Ты выросла, и наш уютный домашний триумвират распался. Ты пошла в детский сад, у тебя появились новые друзья, твои ровесники. Я вернулась к работе и опять оказалась в центре общественного внимания. Существование художника на Манхэттене не слишком уединенно и идиллично, оно тесно связано с торговцами и хозяевами картинных галерей, а кроме них, есть еще менеджеры, адвокаты и консультанты по налогам! Ото всего этого невозможно было отгородиться, запираясь каждый день на несколько часов в мастерской, пока ты была в детском саду. Короче, твоя мать была слишком занята и не видела, что творится у нее под носом.

А творилось вот что: Андреас решил, что он мне больше не нужен. Он мне сам признался как-то раз, когда было уже поздно: сказал, что я красива, преуспела в жизни, могу сама о себе позаботиться, даже ребенка родила без его помощи! Он начал обращаться со мной, как многие итальянские мужчины обращаются со своими женами: уважал меня как мать своего ребенка, но перестал быть мне любовником и другом. Я не могла винить его за то, что он стал интересоваться другими, более молодыми женщинами: они не служили ему постоянным напоминанием о том, что он ошибочно считал собственной никчемностью.

Что же мне оставалось делать? Я еще больше погрузилась в работу, и это лишь укрепило Андреаса в его ошибочном мнении обо мне. Ты была главным смыслом, надеждой и опорой моей жизни. Ты поддерживала меня, когда наш брак покатился под откос. Моя работа в конечном счете тоже пострадала. Я все больше обращалась к скульптуре, потому что она оказывала на меня терапевтическое воздействие. По мере того как счастье покидало меня, мои скульптуры становились все более безобразными, но критики были от них в восторге. Казалось, в профессиональном плане я была обречена на успех…»

ЧАСТЬ V

Однажды, в знойный августовский полдень 1970 года, Александра вышла из квартиры, чтобы забрать Бобби, гостившую у подруги. Обычно по средам они отправлялись прямо в танцкласс на другом конце города. Александра наблюдала за занятиями дочери или коротала время вместе с другими мамашами, но в этот день Бобби неважно себя чувствовала, и они отправились домой.

Александра ощутила присутствие чужой женщины в квартире, не успев переступить порог: до нее донесся запах незнакомых духов. Она окликнула Бобби, но было уже слишком поздно. Девочка отбросила в сторону сумку с балетным костюмом и устремилась бегом вверх по винтовой лестнице, ища своего папочку.

Александра бросилась за ней. Дверь в спальню распахнулась раньше, чем она добралась до площадки, и жуткое, мучительное молчание, наступившее в квартире, оглушило ее громче, чем колокола на соборе Святого Патрика.

Они сидели на кровати, обнаженные и словно окаменевшие. Девица оказалась миниатюрной блондинкой с маленькими вздернутыми грудями и пылающими щеками. На ее коже тут и там поблескивали ручейки пота. Андреас был бледен, его полный ужаса взгляд был прикован к Бобби.

Александра схватила дочь за руку, силой вытащила ее в коридор и завела в детскую.

– Оставайся здесь, солнышко.

Бобби заплакала.

– Побудь у себя в комнате. Я скоро вернусь.

Она заперла дверь и опустила ключ в карман юбки.

В хозяйской спальне царила суета: любовники торопливо натягивали на себя одежду. Александра схватила чулки и туфли незваной гостьи и подняла их высоко в воздух.

– Убирайся отсюда немедленно, – тихо и грозно скомандовала она.

– Мои туфли… – блондинка протянула руку.

– Там обуешься, – Александра прошла к открытому окну и вышвырнула их наружу.

– Ты с ума сошла! – заорал Андреас. – Ты же могла убить кого-нибудь!

Александра не обратила на него внимания.

– Разве я не велела тебе убираться? – осведомилась она, обращаясь к девушке.

Та выскочила из спальни и молнией пролетела по квартире.

– Он мне не говорил, что у него ребенок! – пронзительно закричала она уже у входной двери. Дверь захлопнулась с грохотом, прокатившимся по всему дому.

Из коридора до Александры доносился плач Бобби, но она повернулась к Андреасу, стараясь унять охватившую ее нервную дрожь.

– Я многое терпела, Андреас, – сказала она дрожащим голосом. – Я знала о твоих изменах и мирилась с этим; почти все свое свободное время ты проводил с Дэном и Фанни, но только не со мной; все, что с тобой происходит, хорошее или плохое, ты скрываешь от меня… – Слезы жгли ей глаза, но она сдерживала их. – Всему есть предел. Это конец.

Андреас упрямо выдвинул вперед подбородок.

– Я понятия не имел, что вы с Бобби вернетесь домой.

– Это очевидно.

Он двинулся к двери.

– Дай мне поговорить с ней.

Александра преградила ему путь.

– Не смей даже близко к ней подходить! Я заперла Бобби в ее комнате, и она останется там, пока ты не уйдешь.

– Прочь с дороги!

Он оттолкнул ее, подбежал к двери Бобби и нажал на ручку. За закрытой дверью детский плач перешел в испуганный рев.

– Все хорошо, солнышко, – окликнул ее Андреас из-за двери. – Не плачь, Бобби, все хорошо. – Он повернулся. Александра стояла у него за спиной. – Дай мне ключ! – потребовал он.

– Ни за что. Ты в таком состоянии, что напугаешь ее.

– Дай мне ключ!

– Нет!

Андреас в бешенстве протопал вниз по лестнице в ее мастерскую и, как бешеный зверь, принялся громить помещение, разрывая холсты руками и разбивая скульптуры об пол. Гипс, глина и терракота кусками раскатились по полу, пыль облаком повисла в воздухе. С треском, похожим на выстрелы, ломались деревянные рамы, стеклянные банки с карандашами, кистями и грифелями разбивались со звоном. Андреас уже готов был схватить упакованную картину, стоявшую в дальнем углу, когда его остановил звенящий от гнева голос Александры: