Гонки на выживание - Норман Хилари. Страница 81

– Боюсь, вам придется это сделать.

Андреас грохнул кулаком по столу.

– Мне говорили, что вы лучший специалист по опеке во всем этом проклятом городе! Это так или нет?

Адвокат пожал плечами.

– Бывает и так, когда повезет. – Он устало вздохнул. – Почему бы вам не попытать счастья с кем-то другим, мистер Алессандро? Я не против. У меня за спиной действительно внушительный список выигранных дел. Я вовсе не жажду его испортить.

17 мая 1971 года судья присудила Александре единоличную опеку над дочерью. Андреаса она проинформировала о том, что его превосходные отцовские качества никем не ставятся под сомнение, и ознакомила с расписанием свиданий, включающим посещения каждое второе воскресенье, два выходных раз в месяц и ежегодные двухнедельные каникулы либо единовременно, либо поделенные на два недельных периода по соглашению.

Андреас швырнул бумаги в лицо судье, был дважды предупрежден, а затем оштрафован за неуважение к суду. Три часа спустя он пришел в квартиру у Центрального парка, забрал свои вещи и в присутствии Бобби поблагодарил Александру за то, что она разрушила его жизнь.

Девочка безутешно проплакала до самого вечера. Это был самый длинный день в ее юной жизни.

– Когда мы его увидим? – спросила она за завтраком на следующее утро, гоняя по тарелке ломтик хлеба, поджаренного по-французски с молоком и яйцом. Глазки у нее были красные, заплаканные, а под ними залегли глубокие темные круги.

Александра чувствовала себя такой же обездоленной, как и ее дочь.

– Скоро, – обещала она, все еще уверенная, что говорит правду.

Воскресенье пришло и миновало. Последние выходные мая настали и прошли – такие же пустые, как и предыдущие. Растерянная, сбитая с толку Александра придумывала отговорки для Бобби, а на душе у нее самой становилось все мрачнее.

Она позвонила Даниэлю.

– Его здесь нет, Али. Он в Европе.

– Поехал к отцу?

– Вряд ли. Роберто никогда бы этого не понял.

– А ты понимаешь, Дэн?

– Конечно, нет.

– Это разрывает сердце Бобби.

– Его сердце уже разорвалось.

Прошел 1971 год. Андреас оставался недосягаемым, Александра и Бобби были вынуждены сами справляться со своим одиночеством. Раньше, бывало, Александра с трудом выкраивала время для творчества, теперь, когда Бобби почти все время, за исключением каникул, проводила в школе, у нее не осталось иных занятий, кроме работы в мастерской. Друзья относились к ней с большим участием, особенно Тео Салко и Руди, каждую неделю справлявшиеся, все ли у нее в порядке. Знакомые, движимые наилучшими побуждениями, приглашали ее на вечеринки и званые обеды, во время которых Александру неизменно усаживали рядом с каким-нибудь многообещающим холостяком. Для нее эти светские мероприятия превращались в сплошное мучение.

Ей не нужен был другой мужчина, она все еще любила своего мужа, но сама мысль о любви не вызывала у нее никаких иных ассоциаций, кроме боли. Александра понимала, что это пройдет, что холодные одинокие ночи, проведенные в большой супружеской постели, со временем перестанут мучить ее бессонницей, что спазмы в горле, нападавшие на нее приступами всякий раз, как она смотрела на портрет Андреаса, висевший в холле, или слышала его имя, постепенно сойдут на нет.

Ей все острее стало не хватать женской компании, близкой подруги. В прошлом ее жизнь была переполнена: у нее был муж, ребенок и столько заказов, что на все остальное времени просто не оставалось. В столь плотное расписание невозможно было втиснуть дружескую женскую болтовню за чашкой кофе или совместный поход по магазинам. До сих пор, вдруг осознала Александра, ей хватало ее собственного общества, она была слишком поглощена собой.

Теперь, как и прежде, в критические моменты жизни, Александра с головой бросилась в работу. Новая персональная выставка была запланирована на лето 1972 года, и она искала новые темы и мотивы для экспозиции. В прежней мастерской ее преследовали болезненные воспоминания, поэтому она сняла другую на Западной стороне – где стала работать над триптихом, а когда он был закончен, над серией гигантских абстрактных полотен, основанных на мотивах нью-йоркской жизни.

Александра работала слишком быстро и слишком много, часто жертвуя сном и здоровьем, но она справлялась и с работой и с собой. Муж осуждал ее за независимость, решительность и силу. Значит, так тому и быть, сказала себе она.

Андреас тоже стал трудоголиком. Ресторанов ему уже было мало, для заполнения пустоты он открыл сеть небольших кафе, где царила неформальная атмосфера и подавались стандартные обеды с омарами и бифштексами. Он гарантировал свежесть, высокое качество приготовления и быстрое обслуживание. Он купил себе вертолет, научился управлять им и стал порхать от одного кафе «Алессандро» к другому, лично следя за тем, чтобы клиенты сполна получали все то, что было им обещано. К осени 1972 года эти инспекционные рейсы, получившие название «Полет Алессандро», стали еженедельным субботним аттракционом: как бог из машины, Андреас появлялся из своего вертолета в свете прожекторов поочередно в Грейт-Неке, Ист-Хэмптоне, Монтоке и Уэстпорте, чтобы приветствовать своих гостей, проверить качество провизии и лететь дальше. По рабочим дням он летал из Нью-Йорка в Вашингтон, оттуда в Цюрих и в Париж, раз в месяц навещал Роберто, но категорически отказывался отвечать на вопросы об Али или Бобби.

Он привык к одиночеству и забыл, что счастье существует.

Рудесхайм говорил, что он пристрастился к своему горю как к наркотику и стал походить на ребенка, находящегося в состоянии перманентного истерического припадка. Даниэль проявлял больше сочувствия и пытался уговорить друга обратиться к психоаналитику.

Андреас автоматически поднимался с постели каждое утро, жил, дышал, работал, не пропускал ни одной юбки.

Он существовал.

47

Весной 1973 года, отчаянно стараясь излечить Бобби от тоски, Александра взяла ее в Европу. Успех превзошел все ее ожидания. Это была любовь с первого взгляда. Едва успев сойти с трапа лайнера «Пан-Америкэн» в лондонском аэропорту Хитроу и услышав добродушный говор грузчиков-кокни, а затем величавые, почти шекспировские интонации служащих паспортного контроля, семилетняя девочка запрокинула голову и засмеялась от удовольствия. И – о чудо! – чопорные английские чиновники, годами закованные в броню своей важности, засмеялись вместе с ней. Их очаровала эта малышка, слишком высокая для своих семи лет, говорящая с американским акцентом, наделенная безупречной персиковой кожей и нежным румянцем, напоминающим об английской розе, черными, отливающими атласом, как у мексиканок, волосами и необыкновенными глазами, непохожими ни на что на свете, кроме разве что… Тут их взоры обратились к ее матери, и они увидели те же глаза, прохладно-серые, но вспыхнувшие малахитовым блеском, когда она улыбнулась им в ответ. Они узнали эти глаза, неоднократно появлявшиеся на обложках дюжин иллюстрированных журналов на протяжении последних десяти лет.

Паспорта были беспромедлительно проштампованы, охранники отсалютовали Бобби, взяв под козырек, после чего мать и дочь отбыли в роскошный отель «Конно». Целую неделю они наслаждались прогулками и верховой ездой в Гайд-парке, где Бобби мгновенно освоила английское дамское седло и с веселым визгом смело неслась вперед, а ее черные волосы летели за ней по ветру из-под защитного шлема, надетого по настоянию матери.

Роман с Европой продолжился в Париже, где Бобби в хвост и в гриву эксплуатировала свой примитивный школьный запас французских слов, раскатывая «р», как Фернандель, и охотно пуская в ход к месту или не к месту не вполне приемлемые выражения. При этом она обворожительно улыбалась строгим продавщицам на улице Фобур Сент-Оноре и официантам в «Серебряной башне», «Лассерре» и «Ритце» на Вандомской площади.