Последний кошмар «зловещей красавицы» (Александр Пушкин – Идалия Полетика – Александра Гончарова. Р - Арсеньева Елена. Страница 3

– О-о, – протянул гость. – Так вот в чем дело! Это была не простая ненависть, а ревность? Вы ревновали меня к своей троюродной сестре?! Но почему вдруг? Ведь когда я сватался к Натали Гончаровой, когда женился на ней, у нас с вами были задушевные отношения! Еще в тридцать третьем году, помню, когда я сидел в Болдине, Натали в письме передавала мне от вас нежные поцелуи, а я отписал ей, пусть-де скажет Полетике, что я за ее поцелуем явлюсь лично, на почте не принимают… И к жене моей вы были тогда гораздо снисходительней. Откуда же взялась злоба?

– Неужто вы думаете, я завидовала Натали? – высокомерно усмехнулась старая дама. – Я и сама была красавица, могла с нею потягаться.

– Да-да, вас даже называли «зловещая красавица», – как бы в сторону пробормотал гость. – Перефразируя сам себя, я бы выразился так:

– Не перебивайте, – махнула на него рукой старая дама. – Уж эти мне поэты… Экое бахвальство – всюду, чуть что, читать свои дурные стихи! Зловещая, не зловещая была моя красота – какая разница? Главное – красота! Соперничать с Натали мне было бы не зазорно – однако стыдно, когда красавицам откровенно предпочитают карикатуру на красоту!

– Ваши слова мне непонятны, – напряженно проговорил гость.

– Неужели? – хихикнула старая дама. – Неужели непонятны? Но ведь Натали была не одна… У меня были три кузины Гончаровых. Натали – красавица. Катрин – хорошенькая. Но ведь была еще и Александрина…

– Александрина… – словно эхо, отозвался гость.

– Да-да, – кивнула старая дама. – Конечно, она тоже была высока ростом и безукоризненно сложена, как и старшая, Катрин, и младшая, Натали. Но черты ее лица, хотя и напоминали правильность гончаровского склада, являлись, как я уже сказала, его карикатурою. Матовая бледность кожи Натали у нее переходила в некоторую желтизну; чуть приметная неправильность формы глаз, придававшая особую прелесть взору Натали, выглядела как косой взгляд у Александрин… Да всякий, видевший их рядом, находил, что сходство между старшей и младшей сестрой было издевательским и шло явно в ущерб Александрине. Неужели вы этого не замечали?

– Ну как же, как же… – неопределенно пробормотал гость, и старой даме показалось, что очертания его лица и фигуры в темноте несколько поблекли и даже как-то отдалились от нее, словно бы он медленно, осторожно начал отходить или как бы таять.

– Э, нет, милостивый государь! – воскликнула она, приподнимаясь. – Я вас не звала, но уж коли вы решили меня навестить, извольте оставаться несходно, покуда не прогоню. Что это вы, право слово, всполошились, словно нечистый дух от к месту произнесенного экзорцизма? Или правда глаза колет не только на этом свете, но и на том тоже?

– Правда? – пожал плечами гость, вновь становясь явственно видимым. – Какая правда?

– Да такая, – усмехнулась старая дама. – Такая, что на пресловутой дуэли вы сражались вовсе не за жену, а за свояченицу…

– Что за чушь! Что вы выдумываете? До меня доходило, будто вы распространяли какие-то слухи про меня и про Азиньку, как мы называли Александрину дома… А Сашка Трубецкой, любимчик государыни-императрицы Александры Федоровны, ваши слухи поддерживал. Но это же чушь!

– Да бросьте, – отмахнулась старая дама. – Ладно, меня вы считаете… я знаю, кем вы меня считаете. Трубецкой тоже вашего доброго отношения якобы не заслуживал, хотя именно ему вы в свое время жаловались, как поймали Натали целующейся с Дантесом… Ладно, Бог с нами, с ним и со мной. Но Софи Карамзину вы ведь высоко ценили? Как же, дочь нашего знаменитого историографа, сама дама умная и образованная. Но знаете, что она однажды написала в некоем приватном письме? Оно попало мне в руки много лет спустя, а поскольку предмет описания меня весьма занимал, я не поленилась, списала этот автограф, а с течением времени и выучила его наизусть. Хотите, процитирую? Память у меня по-прежнему отменная!

– Софи Карамзина? – недоверчиво спросил гость. – Ну, извольте. Думаю, ничего дурного обо мне Софи сказать не могла.

– О нет, совсем ничего дурного, – успокоила старая дама. – Разве что самую малость желчи излила. Но вот слушайте: «В воскресенье 24 января [1] у Катрин было большое собрание без танцев: Пушкины, Геккерены (которые продолжают разыгрывать свою сентиментальную комедию, к удовольствию общества). Пушкин скрежещет зубами и принимает свое всегдашнее выражение тигра. Натали опускает глаза и краснеет под жарким и долгим взглядом своего зятя – это начинает становиться чем-то бульшим обыкновенной безнравственности; Катрин направляет на них свой ревнивый лорнет, а чтобы ни одна из них не оставалась без своей роли в драме, Александрина по всем правилам кокетничает с Пушкиным, который серьезно в нее влюблен, и если ревнует жену свою из принципа, то свояченицу – по чувству. В общем, все это странно, и дядюшка Вяземский утверждает, что он закрывает свое лицо и отвращает его от дома Пушкиных…» Ну что, дорогой гость? Каково?! – спросила старая дама с торжеством.

– Совершенно не понимаю, о чем вы говорите! – пожал плечами гость. – Положительно, я ошибался в оценке умственных способностей Софи Карамзиной. Пришить мне связь с моей родственницей… да еще с Азинькой… Да на ней держался весь наш дом! Она была истинной хозяйкой – смотрела за детьми, входила во все мелочи…

– О, конечно! – самым невинным голоском перебила старая дама. – Например, мягка ли та или иная кровать…

– Что вы имеете в виду? – напряженно спросил гость.

– Да то самое, – прежним благонравным тоном ответила старая дама. – То, о чем еще один ваш друг, также пиит, Василий Андреевич Жуковский, написал в своих заметках о вас кратко и интригующе: «История кровати».

– Ничего не понимаю, какая кровать? – огрызнулся гость.