Огонь любви, огонь разлуки - Туманова Анастасия. Страница 52
– Ну, вот и слава богу, – удовлетворенно сказал Северьян, быстро вскакивая с земли. – Владимир Дмитрич, пора ноги делать. Тут через забор – и сразу соседняя улица, спуск начинается.
Владимир был с ним полностью согласен. Через несколько минут вся компания стояла по ту сторону довольно высокого забора, перелезть через который не составило труда ни мужчинам, ни Ваньке, ни Ирэн. Последняя, подобрав юбку вместе с полами макинтоша и ничуть не постеснявшись мелькнувших в воздухе панталон, перемахнула через него с изяществом завзятой домушницы. Одна Наташка долго барахталась наверху, сердитым шепотом поминая Пречистую Богородицу, пока Северьян не перехватил девчонку поперек туловища, как котенка, и не снял с забора, аккуратно поставив в примятый куст полыни.
– Дитю ничего?.. Сколь месяцов-то?
– Кажись, четвертый, да что ему сделается, спасибочки вам…
Ирэн сразу же как ветром сдуло: Владимир успел заметить только мелькнувший за угол макинтош. Вскоре оттуда донесся скрип рессор и перестук копыт удаляющегося экипажа. Северьян проводил госпожу Кречетовскую долгим, задумчивым взглядом, перевел его на Черменского, потер измазанную сажей скулу. Неожиданно усмехнулся:
– Скажите на милость, и что в вашей личности бабы находят? По-моему, ничего соблазнительного… Тут мучишься-мучишься с ними, шалавами, на портянки треплешься – никакого толку, а вам только глазом моргнуть…
– Да уж тебе-то жаловаться, кобель… – нахмурился Черменский. – Ты о чем, не пойму?
– Ха! Не понимают они! Да о барышне вот, которая с ливольвертом да с карандашиком! Готово дело, ваша навовсе!
– Закрой рот, дурак, – без улыбки посоветовал Владимир, показав глазами на Ваньку с Наташкой.
Северьян, спохватившись, умолк, жестом велел детям двигаться за ними, но уже через несколько шагов снова не выдержал:
– Владимир Дмитрич, вы у меня, никак, опять постриг приняли? Говорю вам, для здоровья вредно… Барышня-то, взгляньте, какая, ажно у меня душа зашлась! И благородная, и видно, что не дура, хоть и с придурью… Да придурь-то выйдет, как рожать начнет, у ихней сестры завсегда так… Обратите внимание, ваша милость, не внакладе будете! Вона, она аж в Москву за вами подхватилась, а вы…
– Заткнись, – сказал Владимир. Сказал спокойно, даже не обернувшись, но Северьян умолк на полуслове, быстро, внимательно посмотрел на Черменского и больше не открывал рта до самой гостиницы.
На другой день Владимир проснулся довольно поздно, разбуженный доносившимся из гостиничного коридора ржанием Северьяна:
– Ох, прости господи, ну и дает наш поручик… Давай, Ванька, сделай милость, дальше читай… Тьфу, уморила прямо насмерть, ну и баба…
– Так я ж и читаю, бать… Обожди, непонятно тут… «вла-де-лец портняж-ной лав-ки… впол-не заслуженно но-ся-щий зва-ние «жи-во-дера пер-вой гиль-ди-и»… Так это Андрей Кирилыч?! Ну да, вот прописано: «Се-востья-нов А.К.»…
– Ну, дальше, дальше, дальше! Что про вас с Натахой сказано?!
– «Си-ро-ты, об-ре-ченные на ка-торж-ный труд, без за-щи-ты и по-мо-щи…» Наташка, слышь? Ты – сирота каторжная!
– Грех тебе, бессовестный! Ничего не так там прописано! Северьян Дмитрич, велите ему не насмешничать!
Сообразив, в чем дело, Владимир вскочил и быстро начал одеваться.
Северьян с детьми сидели на только что вымытом полу, нисколько не тяготясь сыростью половиц и чуть не сталкиваясь головами над свежим выпуском «Петербургских сплетен». Поскольку грамотным из всей компании был один Ванька, и тот читал последний раз полгода назад, чтение фельетона продвигалось медленно, с ошибками и спотыканием, – до тех пор, пока из-за двери не вышел Черменский. Появление Владимира компания встретила радостными воплями, немедленно всучив ему в руки измятые, еще пачкающиеся типографской краской листы.
Он начал читать и сразу же почувствовал перо опытного мастера. Фельетон Ирэн был выдержан в спокойном, непринужденном, местами насмешливом тоне, только усиливавшем драматичность повествования. Кречетовская рассказала и о Ваньке, сироте, обобранном и измученном «благодетелем», и о пятнадцатилетней девочке, беременной от того же «благодетеля», и о присвоенном им же незаконно доме вдовы Мерцаловой, и о том, как пресловутый дом вместе с лавкой Севостьянова благополучно сгорел нынешней ночью, и о том, кто принимал участие в этом «деянии, достойном Робина Гуда».
– Мазурик? – подозрительно спросил Северьян про последнего.
– Вроде того, – не стал вдаваться в объяснения Владимир. – Ну, вот… «По сведениям из заслуживающих доверия источников, акт мщения воплотил отец малолетнего Ивана Мерцалова, С.Д.Ч-й, и его родной брат В.Д.Ч-й, прибывшие в Северную Пальмиру для защиты интересов сироты. Мать мальчика, известная провинциальная актриса Мария Мерцалова, этой весной умерла от чахотки, поручив сына заботам отца и дяди».
Тут Владимир умолк в полной растерянности. Судя по вытаращенным глазам Северьяна, тот был изумлен не меньше.
– Ва-а-аша милость, Владимир Дмитрич… Видит бог, я ей такого не говорил… Это она сама, шалава, меня в ваши братья записала, без моего ведома…
– Господи, Северьян, да какая разница… – рассмеялся немного оправившийся от удивления Владимир. – Кстати, в самом деле, какая у тебя фамилия? Мы с тобой семь лет вместе, а я и не спрашивал никогда…
– Какое фамилие, ваша милость?! – завопил Северьян. – Нам такие роскоши вовсе без надобности… Обходился же до сей поры!
– Все равно надо будет тебе паспорт делать, раз ты теперь у меня человек семейный… Мою фамилию возьмешь?
– Вас Фролыч в Раздольном проклянет, – убежденно произнес Северьян.
– Уломаю, ничего.
– Тогда как прикажете… – Северьян все еще не мог прийти в себя и растерянно скреб встрепанный затылок. – Ну, барышня… А еще говорит, истина всего дороже… Брешет, как все газетчики!
– Да не так уж и брешет. – Владимир посмотрел на все еще сидящих на полу и напряженно глядящих на них детей и усмехнулся. – Наталья, дуй за самоваром, Ванька – за бубликами. Нам на поезд скоро. Надо когти рвать, пока в полиции не догадались, кто эти братья-разбойники…
Московский поезд уходил вечером. Уже сидя в вагоне, Владимир увидел бегущую по перрону Ирэн в том же бесформенном макинтоше и с саквояжем в руке. Увидев Черменского, девушка помахала рукой в черной перчатке и через минуту уже стояла в дверях купе, едва справляясь с дыханием и возбужденно тараторя:
– Ну, господа, чудом не опоздала! До последнего ругалась в редакции! Уволили, разумеется, в очередной раз, ну да это не беда! Главное, что фельетон уже вышел! Этот ваш Севостьянов с обеда скандалит у редактора, обещает, что до министра дойдет! Над ним теперь полгорода смеется, да еще и с супругой чувствительные неприятности – после Натальиной-то беременности… И лавка, и дом сгорели дотла, а вас уже ищет полиция! Ох, слава богу, поезд отправляется! Владимир Дмитрич, у вас есть папиросы?
– Крепкие…
– Это ничего, я привыкла. Огня?.. Спасибо, Северьян. Где дети?
– Спят в соседнем купе.
– Вы и Наталью все-таки взяли с собой?
– Разумеется. Это было Ванькиным условием. И к тому же после вашего фельетона ей просто некуда идти. Не к благодетелю же назад? Воображаю, что скажет мадам Севостьянова…
– Да, это так, – серьезно согласилась Ирэн, взяв наотлет папиросу и глядя на Владимира в упор черными блестящими глазами. – Что вы намерены делать в Москве, Владимир Дмитрич?
– Ничего. Вернее, зайду к некоторым знакомым и сразу уеду в имение.
– Что будете делать с детьми?
– Еще не знаю. Разберемся. Ваньке хорошо б продолжать ученье, хотя бы пока в той же церковно-приходской. Наташке нужно думать о будущем младенце… да и в имении дела найдутся.
– Не хотите ли остаться в столице?
– Право, не думал об этом. Мне там, собственно, нечего делать.
– Но вы ведь журналист…
– Шутите, Ирэн? – невольно рассмеялся Владимир. – Я такой же журналист, как актер, как матрос, как портовый грузчик… Так сложилась жизнь, что всем пришлось заниматься понемногу. О карьере борзописца я никогда не помышлял.