Бедная Настя. Книга 5. Любовь моя, печаль моя - Езерская Елена. Страница 26

Сивилла дипломатии, как за глаза именовали княгиню, потеряв двух младших сыновей и мужа, последние десять лет жила в Париже, снимая у барона Джеймса Ротшильда особняк Талейрана, который банкиру после смерти министра продала его племянница и метресса герцогиня де Дино, урожденная принцесса Курляндская. Особняк этот стал на многие годы великолепным светским салоном, который приобрел всемирную славу и где за честь считали бывать короли и министры, выдающиеся государственные деятели и политики.

Увы, с бегством Гизо и крушением монархии Луи-Филиппа салон фактически перестал существовать, его слава закатилась. Княгине, которой к тому времени уже перевалило за шестьдесят, было тяжело перенести этот афронт, и она пребывала в депрессии, весьма сходной с той, что испытала после гибели мужа и сыновей и краткого возвращения в Петербург, далекий от той бурной жизни, что вела дипломатическая Европа. Женщина деятельная и волевая, она скучала без интриг и грустила в роскошном особняке, многие помещения которого имели славу «комнат переговоров», где решались судьбы стран и народов, и творилась История.

Княгиня чувствовала себя счастливой лишь в самом центре жизни — светской и политической. Она питала отвращение к жизни за городом и даже в страшные дни революции не покидала Парижа. Провинция и пейзанское затворничество причиняли ей нестерпимые муки, ибо больше всего на свете она боялась одиночества, которое с каждым днем приближалось все неумолимее и заставляло княгиню непрерывно жаловаться на судьбу.

От тоски ее иногда отвлекали визиты редких знакомых — из тех, кто еще не убежал из революционного Парижа в загородные имения. И среди ее постоянных посетителей был тридцатисемилетний граф де Морни, время от времени навещавший свою официальную «матушку» — мадам де Флао, жившую в Сент-Оноре по соседству с княгиней Ливен. Она тоже держала свой салон, но злые языки поговаривали, что приезды графа к названной маман объяснялись не столько родственными чувствами, сколько близостью «отчего дома» к особняку Талейрана, где жила княгиня Ливен, все еще не желавшая смириться с потерей своей роли в европейской политике.

И поэтому Киселев ехал к ней. Только княгиня могла придумать повод и создать обстоятельства для его встречи с де Морни в условиях строжайшей секретности, чтобы довершить миссию, порученную ему Нессельроде. Документы, предоставленные графу Шервалем, не имели цены, но были неотразимы для де Морни. И Киселев намеревался сделать последнему предложение, от которого тому трудно будет отмахнуться, а тем более — отказаться. Судьба и спокойствие государства Российского сейчас зависели от этой встречи, и Киселев был уверен: княгиня не откажется ему помочь.

Дарья Христофоровна встретила его любезно, но казалась не в настроении, будто Киселев отвлек ее от важного занятия. Однако она, вежливо кивая головой, выслушала его и на минуту задумалась. На какой-то миг граф растерялся, не понимая, чего ему ждать. Княгиня отлично умела себя держать: сохраняя впечатление внимания к просьбе собеседника, она ничем не выдавала своей заинтересованности в услышанном или хотя бы какой-то реакции на него. Ее улыбка располагала к себе, но кто знает, последует ли за ней ожидаемое продолжение?

Наконец княгиня опустила уголки губ, и сразу стал заметен ее властный взгляд. Черты лица обострились — тонкий нос задышал напряжением, щеки разрумянились. И граф поймал себя на мысли, что и в своем возрасте княгиня все еще весьма эффектна и может притягивать к себе, наверное, не только взоры. Он знал: княгиня регулярно посещала моды и купания, старалась как можно чаще выезжать на прогулки и вела весьма здоровый образ жизни, позволявший ей даже сейчас не просто прекрасно выглядеть, но и сохранять привлекательность, хотя и увядающую.

— Ваше сообщение, граф, — сказала княгиня, — должно подтолкнуть к активным действиям любого, кто предан интересам России. И я тем более не могу оставаться равнодушной к вашей просьбе, хотя ее исполнение, вероятно, потребует от меня некоторой откровенности.

— Надеюсь, эта жертва не окажется для вас чрезмерной, — вежливо ответил ей Киселев, не совсем понимая, о чем идет речь.

Княгиня между тем поднялась и, не обращая внимания на немедленно вставшего с кресла вслед за ней Киселева, проследовала куда-то во внутренние покои особняка. Через некоторое время она вернулась в гостиную и попросила графа пройти за ней. Киселев, бережно держа в руках пакет с документами, переданными ему Шервалем, прошел за княгиней в ее будуар и остановился на пороге — изумленный неожиданной картиною.

На диванчике у камина, расположившись там очень удобно, сидел граф де Морни. Он, конечно, старался казаться уверенным и держаться вызывающе, но Киселев мгновенно уловил смущение, которое де Морни пытался скрыть под маской светского ловеласа. Граф был немного взволнован, как будто его застали случайно, и некоторая взбудораженность прически и легкомысленность в наспех застегнутых пуговицах сюртука позволили Киселеву определить, что подозрения его не беспочвенны. И он еще раз подивился необыкновенной энергии этой удивительной женщины, по-прежнему державшей свою руку на пульсе истории. И, как он теперь это выяснил, не только на пульсе.

— Надеюсь, что представлять вас друг другу — излишняя трата времени, — улыбнулась княгиня. — А потому оставлю на некоторое время наедине в надежде, что вамудастся не просто удивить, но и обрадовать друг друга.

Она вышла, и первым воскликнул де Морни:

— Итак, что это за дело, из-за которого княгиня решилась жертвовать своей репутацией? Полагаю, не какая-нибудь безделица, которую мы могли утрясти с вами в другой обстановке в более приличный час и при менее сомнительных обстоятельствах?

— Для меня — уверен, да, и смею надеяться, что и для вас тоже. — Киселев с достоинством поклонился де Морни.

— Слушаю вас, — кивнул тот, меняя позу на диванчике и перекидывая ногу на ногу.

Киселев улыбнулся. Волнение де Морни делало его уязвимым, а любая брешь в его обороне была графу сейчас лишь на пользу. Киселев оглядел будуар и сел в кресло, стоявшее с другой стороны камина.

— Здесь, однако, прелестно, — промолвил он, как будто и не собирался ничего говорить де Морни.

— Послушайте, граф, — разозлился тот, — мы оба не юноши на стезе, называющейся политикой. Давайте не будем уподобляться манерам прошлых лет! Революция сделала язык переговоров более демократичным и конкретным. А потому не теряйте времени, рассказывайте, что за неотложное дело возникло у вас ко мне.

— Это не революция, — пожал плечами Киселев, — это торговля и рынок лишили политику очарования искусства и сделали ее предметом обычных биржевых торгов.

— И каковы ваши ставки? — цинично бросил ему де Морни.

— Ставка — ваша жизнь и жизнь вашего брата, — тихо сказал Киселев, и по его тону де Морни понял, что русский дипломат не шутит.

— Объяснитесь, сударь!

— Недавно в мои руки попал один документ. Он подробно описывает некий проект, авторы которого хотели бы добиться продолжения нынешней катастрофы Франции, довести ее до полного финансового краха и заставить народ призвать в Париж того, кто немедленно возьмет власть в свои руки и, прикрываясь революционными лозунгами, восстановит монархию.

— Интересное предположение! — сощурился де Морни.

— Предположение? — улыбнулся Киселев. — Нет-нет, у меня на руках все имена и цифры. В документе указано, кому и за что уплачено, хотя я подозреваю, что без воровства и здесь не обошлось — для предвыборной кампании такие случаи не редкость.

— А почему я должен вам верить? — напрягся де Морни. — И откуда я знаю, что это все — правда? И почему вы пришли с этими цифрами именно ко мне?

— Как я уже сказал вам, — словно маленькому, объяснил ему Киселев, — у меня на руках не только цифры, но и имена. И если они станут известны всем, то количество претендентов на депутатские мандаты значительно сократится. А вот у парижской полиции прибавится работы.

— Не знаю, о чем вы говорите, — де Морни блеснул недобрым глазом в его сторону, — по даже если бы такой документ существовал в действительности, то он уже давно находился бы вне Франции, вне пределов досягаемости — вашей или чьей-либо еще.