Мужья и любовники - Харрис Рут. Страница 93

– Не знаю, что бы мы без тебя делали, – вновь и вновь повторяла она тем летом, когда Кирк мотался между Гросс-Пуантом и Ковингтоном. – Благодарение Богу, у меня есть ты.

В свои девятнадцать лет Кирк уже не был мальчишкой, хотя повзрослеть еще не успел. Тем не менее он выполнял волю отца: заботился о матери и брате. О нем самом позаботиться было некому.

У Кирка с Бонни вошло в привычку подолгу гулять по тихим тропинкам Ковингтона. Впервые после смерти отца у Кирка нашелся собеседник, вернее, собеседница. Медленно прогуливаясь – движения все еще были скованы болью в ноге и ребрах, – Кирк изливал наболевшее.

– Мне следовало знать, что у него что-то не так, – говорил он. За это лето голос его изменился; в нем появилась какая-то хрипловатость, скрывавшая непролитые слезы. – Отец всегда спускался к завтраку в костюме и при галстуке. Помню запах мыльного крема. Л в последние недели перед тем, как… – Кирк запнулся в поисках нужного слова, – это произошло, он выходил в нижней рубахе. И небритый.

– Но ведь полно людей, которые завтракают не побрившись, – сказала Бонни. Ее расстраивало то, что Кирк так казнит себя. Она чувствовала его боль и хотела, чтобы он от нее избавился.

– Но не мой отец, – упрямо возражал Кирк, вспоминая, что Клиффорд Арнольд всегда одевался безупречно и тщательно следил за собой. До того, как приехать тем летом домой из Принстона, он вообще ни разу не видел отца непричесанным или без пиджака. – Да, я должен был понять – с ним что-то происходит. Мне следовало что-то предпринять. Может быть, не надо было уезжать в Принстон и поступать в колледж.

– Но ведь ваш отец учился в Принстоне, – сказала Бонни. Она не хотела говорить ему, что, по мнению врачей, Клиффорд Арнольд когда-нибудь все равно сделал бы то, что сделал. Было бы слишком жестоко сообщать об этом сыну. Но она не хотела, чтобы Кирк обвинял себя в том, в чем не был виноват. – Он хотел, чтобы и вы там учились. Вам не в чем себя винить.

– Если бы только я пригласил его пообедать, – говорил Кирк, – все было бы в порядке. Это был день его рождения. Мне надо было что-нибудь придумать. Что-то особенное…

«Если бы только», – повторял Кирк. Я должен был, я мог, мне следовало – эти слова терзали его измученный мозг. Почему я не сделал? Почему? – на эти невысказанные вопросы он не мог найти ответа, и как бы Бонни ни старалась его разубедить, он по-прежнему винил себя.

Кирк все говорил с Бонни о себе, своих переживаниях, своей вине, своем прошлом, своих недостатках, своих страхах, о том, что никогда не станет таким человеком, каким был отец, что никогда не оправдает отцовских надежд.

– Ведь я даже не могу толком позаботиться о матери, о брате, – говорил он, измученный грубым обращением Скотта и мрачной задумчивостью матери.

– Ну почему не можете, вполне можете, – успокаивала его Бонни. Чем ближе она узнавала Кирка, тем больше он ей нравился. С братом он был терпелив, с матерью – внимателен и чуток. В сравнении с Кирком любой из ее знакомых девятнадцатилетних парней казался ребенком. Кирк же выглядел как мужчина, как человек, который умеет заботиться о других; на жизнь он смотрел так же, как и она сама.

Час за часом, бродя по дорожкам, Кирк делал то, чего раньше никогда себе не позволял – думал о себе и говорил о себе. И это тоже усиливало чувство вины.

– Странно, что вы меня терпите, – сказал Кирк, кляня себя за то, что нарушает все правила приличия. – Всегда презираешь тех, кто разглагольствует о себе.

– Ко мне это не относится, – заметила Бонни. – Мне интересно, когда люди рассказывают о себе.

– В самом деле? – спросил он и, услышав утвердительный ответ, не знал, верить ей или нет. В конце концов он решил, что она так говорит просто из вежливости.

– Я люблю тебя. Я не забуду тебя, – обещал он Бонни, когда Скотт выписывался из Ковингтона. Кирк собирался отвезти брата домой и вернуться – на этом мать настаивала с необычной для себя решительностью – в Принстон, чтобы завершить курс. Скотти вернется в свою школу, которую ему предстояло окончить в этом году, и будет наблюдаться у местного психиатра. Доктор Маршан считал, что возвращение к привычной обстановке благотворно скажется на здоровье котти.

Бонни улыбнулась и от души расцеловала его. Пациенты, а иногда и их родственники, регулярно влюблялись в медсестер; это были издержки профессии, и никто не воспринимал подобные заверения всерьез.

– Забудешь, забудешь, – сказала Бонни. – Уезжая из Ковингтона, люди хотят забыть о нем. И не любят, когда им напоминают.

– Я не такой, – сказал Кирк. Ему было так плохо и так одиноко тем летом. Отца уже нет; брат терпеть его не мог; мать занята собой, и только с Бонни он не чувствовал себя таким покинутым. Только Бонни, казалось, понимала, каково ему. Только Бонни могла ободрить его.

Глава IV

В 1954 году Кирк Арнольд закончил учебу в Принстонском университете и намеревался осесть в Нью-Йорке, где ему уже предложили место в одном инвестиционном банке. Жить он предполагал со своими двумя приятелями, все вместе они собирались насладиться холостяцкой жизнью, а потом, через несколько лет, и остепениться. Но все вышло иначе. По просьбе матери Кирк вернулся домой, чтобы возглавить семейное дело, которое сейчас находилось в руках душеприказчика отца Билла Уоррента и вице-президента фирмы Гордона Марбли.

– Дела обстоят неважно, – откровенно призналась Элисса. За год, прошедший со смерти мужа, она сильно постарела. Было ей сорок пять, но выглядела она лет на десять старше. Кожа на лице стала дряблой, в волосах появилась седина, и вся она как-то погрузнела. Но самым неприятным в ее внешности, на взгляд Кирка, был странный контраст между полуулыбкой губ и застывшим выражением глаз.

– Билл – честный человек и, конечно, хочет нам добра; но он слишком занят своей судебной практикой, – сказала она Кирку. Элисса с детства была приучена полагаться на мужчин. Теперь, когда мужа не было, она отчаянно цеплялась за сына. – Гордон – человек способный, но ему далеко до твоего отца. Он не так печется о деле, как привык твой отец, – и как, надеюсь, будешь ты.

У Билла Уоррента был свой взгляд на вещи.

– Твой отец вовсе не был таким уж выдающимся бизнесменом, как считает твоя мать, – сказал он. – Дела пошли неважно задолго до его смерти. – У Билла были редеющие волосы песочного цвета и загар игрока в гольф. Его адвокатская практика, связанная в основном с завещаниями и недвижимостью, приносила ему неплохой доход. В работе и жизни он основывался на старых понятиях: внимание, точность, консерватизм. – Твой отец принял несколько неверных решений. Мы начали терять клиентов еще до… несчастья. Компания залезла в долги, доходы резко упали.

Слышать все это было неприятно, особенно нелестные отзывы об отце.

– А вы уверены в этом? – спросил Кирк, явно не желая соглашаться с оценками Билла.

– Если хочешь, я покажу тебе цифры.

– А как насчет Гордона? – спросил Кирк, одновременно просматривая бумаги и поражаясь объему долга и падению прибыли. – Папа ему очень доверял.

– Гордон хороший менеджер, но фантазии ему не хватает, – сказал Билл.

– Так что же делать? – спросил Кирк. Ему не хотелось возвращаться в Гросс-Пуант, ездить теми же дорогами, по которым ездил отец, дышать тем же воздухом, что и он. А больше всего его отпугивал отцовский дом. Всякий раз, как он вылезал из машины, ему казалось, что он чувствует острый запах газа. Всякий раз, когда он проходил мимо того места, где лежало испачканное кровью тело отца, у него появлялась тошнота. Всякий раз, как он подходил к комнате Скотта, вспоминалось открытое окно и развевающиеся на ветру шторы. Все в этом доме напоминало ему об утратах и поражении. Больше всего ему хотелось уехать отсюда.

– На мой взгляд, лучше всего продать компанию, – сказал Билл. – Попробуй получить за нее побольше, а там занимайся чем хочешь.