Сад лжи. Книга первая - Гудж Эйлин. Страница 23

Смех вырвался из груди как бы сам собой: так с шипением вырывается из банки пиво, когда ее открывают. И тут уж ничего не поделаешь.

Едва она смогла подавить смех, как ей тут же сделалось стыдно за свое поведение. Вытерев выступившие на глазах слезы, Рэйчел тихим от слабости голосом извинилась:

— Прости. Сама не знаю, что это на меня нашло.

Перестав наконец возиться с молнией, Джил взглянул на нее в упор — с капризно выпяченной нижней губой, он напоминал уже не молодого Грегори Пека, которого она любила, а раздосадованного ребенка, у которого только что отняли его любимую игрушку.

— Не знаешь? А я думаю, знаешь, и очень хорошо, — произнес он дрожащим от обиды голосом. — И тебе, и мне известно: это далеко не в первый раз. А вот что мне не известно и что я на самом делехотел бы выяснить, так это что именно во мне кажется тебе таким смешным?

Боже, как же комично он выглядел! С этой его перекошенной физиономией и взъерошенными волосами, а рядом шлепает о берег вода, и кругом темень — и писать хочется все сильнее. Волна смеха снова накатилась на нее, но она все же устояла.

— Дело не в тебе, Джил, — ответила Рэйчел, давясь от подступающего смеха. — А во мне. Это моя реакция на стресс. Знаешь, некоторые вдруг ни с того ни с сего начинают смеяться на похоронах. Когда я нервничаю и все внутри меня сжимается в комок, то… смех… сам вырывается изнутри.

„Похороны"! О Боже, ну и сравненьице!" — мелькнуло у нее в голове.

Однако рот его безвольно размяк и гнев начал стихать.

— Черт подери, Рэйчел! Что ты себе думала? Что я вдруг захотел тебя изнасиловать на природе? Удовлетворить свое половое влечение? Чего тебе было нервничать? Я же люблютебя, черт возьми!

И тут смех с новой силой стал рваться из ее горла, так что Рэйчел пришлось прикусить язык, чтобы не оконфузиться еще раз.

Но заявление Джила, слава Богу, указало ей выход из положения — то был действительно спасительный свет, горящий в темноте над табличкой „Выход".

— Пожалуйста, прости меня, Джил, — выдавила она, чуть не плача от боли в языке. — Ты мне нравишься. Очень нравишься. Но, наверное, я все-таки тебя не люблю. Или люблю, но недостаточно для того, чтобы… пойти до самого конца.

Да, убеждала она себя. Так оно и есть. В следующем месяце или году, как только она влюбится по-настоящему, все будет иначе. И тогда она испытает все те чувства, которые положено испытывать девушкам в подобных ситуациях.

Теперь настала очередь Джила смеяться. Застегивая „молнию", он с горечью хохотнул:

— Любовь? Так ты, значит, думаешь, тебя сдерживает ее отсутствие? Да ты, выходит, еще закомплексованней, чем я полагал. Господи, вся штука в том, что ты просто не любишь секса. Или тебе, может, требуется женщина… — Он начал упаковывать матрац, дергая его туда и сюда, потом остановился и поглядел на нее ненавидящим взглядом. — В общем, что бы там тебе ни требовалось, надеюсь, ты найдешь это. От всей души надеюсь. Только больше не впутывай меня в свои игры!..

Вспоминая сейчас эти слова, Рэйчел вздрогнула. И тут же вспомнила, как вернулась домой, как лежала в постели, а сон все никак не шел к ней, и в мозгу у нее вертелись те же самые слова.

„Я не фригидна!" — твердила она себе и, чтобы доказать это, даже попыталась мастурбировать.

Но залезать пальцами под свою ночную рубашку и лапать там самое себя показалось ей даже еще более смешным, чем то, что она делала раньше с парнями, — все равно как если бы надо было без фонаря бежать в полной темноте. Интересно, подумала Рэйчел, а сумеет ли она почувствовать, что наступил оргазм, — если он вообще наступит?

В конце концов она прекратила заниматься бесплодными попытками и разрыдалась, поняв, что ее ожидает: абзац или два в монографии, опубликованной в медицинском журнале по сексопатологии. Явная аномалия — вот что она такое.

И никто никогда не полюбит ее. И она тоже никого не сможет полюбить.

К реальности ее вернул грохот сгружавшейся в мойку посуды: в дверях мелькнула широкая спина Бриджит с очередным подносом, уставленным тарелками.

— В моем случае, мама, об одиночестве речь не идет, — солгала Рэйчел, стараясь, чтобы голос звучал как можно беззаботней. — У меня все-таки есть ты, и папа, и Порша.

При этих словах папа снова оторвался от газеты и взглянул на дочь:

— Что ж, я счастлив, что ты включила свою мать и меня в один список с собакой. Единственное, о чем бы я попросил, так это не кормить ее за столом, когда мы все здесь сидим.

Рэйчел выдернула из-под стола руку, не дав Порше возможности долизать до конца крошки от тоста.

— Хватит попрошайничать, поняла? — прикрикнула она на разлегшуюся у ее ног собаку и незаметно сунула Порше остаток недоеденного тоста.

— И зачем это Кеннеди понадобилось тащиться в Техас? Черт подери, ему что, больше негде выступить? — проворчал папа, уткнувшись в свою газету. — Кому он там нужен? Сидел бы в Вашингтоне и наводил порядок у себя в доме! А что происходит в Индокитае? Ох, не нравится мне все это. Попахивает второй Кореей…

— Джеральд! — с притворной строгостью возмутилась Сильвия. — Пожалуйста, не заводи разговор о войне. — И тут же, переменив тему, с улыбкой обратилась к дочери: — Может, нам с тобой стоит пройтись по магазинам? Сегодня или, скажем, завтра? — предложила она, прощупывая настроение Рэйчел. — Надо бы подобрать платье. Что-нибудь новенькое — для похода в гости. „У Бендела" выставлена великолепная коллекция Кассини. Уверена, ты со мной согласишься, когда сама увидишь.

Сердце Рэйчел тоскливо сжалось. У нее в шкафу висело, по крайней мере, тридцать платьев — многие все еще с болтающимися на рукавах ценниками. Боже! И зачем только мама хочет снова тащиться в магазин за каким-то там платьем!

Как все было бы хорошо и просто, если бы единственными вещами в ее гардеробе были бы только те, что постоянно на ней, — „пузатый" рыбацкий свитер, заношенные до фланелевой мягкости джинсы и старенькие разношенные туфли? В этих вещах она может оставаться собой. Рэйчел легко могла представить, что за платье мама для нее выберет. Обязательно мягкий шелк или шифон блеклой расцветки, с рюшечками на рукавах, и упаси Бог, чтоб юбка была выше колен. И она отправится в этом новом платье в гости к Мейсону, похожая на перевязанную ленточками подарочную коробку, внутри которой, правда, ничего не будет.

Как ни скверно было у нее на душе, она меньше всего желала бы обмануть ожидания мамы, даже если ради этого приходилось притворяться, изображая из себя маменькину дочку с лейкой в руке.

— Давай завтра, — предложила Рэйчел. — Договорились? С этого и начнем день…

Два дня спустя Сильвия сидела в кресле с высокой спинкой и специальными боковыми створками перед экраном установленного в библиотеке телевизора с затуманенными от слез и почти не видящими глазами.

Вклиниваясь в рассуждения комментаторов, послания соболезнования от глав государств всего мира, документальных пленок, запечатлевших его деятельность как одного из самых молодых членов конгресса или венчание с Джеки, возникали то и дело повторявшиеся кадры: автомобильный кортеж, открытый лимузин с улыбающимся Президентом и по обыкновению обворожительной Джеки в шляпке с плоской тульей. Оба приветственно машут встречающим их людским толпам. Потом на экране вдруг начинает твориться какое-то безумие. Кеннеди внезапно валится вперед — сзади, на затылке, расплывается темное пятно крови. Джеки обнимает голову мужа, затем пытается перелезть через задний бортик машины, но тут ее тащит обратно агент секретной службы. Лимузин набирает скорость и пропадает из вида.

Сильвия с трудом поднялась и щелкнула выключателем. Болели глаза. Была уже почти полночь, а они с Рэйчел несли дежурство перед телеэкраном чуть не с самого полудня. Ни мать, ни дочь не могли даже помыслить, чтобы заняться чем-нибудь другим. Позже к ним присоединился Джеральд: он закрыл банк и вернулся домой. Все, о чем он говорил, сбывалось.