Конец лета (др. перевод) - Стил Даниэла. Страница 42

— Мадам? — Водитель пристально разглядывал ее, пока она смотрела стеклянным, отсутствующим взглядом на счетчик.

— Je m'excuse [53]. — Она быстро протянула ему деньги и вышла, оглядываясь по сторонам. Она вновь была в больнице, но как она попала сюда? Когда она сообщила таксисту этот адрес? Она намеревалась вернуться в свою комнату, чтобы собраться с мыслями, но вместо этого попала сюда. Возможно, даже к лучшему. Марк поедет сначала домой, чтобы отвезти вещи и повидаться с матерью, а потом отправится к Пилар. У Дины будет еще немного времени. Пока она еще не была готова к встрече с ним. Каждый раз, думая о нем, стоящем там, в аэропорту, она видела, как прелестная молодая головка склоняется близко к его лицу, ее рука опирается на его, их глаза неотрывно смотрят друг на друга, а его рука обнимает ее за плечи. И она была так чертовски молода. Глаза Дины наполнились слезами, пока она шла через тяжелые стеклянные двери в вестибюль больницы. Она глубоко вздохнула и почувствовала сразу знакомый больничный запах. Плохо соображая, она механически нажала в лифте кнопку четвертого этажа. Она превратилась в робот, тело-автомат, лишенное разума: она чувствовала, что функционирует, не понимая смысла своей работы. Все, что она вспоминала, было это лицо, рядом с лицом Марка. А он чувствовал себя таким счастливым, таким молодым…

— С тобой будет все в порядке? — Марк посмотрел на нее утомленным взглядом, пока забирал пальто. Шантал лежала на кровати.

— У меня будет все в порядке. У тебя достаточно собственных проблем, чтобы еще беспокоиться обо мне. — Но она знала, что ему было не по себе, когда она выглядела усталой. Доктор предупредил его после ее поединка со смертью, что ей нельзя переутомляться. С тех пор Марк относился к ней как очень заботливый отец к своему беззащитному ребенку. Он настаивал, чтобы она побольше отдыхала, хорошо питалась, постоянно помнила о своем здоровье, с тем чтобы никогда больше не испытать таких последствий диабета, о которых его предупреждал доктор. — Ты будешь в полном порядке? — Она протянула ему руки. Она не хотела, чтобы он уходил, ненавидела саму мысль о своей беспомощности, когда ему самому надо было помочь. Но она понимала, что не может поехать с ним в больницу. Там будет Дина. Одно дело, когда она требовала, чтобы он взял ее на Антибский мыс, настаивая на этом, когда все было хорошо, и совсем другое — сейчас, когда ее поступок, если она решится сопровождать его, будет выглядеть безрассудным. Сейчас было не время. Шантал понимала это. У нее было великолепное чутье времени, и это чувство ее не подводило. — Ты позвонишь мне и сообщишь, как она? — Марк прочел подлинную тревогу в ее глазах и был ей благодарен за это.

— Обещаю, как только узнаю что-то. И дорогая… — Он присел рядом с ней и притянул к себе. — Спасибо тебе. Я… я не собрался бы с силами во время этой поездки без тебя. Это была самая тяжелая ночь во всей моей жизни.

— С ней будет все нормально, Марк Эдуард. Я обещаю тебе. — Он крепко прижал ее к. себе. Отпустив ее, он вытер глаза и с облегчением вздохнул.

— J'espere [54].

— Oui, oui. Je le sais [55].

Но как она могла знать это? Как узнала? А что, если она ошибалась?

— Я вернусь за чемоданом позже.

— Ты разбудишь меня, если я усну? — В ее глазах заиграла улыбка, как у котенка, и он рассмеялся.

— On verra [56]. — Покидая ее, он уже думал о другом. Прошло не более десяти минут, как они прибыли из аэропорта, но ему показалось, что он слишком долго пробыл у нее. Он быстро надел плащ.

— Марк Эдуард! — Он остановился и обернулся на звук ее голоса. Он был уже почти у двери.

— N'oublie pas que je t'aime… [57]

— Moi aussi [58].

И с этими словами он тихо закрыл за собой дверь.

Он подъехал на маленьком «рено», автомобиле Шантал, к больнице и припарковался в начале улицы. Ему надо было бы взять такси, но он не хотел терять больше ни минуты. Он хотел быть здесь. Рядом с ней. Увидеть, что произошло. Попытаться понять. Во время полета он постоянно возвращался к этому в мыслях. Он думал, почему, как и когда это произошло, но связной картины случившегося не получилось. Моментами ему казалось, что ничего не произошло, что это было его обычное возвращение в Париж, как всегда, после деловых встреч в Греции… и вдруг внезапно память снова возвращалась к нему, и он вспомнил о Пилар. Если бы во время полета с ним рядом не было Шантал, он не смог бы собраться с силами.

В вестибюле было тихо. Доминик уже сообщила ему номер палаты Пилар, когда он говорил с ней по телефону. Ему удалось связаться до того, как он покинул Афины, с доктором Киршманном. Выводы делать было слишком рано. У нее сильно травмирована голова и еще сильнее ноги, произошел разрыв селезенки и сильно повреждена одна почка. В общем, ее состояние было очень тяжелым.

Входя в лифт, Марк почувствовал, как у него что-то сжимается в груди. Он нажал кнопку четвертого этажа. Пока лифт поднимался, он ни о чем не думал, находясь в состоянии забытья. Двери открылись с шумом, и он вышел из лифта. На мгновение, глядя вокруг, он почувствовал растерянность и даже боязнь, не зная, где искать свое дитя. Увидев старшую медсестру, он неуверенным шагом направился к ней.

— Пилар Дьюрас? — Она стала рассказывать ему, как пройти к ней в палату. Он протянул руку. — D'abord [59], как она?

— Состояние критическое, месье. — Глаза сестры смотрели на него печально.

— Но ей немного лучше, чем раньше? — В ответ она только покачала головой. — А доктор Киршманн? Он здесь?

— Он был и снова ушел. Он вернется снова через некоторое время. Он внимательно следит за ее состоянием. Любое изменение фиксируется на экранах приборов… Мы делаем все, что в наших силах.

На этот раз Марк только кивнул. Он подавил комок в горле и вытер глаза носовым платком, а затем твердыми шагами направился вниз через зал. Он должен проявить выдержку, показать Пилар, что все у нее будет в порядке, он поможет ей выкарабкаться, вольет в нее свои силы. Он забыл о Шантал, все его мысли устремлены к его маленькой дочке.

Дверь была приоткрыта, и он заглянул внутрь. Палата, казалось, была заполнена приборами. Внутри были две сестры, одна в стерильно чистом операционном халате зеленого цвета, другая — в белом. Их глаза изучающе посмотрели на него. Он бесшумно переступил через порог.

— Я ее отец. — Шепотом сказанные слова прозвучали достаточно властно, и они обе кивнули, пока он осматривался вокруг. Он тотчас нашел ее, совсем маленькую, еле различимую посреди кровати, трубок, приборов, на которых точно фиксировалось любое изменение ее дыхания. На мгновение, вглядываясь в ее лицо, он ощутил, как цепенеет от холода. Цвет лица у нее был беловато-серый, и она казалась ему совсем незнакомой, пока он не подошел поближе и в изувеченных чертах ее лица не узнал своего ребенка. Хотя эти трубки, бинты и следы боли изменили ее до неузнаваемости, это была его Пилар. Он долго смотрел на нее, лежащую с закрытыми глазами, а потом совсем бесшумно подошел поближе и осторожно нагнулся, дотронувшись до ее руки. Она чуть-чуть встрепенулась. Пилар открыла глаза. В них не было улыбки, только проблеск того, что она его узнала.

— Пилар, ma cherie, c'est Papa [60]. — Он с трудом сдерживал слезы, не сказав больше ни слова, он молча стоял, не спуская с нее глаз, держа за руку и внимательно разглядывая ее, пока она снова не закрыла свои небесно-голубые глаза. Ему показалось, что из комнаты выкачали весь воздух, и было чрезвычайно трудно думать, видеть и дышать. Как это могло произойти? Как? И с его ребенком? Он почувствовал, как у него подкашиваются ноги, и на мгновение подумал, что его стошнит, но продолжал стоять, смотреть и держать маленькую бледную руку. Даже на ногтях ее пальцев появился странный мраморного цвета оттенок; ее легкие с трудом наполнялись воздухом. Но он стоял рядом, стоял здесь без движения, не говоря ни слова, только глядя на нее.