Тихий друг - Реве Герард. Страница 36

Но по дороге жар свежеприготовленной и только что вынутой из фритюрницы рыбы проник сквозь пластиковую упаковку, и, чтобы не обнажаться на улице, Марсель побежал быстрее, а рыба на груди горела все сильнее и все безжалостней распекала его мальчишескую кожу. Вот почему он так нетерпеливо звонил…

Но надо что-то с этим делать.

— Раздевайся быстрей, милый. Быстрей. Ожог выглядит неважно, — запинался Сперман, помогая Марселю снять курточку и рубашку. — Садись. Нет, ложись.

Он мягко подтолкнул Марселя к кровати:

— Пойду поищу что-нибудь. Нужно это помазать. Когда-то Сперман слушал курс про ожоги или что-то читал об этом; в общем, он знал, что если крема для ожогов нет, то нельзя мазать ни сливочным, ни растительным маслом, ни маргарином, ни майонезом, а лучшее решение — просто промыть чистой водой из-под крана. Он нашел чистое полотенце, намочил его, свернул так, чтобы оно покрывало ожог, и положил на рану. Хорошо бы вода была соленой, подумал он, хотя в любом случае, вода — уже неплохо.

— Больно? — спросил он, присев на край кровати.

— Нет, — коротко ответил Марсель.

Да, мальчик был не из говорливых.

Надо бы, подумал Сперман, каким-то образом закрепить этот водяной компресс на груди Марселя. Где-то был целый рулон лейкопластыря, который когда-то стащил и подарил ему один армейский медбрат. Сперман нашел рулон, ножницы и стал резать и клеить, прилаживая лейкопластырь к неповрежденной коже. И хотя это занятие требовало сосредоточенности и предельной аккуратности, его беспокоили диковинные мысли. Да, оказывая первую помощь, он думал совсем о другом. Мечтал, чтобы Марсель сразу же разделся и вместе с ним в божественной наготе пошел под душ. Там ведь лилась вода, чистая, из-под крана? Смотреть, как вода, поблескивая, гладит его, как становятся мокрыми волосы на его шейке и волосы там, внизу… да, там тоже… и погладить их…

Но сейчас они играли в доктора, и мечтанья эти не ко времени… И он не мог допустить другие, очень странные мысли: Марселю было больно — хоть он и держал себя в руках и отрицал это, — однако Сперман не мог оставить без внимания бушующее в душе желание несколькими решительными движениями раздеть Марселя полностью, стянуть с него брюки, перевернуть на живот — ожог там, на груди, или нет, больно ему или нет — и потом… взять его, овладеть им, чтобы ему было больно и спереди, и сзади… больно… «Люди ничего не понимают, — думал Сперман, — ничего… кроме боли. И еще мое имя. Я должен в него проникнуть глубоко своим, своим…»

Но, обработав ожог Марселя, он застыл в ожидании. Он хотел склониться к Марселю, но боялся ненароком надавить на рану. «Милый маленький Марсель, — думал он, — останься со мной?.. Зачем тебе эта дурацкая рыбная лавка?.. Мы справимся. Наверняка. Я сделаю, что угодно… Украду ради тебя, убью ради тебя…»

Он протянул руку, чтобы погладить Марселя по щеке — как и в прошлый раз, губы его были слишком розовыми, — и приготовился сказать то, что, наконец, должен был произнести, что бы потом ни случилось…

Но до того, как Сперман открыл рот, Марсель спросил с ощутимым беспокойством:

— Который час?

Было без двадцати пяти пять.

— Боже мой, мне пора, — Марсель тут же поднялся, так что Сперман даже не успел коснуться его лица.

Да, все происходило быстро, всегда в спешке, подумал Сперман. Или это он был слишком медленный, слишком неторопливый и всегда опаздывал?..

Да, тот миг, когда Марсель пришел, Сперман запомнит навсегда: каждый звук, луч солнца, жест, слово… Но когда Марсель покинул его, все происходило, как в трансе. Сперман все слышал и видел, но, казалось, что он наблюдает со стороны, издалека, бессильно, как парализованный, вот и сейчас: Марсель сперва натянул белую рубашку поверх временной повязки, потом курточку, и вдруг они опять стоят на лестничной площадке, а Сперман даже не может вспомнить, как они туда попали.

— Возвращайся… поскорей, — запинаясь, попросил он. — Обещаешь?..

Вот и все, что он сказал, зная, непонятно откуда, что большего выговорить не в состоянии. Обнять его?.. Нет, нельзя, ожог… Или все же?..

Дверь подъезда захлопнулась, и Сперман очнулся уже за письменным столом. Он машинально приоткрыл пластиковый пакет и стал рассматривать рыбу. Это была огромная камбала, и лежала она кверху боком с темноватой корочкой, которую Сперман любил больше всего, потому что у нее всегда был приятный горьковатый привкус. Все еще не в силах связно о чем-то думать, он так же машинально пошел на кухню за вилкой.

Орудуя вилкой, он отломил кусок еще довольно теплой рыбы и сунул в рот. Признаться, она была просто великолепна, и эту порцию он съел. Но больше ни одного куска проглотить не смог.

IX

Так сколько лет назад это было? «Да, давненько, — думал Сперман, после поездки на трамвае и прогулки вернувшись в свое временное амстердамское прибежище. — Если посчитать, то лет девятнадцать назад. Больше. Можно сказать, двадцать: двадцать лет назад, так и запомнить легче».

И какой в этом всем смысл? «Марсель» никогда, никогда больше не приходил… Заболел он или умер, что произошло?.. Люди ведь не растворяются вот так, в воздухе? «Может, и растворяются, — зло подумал Сперман, — но я о таком не слыхал».

И разве не искал он Марселя, перебрав все разумные объяснения, почему тот не приходит. Неужели его поймали за руку, то есть открылась кража — ведь он несомненно украл ту рыбу — и его поперли из магазина? Может, он сдуру просто вернулся в Димен, наплел родителям, что рыбная лавка закрылась, и он оказался на улице? Но почему бы не зайти к Сперману хоть раз? Может, заходил, и даже не раз, но в то время, когда Сперман вышел на пару минут в магазин за углом. А потом просто перестал заходить…

Это был один из вариантов. Но ведь экспроприация рыбы могла пройти незамеченной, и тогда не было никаких причин не появляться. Или тот ожог был намного серьезнее, чем показалось на первый взгляд: с осложнениями, инфекцией, больницей или чем похуже, Бог его знает, чем?..

Обо всем этом думал Сперман, после кратковременного пребывания в Амстердаме собираясь обратно в свой замок в дальних землях. Он уже не был беден, как прежде, но мог путешествовать по всему миру, сколько хотел.

«Да, самое странное в том, — думал Сперман, — что когда можешь позволить себе что угодно, то удовольствия от этого уже не получаешь. Можно упиваться шампанским, объедаться крабами и рассекать на яхте, но не хочется, совершенно не хочется. Милость — вот и все, на что остается надеяться».

Что касается поисков навсегда пропавшего Марселя, то Сперман тогда не сидел на месте. «Ни один человек в Западной Европе, — думал он за рулем автомобиля по дороге на далекий юг, который порой торжественно называл „самолично выбранным местом ссылки“, — ни один человек в Западной Европе не обошел на пяточке земли за столь короткое время столько рыбных лавок».

Сперман прекрасно помнил зловещее сияние этих призывающих к обжорству заведений. Это было время, когда люди верили в зеркала: ими в таких магазинах завешивали большую часть стен: скорее всего, ради дармового моря дополнительного света. Причем зеркала были в основном бледно-розовыми или фиолетовыми, что смягчало эффект: клиенты наверняка не так пугались собственных отражений.

Но Сперману зеркала были только на руку: еще снаружи, через витрину, если она не запотела, он мог окинуть одним взглядом бесконечно размноженные отражения и увидеть всех, кто был в магазине.

Конечно, если Марселя не было видно, это еще ни чего не значило: он мог быть на кухне, в кладовке, в подсобных помещениях, или что там находилось на задворках.

Но Сперман не торопился, а каждый раз обходил магазины в разное время дня и ночи. Даже если Марсель попеременно работал то в лавке, то в подсобке, настойчивый Сперман наверняка бы его заметил.

Но как сказано выше: он больше ни разу не видел Марселя.

Так что оставался последний вопрос: тот мальчик с розовыми блестящими ноготками и дешевыми кольцами, который в трамвае спросил дорогу к отелю «Окура» — был ли это Марсель?