Ветры Дюны - Герберт Брайан. Страница 91

Их окружили священники. Регент громким, звучным голосом, который разнесся далеко за пределы помоста, сказала:

– Принцесса Ирулан, жена Муад'Диба, теперь ты можешь исправить исторические записи, очистить их от клеветы Бронсо Иксианского и упрочить наследие моего брата.

Ирулан тщательно сформулировала свой ответ:

– Я поступлю как должно, регент Алия.

Джессика взглянула на принцессу, но ответ, по-видимому, удовлетворил Алию и толпу, судя по единодушному одобрению.

Джессика, хоть и была явно расстроена, пошла быстрее, чтобы оказаться возле установки раньше Алии. Она возвысила голос, чтобы перекрыть гомон толпы:

– Священники, принесите кубки! Это вода Бронсо Иксианского, и все мы знаем, что с ней следует сделать.

После короткой суеты два священника принесли пять нарядных кубков. Ирулан наблюдала за Джессикой, пытаясь понять, что та делает. Гурни Халлек озабоченно молчал.

А вот Алия предложению матери обрадовалась.

– Ах! Точно как граф Фенринг, который выпил воду своей злой дочери, когда я убила ее. Мы сделаем то же самое с Бронсо.

Священники раздали кубки, и Ирулан взяла свой. Несмотря на то, что день был жаркий, несмотря на присутствие огромной толпы, металл кубка казался поразительно холодным.

Джессика набрала из резервуара установки воды в свою чашу и подождала, пока Дункан проделает то же самое для Алии и для себя. Потом Ирулан точными движениями наполнила кубки Гурни и свой. Когда принцесса замешкалась, Джессика спокойно сказала:

– Это вода, Ирулан. Всего лишь.

– Вода казненного предателя. – Алия подняла свой кубок. – Враг Муад'Диба погиб, и его вода освежит нас и придаст сил.

Она сделала большой глоток.

– Бронсо Иксианский, – сказала Джессика и выпила.

Ирулан содрогнулась, внезапно поняв причину поступка Джессики. Для нее это было не проклятие, а тост, приветствие, признание смелых далеких от себялюбия действий, признание страшной жертвы, которую Бронсо принес Паулю и всему человечеству. Своего рода противовес тому ужасному, что много лет назад Джессика сделала с десятью заговорщиками на Каладане. Но это не кубок с ядом, вода…

Ирулан подавила неприятное чувство. Это просто вода. Теплая безвкусная жидкость, дистиллированная, профильтрованная, чистая… и нисколько не утоляющая жажду. Но, как и задумала Джессика, Ирулан выпила в память Бронсо.

Алия распорядилась распределить остатки воды изменника среди высших священников как своего рода награду.

Казнь закончилась, толпа начала расходиться. И тут на улицах возник шум. Под громкие звуки труб запрыгали и завертелись акробаты; используя пояса с портативными генераторами силового поля, они проделывали свои трюки высоко над толпой. Зрители смеялись и аплодировали, казнь не испортила им хорошее настроение.

– Жонглеры! – крикнул кто-то. Джессика видела, как они появились, используя толпу как батут. Проворные акробаты, словно сделанные из эластичного вещества, танцевали и прыгали, приближаясь к помосту, показывая спектакль толпе и царственным зрителям.

Впереди шел элегантный мужчина в ослепительно-белом костюме. Высоко стоя над толпой, он поднял руку и крикнул:

– Я Рейнвар Великолепный, и мы пришли дать представление в честь Муад'Диба! – Изящным жестом он протянул руки к платформе. – И конечно, в честь регента Алии, принцессы Ирулан и прекрасной леди Джессики.

Алия вежливо захлопала, Джессика тоже. Что сказал Бронсо, излагая свою историю? «Многое изменилось – только наружность осталась прежней».

Благородные зрители досмотрели представление до конца. Потом Алия приказала священникам щедро заплатить артистам.

Пока народ праздновал казнь Бронсо, на сердце у Джессики стало еще тяжелее. Зная, что Алия ждет от нее улыбок и довольство «победой», Джессика старалась, как могла. Чем более шумным становился праздник в крепости, тем меньше она могла выдерживать напряжение и мрачное отвращение, которое испытывала в глубине души.

Как можно веселиться, когда она остро ощущает неправильность происходящего? Ей нужно побыть одной.

Бене Гессерит научили ее обуздывать то, что сестры считали личной, человеческой слабостью. Но все их старания – от запрета на любовь до рождения Квисац-Хадераха – неизменно проваливались. Контролировать человека полностью не удавалось.

Если бы сестры видели ее сейчас, они поздравили бы ее с тем, как ей ловко удается скрывать свои эмоции, чему она научилась уже после смерти Пауля. Но отчужденность от собственных чувств вызвала у Джессики ощущение неясной незавершенности. Она напоминала себе евнуха, лишенного возможности одного из основных биологических отправлений.

Джессика так долго отгораживалась от всяких проявлений чувств, что теперь успешно погасила их искру, превратив ее в холодную серую золу. Зачем? В ту ночь в пустыне, когда они с Паулем узнали о смерти герцога Лето, она плакала… и ее глубоко встревожила неспособность Пауля проявить свои чувства. Позже, в битве за Арракин, ее поразило равнодушие Пауля в ответ на сообщение, что сардаукары убили его сына-первенца. Пауль, мужественный победоносный полководец, чьи фрименские армии покорили империю, не умел оплакать младенца-жертву.

Теперь сама Джессика стала такой же, не способной горевать даже по утраченному сыну.

В крепости, под безумный шум празднования, она, подчиняясь неосознанному желанию, прошла через многие двери и по длинным коридорам. И, к собственному удивлению, оказалась перед входом в детскую. В голове у нее прояснилось. «Мои внуки, – подумала она. – Маленькие Лето и Ганима – будущее Арракиса и дома Атрейдесов». Ей очень хотелось увидеть их, заглянуть им в глаза, поискать тех, кого потеряла: Пауля, Чани, своего возлюбленного герцога Лето.

Стражники в мундирах у входа в оранжерею молча пропустили Джессику. Через одну плотно запечатанную дверь, потом через другую она прошла в оранжерею, превращенную в детскую. Хара, верная и надежная, как всегда, была на месте, как львица, защищающая детенышей. Она не пожелала иметь ничего общего ни с казнью Бронсо, ни с последующим праздником.

– Хара, я хотела бы немного побыть со своими внуками наедине. Позволишь?

Жена Стилгара поклонилась; несмотря на долгие годы знакомства, она всегда держалась с подобающим почтением.

– Конечно, саяддина.

Она вышла, а Джессика посмотрела на мальчика и девочку, которым исполнилось всего несколько месяцев. Но в них уже сейчас видны были огромный потенциал и необычность. Джессика знала, что Алия всю жизнь сражается с Другой Памятью и необычными мыслями. Что придется вынести этим малышам?

Во время предыдущих визитов к близнецам она вела себя сдержанно – да и видела их всего несколько раз, – но сейчас Джессика не колебалась. Она взяла младенцев на руки.

– Дорогой Лето… милая Ганима…

Наклонилась и поцеловала каждого малыша в лоб… и тогда поняла: это мятеж против того, как росла она сама, против запрета проявлять какие бы то ни было чувства или привязанности.

Она вспомнила, как впервые взяла на руки младенца Пауля. Усталая, вся в поту, в окружении сукских врачей, повитух Бене Гессерит, преподобных матерей… там была даже жена Шаддама Анирул. В первые же часы после рождения Пауль пережил страшную опасность, его похитил убийца, а спасла Мохиам. Какая во всем этом ирония!

Джессика шепотом сказала:

– О Лето! О Ганима! Что только вас ожидает.

Она не знала, что еще сказать.

Дети гукали и ерзали у нее на руках, словно мысленно синхронизируя свои действия. Джессика смотрела на их лица и видела черты Пауля в линиях челюстей, в форме носов, в посадке глаз… биологическое дежа-вю.

Джессика отчетливо помнила бедную Чани, мертвую в родильной комнате сиетча Табр. Джессика знала, как любил ее Пауль… помнила, какую боль испытала сама, узнав о смерти герцога Лето. Но ведь наделенный предвидением Пауль должен был много раз видеть во сне одно и то же, зная, что ничего не может предотвратить. Каково ему было? Джессика кое-как могла представить себе сына, потерявшего зрение после взрыва прожигателя камня, но как он мог пережить невообразимое горе таких потерь? Поверил ли Пауль, что потерял все? Кажется, да.