Немцы в городе - Оутерицкий Алексей. Страница 73

– А потом… – прохрипел я, еще не придя в нормальное зрительное состояние и по этой причине определяя мастера только по голосу и запаху нечищеных зубов.

– А потом, откормив, отправим товарищей обратно, в ихний революционный Китай, – пояснил мастер, и я смог, наконец, разобрать его хмурой внешности лицо.

– А как же…

– Да держи, наконец! – недовольно прикрикнул он, и в мою руку ткнулось что-то плотное, бумажное на ощупь, что я определил как очередной предписывающий пакет. – Пойдешь с этим на железнодорожную станцию, к железнодорожному комиссару товарищу Петерсу, за очередной партией китайцев… Все, некогда мне с тобой более разговоры разговаривать…

И принудительно, в одностороннем порядке пожав мою вялую кисть, развернулся и с рабочей поспешностью потопал по направлению к своему цеху.

Я стоял, глядя на солнце, и удивлялся, что научился смотреть на него, не щурясь и не моргая, как существо китайской национальности, и пытался сообразить, что делать дальше. Какое-то смутное беспокойство не позволяло мне уйти с комбината просто так, не сделав что-то, какое-то дело, смысловой сути которого я все никак не мог окончательно осознать. А потом ноги сами собой понесли меня к пристройке в виде хлева, где разместились на гостеприимный постой мои нагулявшие бока китайцы.

– Вставай! – сказал я и потряс Джеминга за плечо.

– Сто случилось, Иван Лисыч? – сонно пробормотал он, с кряхтеньем вставая на ноги.

– Поднимай своих и двигайте за мной.

– Иван Лисыч! – заныл обленившийся китаец, глядя на меня умоляюще. – Вы же сказали, что это конечный пункт… Не можем мы больше ходить, устали мы гулять по степи, никаких китайских сил у нас на это не осталось…

– Подъем! – рявкнул я и, не оборачиваясь, двинулся к выходу. – Даю вам минуту, чтобы построиться во дворе, иначе поступлю с вами в соответствии с законом особого положения!

И пригревшиеся на душистом сене китайцы, хныкая, начали вставать.

– Куда? – закричал выскочивший на улицу вахтер и даже схватился за деревянную маузерную кобуру, но я неспешно дошел до него и только тогда со всей обстоятельностью сказал:

– Ты, мил человек, не шуми, а открой-ка нам лучше ворота. Уходим мы.

– Да как так уходим! Куда уходим? Нет такой на вас разнарядки, чтоб с комбината уходить!

С надлежащей солидностью снял я сидор, извлек из него секретный пакет, врученный мне мастером для предъявления оного железнодорожному комиссару товарищу Петерсу, и помахал им в воздухе.

– Вот тебе моя окончательная революционная разнарядка… И если не откроешь тотчас ворота, разберусь с твоей подлой контрреволюционной сущностью со всем своим фельдфебельским прилежанием!

– Нет такого закона, чтоб китайцев с комбината уводить… – жалобно проговорил попятившийся перед такой непреклонной решительностью вахтер, однако ворота распахнул, и я поторапливающими пинками выгнал китайцев за пределы комбината.

– Бегом марш! – скомандовал я, и басурманы неловко прибавили ходу, в то время как я уже думал, чем буду их питать, коли законный путь к дальневосточным комбинатам китайского питания мне отныне решительно отрезан…

Вот уже три недели я водил китайцев различными запутывающими путями, периодически меняя направление и давая команду «Ложись!» при появлении подозрительных людей и автотранспорта. Погоня с комбината была выслана, но случилось это с запозданием, по причине чего я успел увести своих китайцев на безопасное расстояние. Когда в тот день в пределах досягаемой видимости появился грузовик с серьезными, вооруженными баграми людьми в кузове, я приказал басурманам залечь, благодаря чему они своевременно укрылись в прилегающей к степи травяной растительности. Только зазевавшегося Широнг Мэя работные комбинатские люди сумели зрительно уличить среди невысокой растительности, вследствие чего он был зацеплен баграми за мягкие места и, издающий истошные вопли, втащен в грузовик…

Еду удавалось доставать в пунктах людских скоплений наподобие железнодорожных станций и прочих объектов завоеваний пролетарской революции. Я посылал китайцев клянчить на пропитание и проверять мусорные баки возле пунктов общественного питания, сам же грыз сухари с чаем в виде крутого кипятка и осторожно выведывал путь к китайской границе путем разговоров с внушающим надежность похмельным народом.

Три палки колбасы «Интернационал», которые мне удалось скопить за лето путем тщательной каждодневной экономии, я решительно выбросил и не позволил поднять набросившимся на нее стервятниками китайцам.

Те давно скинули вес и уже могли держать нужный стремительному походу темп, вследствие чего я решил вести их в давно запланированном умственно направлении. Теперь я сумел бы увести их от возможной пограничной погони и прочих степных неприятностей.

– Пора… – просто сказал я в один из обычных дней конвоируемым объектам, и, сделав крутой разворот, повел их в сторону заходящего солнца.

А через три дня я привел оголодавших китайцев на обширное пространство, которое им предстояло преодолеть уже без меня.

– Вот и все, Джеминг, – сказал я, сверившись с газетной картой. – Могу сказать тебе с прямой революционной открытостью, что здесь наши пути решительно расходятся.

– Почему, Ванлисыч! – вопросил басурман и я не сразу придумал, как бы ему объяснить.

– Понимаешь, Джеминг… – начал я и запнулся. – Понимаешь… – повторил я, и, прислонив трехлинейку к бедру, стал обстоятельно мастерить самокрутку. – Россия, она, можно сказать, страна обширная. Даже, можно сказать, мать всех народов она… А китайцам в ей места не найти, такой вот получается оксюморон.

Джеминг молчал.

– Вон, там он, ваш Гуанчжоу… – отведя глаза, сказал я и зло пыхнул козьей ногой, выпустив в сторону Китая густой в своей непроницаемости клуб дыма. – В той стороне пограничных кордонов нет, я у местного населения в точности дознался. Идите.

– Иван Лисыч, – тихо сказал Джеминг, но я отвернулся.

– Идите, говорю… – повторил я в сторону и решительно схватился за трехлинейку. – Китайскую вашу мать! На родину… бегом… марш!

И китайцы, переглянувшись, неловко потрусили в сторону багрового горизонта. Джеминг побежал последним. В какой-то момент он приостановился, повернулся ко мне, намереваясь что-то сказать, но я опередил его злым, во всю глотку, криком:

– Выполнять! Именем революции!

И дрожащими пальцами выдрав из буденовки заветный, досель тщательно оберегаемый для себя патрон, зарядил его в трехлинейку и громыхнул прямиком в недосягаемый горизонт.

Затем запахнул на груди шинель, забросил винтовку за спину и побрел в сторону заходящего солнца, открыто являя свое лицо его холодным красным лучам…

И был преисполнен я отягчающих существование дум, и знал твердо, что не было мне теперь на всей земле места, мне, солдату, не выполнившему приказ.

Не было мне этого места даже с учетом ее, земли, необъятной обширности. Единственное, что еще оставалось у меня, это Хуанхэ, тихая и печальная, безрадостно несущая свои желтые воды.

И мне еще предстояло ее найти…