Полное собрание сочинений. Том 14. Таежный тупик - Песков Василий Михайлович. Страница 33

Я не решился задать Карпу Осиповичу вопрос: не жалеет ли он обо всем, что сделано его волей? Вопрос суровый, и он, возможно, сам по себе встает ночами в седой голове старика, ибо нельзя не видеть, сколь печален конец таежного жития.

Всех Лыковых жалко. Старика жалко — впустую потратил крепость своего духа, житейский опыт, сильную волю. Акулину Карповну жалко — она как заблудшая нитка в хождениях за иголкой. Старший сын умер озлобленным против отца, фанатически убежденным, что жить было надо еще суровей, чем жили. Наталья… Гляжу на снимок: рассматривает подаренный ей платочек — минута маленькой радости. Что было отрадного в ее жизни? Пряла, варила, утешала и умерла с мукой: а как же Агафья? Дмитрий… Он, кажется, прозревал, и можно только догадываться, какие бури сомнений и трудных вопросов рождались в его душе. И Агафья сейчас… Вспоминаю ее в первый день встречи после тушенья пожара. Вся черная, валится от усталости. И передышки не видно.

Сейчас, представляю, роет картошку, а там зима с полутораметровым снегом возле избенки. И завтрашний день? Отец пока еще крепок, но 84 — это 84. Что будет с ней? С геологами мы говорили об этом. «Придумаем что-нибудь, — сказал Ерофей, — не бросим одну».

Мир человеческих ценностей… В нем много крайностей и условностей. Один строит разве что только не замок с гаражом, с заборами, с дорогой мебелью и вздыхает, несчастный: у соседа еще богаче. Другой счастлив тем, что есть у него в рюкзаке. Один даже к соседу за два квартала едет в автомобиле и в лесу сидит на раскладном стуле, другой пешком готов до полюса топать.

Один не расстается с приемником, телевизором, другому ухо радует стрекотанье сороки и гвалт воробьев. Один жаждет побыть в одиночестве, другому подай компанию… Можно и Лыковых в какую-либо самую крайнюю крайность зачислить и попытаться их как-то понять. Однако есть вещи, без каких человека представить трудно: тепло, свет, чистая рубашка, чистая постель, возможность улыбнуться кому-то, отправиться хотя бы в соседнюю деревню — узнать, как другие живут. Всего этого Лыковы были лишены.

Пятачок жизни (15x15 километров) с небом над головой был ими исхожен очень усердно. И что-то в этом крошечном мире они, разумеется, открывали. Но была еще большая Земля, постепенное открыванье которой по книгам, по картам, а потом в маленьких и больших странствиях — величайшее наслажденье и радость для человека. Этой радости Лыковы были лишены совершенно. Они не знали, что Земля — это шар, не знали, что есть на ней Антарктида, Камчатка, течение Гольфстрим, вулканы, пустыни, что большая часть Земли — океан, что люди опускались на самое дно океана и по полгода летали в небе.

Не знали Лыковы, что, кроме Никона и Петра I, жили на Земле великие люди: Галилей, Колумб, Магеллан, Леонардо да Винчи, Ленин, Толстой, Циолковский… Конечно, человек может быть счастлив и не зная всего, что было на земле до него, но познание мира — одна из самых значительных радостей жизни.

И есть в этом росте познанья особая грань, когда после всего, что дорого с детства, человек расширяет границы любви. Родными ему становятся большие пространства, он чувствует себя хозяином этих пространств, ощущает себя частицей большой человеческой общности на Земле. Это великое чувство, чувство Родины, у Лыковых было с крупинку.

Убито было в этой убогой жизни и чувство красоты, природой данное человеку. Ни цветочка у хижины, никакого украшения в ней. Никакой попытки украсить одежду, вещи. Не знали Лыковы песен. Первобытные люди в этом были богаче. Их завитушки на дошедших до нас горшках, их рисунки на стенах пещер — отражение радости бытия.

Научились писать… Но спроса на это умение не было. Лишь иногда оставляли друг другу записки на бересте: «Ушел на охоту», «Глядите нас на черничнике».

И еще одна ипостась в этой редкой истории.

Каждый человек в жизни имеет право быть хозяином своей судьбы. Лыковы Акулина и Карп свою судьбу выбирали сами. А дети? Дети Лыковых стали пленниками обстоятельств. Они были в жизненной западне. Перед любым человеком «в миру» открыто несчетное число троп и дорожек, множество разных возможностей — пробуй и выбирай. Тут же выбора не было.

И заглянем, наконец, в сердцевину трагедии: нарушен был ход самого естества жизни. Младшие Лыковы не имели драгоценной для человека возможности общенья с себе подобными, не знали любви, не могли продолжить свой род.

Виною всему — фанатичная, темная вера в силу, лежащую за пределами бытия, с названием бог. Религия, несомненно, была опорой в этой страдальческой жизни. Но и причиной страшного тупика была тоже она.

Религиозность в этих особых «бегунских» условиях издавна обрастала множеством разных «табу» и обрядов, продиктованных жизнью.

Мыло, спички «греховны» издавна потому, что где же их взять «бегуну». А вот картошка, некогда очень греховная («многоплодное, блудное растение»), стала основной пищей — куда ж без нее? Вся «мирская» еда «греховна» потому, что, отведав ее, разве станешь есть свой землистый «лыковский хлеб». И это «табу» обозначено четко и строго — грех! За все общение с геологами Лыковы не попробовали ни хлеба (у геологов он отменный — Москва позавидовать может!), ни сахара, ни молока, ни чая, ничего — грех!

Кое-что в разряд «греховного» Лыковы занесли уже тут, на горе. Баня — пример характерный. Карп Осипович в молодости парился с веничком. В таежном житье баня могла бы стать главной радостью бытия, могла «диктовать» чистоту и опрятность во многом другом, служить лечебницей. Но Лыковы опустились, и баня сделалась учрежденьем греховным…

Любопытство и сострадание вызывает эта вдруг неожиданно, сразу поредевшая группка людей. Три смерти почти друг за другом! Как можно их объяснить? Может, какой-то привычный и безопасный для «мира» вирус, занесенный сюда, оказался для Лыковых роковым?

Я это выяснял специально. И, думаю, вирусы ни при чем.

Ныне модное слово стресс Лыковым незнакомо. Но именно эта встряска коснулась их всех. Появленье людей, общение с ними, мгновенное расширение мира от пятачка до гигантских размеров было для младших Лыковых подлинным потрясеньем. Добавим сюда мучительные вопросы: «А правильно ль жили? Вон как у них — тепло, светло, весело. А у нас?»

И в это же время — Савин, с его окриками, да и внутренний голос — «нельзя, греховно!» Это был стресс такой силы, какой, возможно, не пережили люди даже при высадке на Луну. Им-то и были ослаблены силы уже постаревших людей (Савину было 56, Наталье — 46, Дмитрию — 40).

Дмитрий до этого не простужался, ходил, случалось, босой по снегу, в ледяной воде ловил рыбу. Но всему ведь бывает предел. И тут ослабленный организм с воспалением легких справиться не сумел. Пенициллин бы, возможно, помог. Но я уже говорил, как отнеслись к предложенью о помощи Лыковы: «Сколько бог дал, столько и проживет».

А дальше пошло, как в известном правиле домино: одна костяшка упала — валится друг за другом весь ряд. Савин и Наталья давно страдали болезнью кишок. Смерть Дмитрия резко болезнь обострила. Наталья прямо сказала: «Умру от горя»…

И осталось Лыковых двое.

Время поставить точку. Вчера вечером я внимательно оглядел памятные вещички, привезенные из тайги. Краюшка черного страшноватого «хлеба», еловый посошок, даренный стариком Карпом мне на дорогу, туесок, с которым Дмитрий ходил на рыбалку.

Перебрал снимки, сделанные на Абакане.

Дорогие лица друзей-геологов! Вспоминаю их с благодарностью. И не потому только, что во многом помогли журналисту. Волею случая Волковское железорудное месторождение оказалось вблизи житейского тайника Лыковых.

Аскетизм, фанатичная исступленная вера в потусторонние силы вошла в соприкосновение с нормальной человеческой жизнью. Люди, которые жили исключительно верою в бога, повстречались с людьми, у которых само слово «бог» способно вызвать улыбку. И у этой второй стороны вполне хватило мудрости, доброты, чуткости постигнуть бездну трагизма одинокой таежной семьи. Никто не соблазнился Лыковых перевоспитывать, никто над ними не посмеялся, не упрекнул, не взялся переселять их в «нормальную жизнь». Им помогли всем, чем только было возможно: материальными средствами, советом, участием в их делах. И сделано все ненавязчиво, с полным уважением человеческого достоинства, с чувством такта и меры.