Полное собрание сочинений. Том 14. Таежный тупик - Песков Василий Михайлович. Страница 34
Я далек от мысли, что как-то иначе отнеслись бы к людям такой судьбы в любом ином месте, — сострадание свойственно человеку как таковому. И все же в истории этой особо надо отметить то, что мы называем обычно советским характером. Не берусь утверждать, что в Минусинском геологическом управлении работают не люди, а ангелы во плоти. Человеческий мир сложен, в нем много хорошего и дурного. Но в случае с Лыковыми мы видим появление того, чем советские люди всегда гордились: доброту, сердечность, способность протянуть руку терпящему бедствие. «Без вас не можем теперь», — сказал отшельник Карп Лыков бурильщику Ерофею Седову. В этом особом случае это исключительно высокая благодарность.
…Размышляя сегодня, какое подходящее слово найти в окончание этой маленькой повести, я увидел: к двери идет почтальон. Мне письмо. От кого же? Оттуда, от Ерофея!
Пишет Ерофей, что все в порядке у них в Абазе и в дальнем таежном поселке. Буренье идет своим чередом. Крючки, посланные из Москвы на всю братию рыболовов, получены.
Лес в пойме у Абакана стоит уже золотой. Все живы, здоровы, шлют привет, вспоминают.
Главные новости две: «поставили телевизор в поселке, и приходили в гости дед Карп и Агафья».
Телевизор, как написал Ерофей, «сигнал хватает прямо со спутника связи, видимость — во!» Но поставили эту новинку уже после прихода Агафьи и деда. То-то они бы поохали: это что же измыслили!
Жили они в поселке три дня. Попросили помочь — вырыть картошку.
«Поможем! И со стройкой поможем. Мы их тут называем «подшефные». Едак!» — ввернул Ерофей под конец лыковское словцо.
Карп Осипович, привыкнув к геологам, стал улыбчив.
Хорошая весть. Она вдохновила меня сочинить Лыковым письмецо. Исписал две страницы. Усердно печатными буквами, вспоминая реченье какого-то древнего Пимена: «Мнится, писание легкое дело, пишут два перста, а болит все тело». Попросил в письме Агафью и меня порадовать таким же писаньем. Положил в конверт письмецо — и впору смеяться: адрес «на деревню дедушке» в этом случае слишком точен. Дедушка есть, а деревня?
Послал Ерофею с просьбой о передаче по назначению.
Представляю, как долго будет идти письмо. Самолетом — до Абакана, потом почта его отвезет в Абазу. Там Ерофей положит письмо в боковой карман теперь уже зимней спецовки и «Антоном», меняющим вахту буровых мастеров, улетит к далекой таежной точке на Абакане.
Не тотчас к Лыковым Ерофей соберется — дела, и не рядом живут. Пойдет наконец, не один, «со товарищи», уже по снегу и когда Абакан можно будет по льду перейти.
Представляю путь в гору. Альпинистом тут быть не надо, но все же нелегкое дело — занесенной тропою…
Зимой избушка особенно одинока. Дымок струится из трубы в стенке. Постучат гости в дверь: живы?! Карп Осипович, лежавший на печке в валенках, вскочит немедленно: «Ерофей!» Агафья заквохчет, запоет своим голоском: «А мы жде-ем, жде-ем!» Ну, то да се. Орехи обязательно — в угощенье пришедшим.
И тут Ерофей говорит: «А вам письмо из Москвы!»
«Что, что? — скажет дед. — Ну-ка, Агафья, лучину!»
Нет, в честь гостей будет зажжена свечка. Агафья станет водить по строчкам испачканным в саже пальцем — читать мой листок таким же голосом, каким читает она «Отче наш».
Ерофей скажет, что надо бы человеку ответить на письмецо. Дед, подумав, может, с ним согласится: «Едак-едак, надо бы отписать». А уж если будет сказано так, то Агафья возьмется за «карандаш с трубочкой».
И следует ждать мне письмо с печатными старославянскими буквами. (Вот они у меня в одном из блокнотов!) Как будто из XVII века письмо…
Вот такая история… Мы, возможно, вернемся к ней в новом году. Во всяком случае, писем с реки Абакан я буду ждать с нетерпением.
Фото 3. Томской, Н. Журавлева и В. Пескова.
9,10,13,14,16,17,19, 20, 22 октября 1982 г.
Пять его сыновей
(Проселки)
Вот они в сборе у отцовского дома и рядом с отцом. Слева — младший Сергей и старший Иван, крайний справа — Геннадий и рядом с ним близнецы — Анатолий и Александр. Шесть мужиков — Садовниковы.
Отца зовут Сергей Афанасьевич. Когда снимались, он, поправляя на голове свою «мичуринку», пошутил.
— Ну, скобари, в одну шеренгу становись!
И получилось что-то вроде боевого подразделенья с веселым, признанным и почитаемым командиром отцом.
Завидно стать вот так рядышком с сыновьями. Пятеро. Один к одному. Здоровые. Веселые. Работящие. И не рассыпались, как горох из стручка, по белому свету, живут где родились. Сказал отец одному: «Собери-ка ребят» — и вот они вечером после работы явились все вместе к родному дому в семидворную приозерную деревеньку Грибно.
Ранний осенний вечер. Топится русская печь, бросает на стены красные блики света. На середину комнаты сдвинут стол — его всегда так ставят, когда собираются вместе. На столе в тарелках и чашках капуста, соленые помидоры, грибы («не зря же в Грибно живем!»). Блюдо горячей картошки, две сковородки некрупной плотвы, пойманной к ужину. Шесть крепких людей да после работы все стоящее на столе как будто за себя кинули. «Мама, что там еще?»
Мать Зинаида Федоровна, привыкшая к этим запросам, вынимает ухватом из печки чугун горячего варева.
— Как едим, так и работаем! — весело щурит глаза в подначке озорной Анатолий.
— Работяга… — Ширяет пальцем в бок Анатолию рядом сидящий Геннадий. Это на случай, если бы гость вдруг принял шутку за похвальбу.
— Секретарствуешь! Дома норовишь секретарствовать? — Анатолий хватает брата за холку, и тарелки от возни за столом начинают подрагивать.
Отец добродушно смеется. Мать грозится огреть обоих ухватом. Старший Иван, сидящий рядом со мной, объясняет: Геннадий выбран недавно освобожденным партийным секретарем, он сейчас примеряется к новой для себя роли и вполне понимает: самую первую критику, ежели что не так, услышит вот тут, за столом, от братьев и от отца.
Гость в доме. Газетчик. Приехал специально увидеть отца и пятерых его сыновей. По опыту знаю: в таких случаях душу свою нараспашку не держат. Нужно время — растопить ледок настороженной сдержанности. Тут же все настежь. Никаких недомолвок, полная откровенность.
Суждение друг о друге и о делах — с шутками, подковырками, равная доля которых перепадает и гостю.
Чувствую себя в этот вечер, как будто и я вырастал в этом доме, грелся на печке, надевал висящий у двери старенький кожушок, слушал собачий лай за окном, ел, обжигаясь, картошку, капусту, моченые яблоки.
Мать с ухватом у печки. Отец в меховой телогрейке и старых валенках у стола… Хорошо знаю: представленье о счастье у многих людей связано с такими вот встречами в отчем доме.
В сутолоке жизни возможность увидеться с матерью и отцом, с братьями, сестрами у родимого очага — как островок для плывущего в море, как ощущение прочного тыла в сраженье. Для матери и отца тоже наивысшая радость — увидеть рядом взрослых своих детей. Но ох как часто эти желанные встречи мы все откладываем — дела, далеко ехать, еще что-нибудь. И как сиротеем мы, взрослые, как остро ощущаем потерю, когда уходит под воду маленький островок.
Гляжу на Садовниковых. Они драгоценную пристань в житейском море не потеряли, не удалились от нее далеко. Подобно здоровому человеку, не знающему подлинную цену здоровья, они, возможно, даже не вполне сознают меру счастья, отпущенного судьбой. Впрочем, нет.
Все пятеро сыновей служили в армии. И за годы отлучки могли оценить, что значит для них этот вот чуть покосившийся рубленый дом, эти рябины возле окошка, эта веселая братская толкотня за столом, неспешное слово отца, заботливая суета матери. Продолжением дома был сад с замшелым колодцем, озеро за околицей, лес, поля лоскутками по холмистой псковской земле.