Домовые - Трускиновская Далия Мейеровна. Страница 88

— Ну, напарываться на хреновый пост нам ни к чему, а пойдем-ка напрямик, — предложила я. Но он, закусив удила, резко принял с места и так резво понесся вперед, что я насилу догнала.

— Тебе не терпится погореть? — спросила я, переходя с шага на бег. Ответа опять же не было. Я поняла, что он этим хотел сказать: авось пронесет. Но мне что-то мало верилось в удачу.

О том, что пост — хреновый, я догадалась, увидев двух девиц, что околачивались поблизости с бутылками пепси-колы. Сумок они при себе не имели — стало быть, сумки или рюкзачки остались на посту. Обе были похожи неимоверно — длинные, тощие, с лиловыми короткими волосами и в маечках выше пупа. Правда, одна была в шортах, другая — в символической юбке. Они неторопливо шли по шоссе, беседуя о своем, девичьем, и выглядели вполне довольными жизнью. Такие девицы только и смотрят, где бы подцепить богатого хрена…

— Эй, типа ты! — обратилась я к той, что в юбке.

— Типа ну?

— Там, типа, пост?

— Типа пост, — охотно ответила она.

— Хреновый типа?

— Типа реально.

Авось презрительно уставился не на нее, а на меня.

— Ну, тут мы с тобой и расстанемся, — бодро сказала я ему. — Ты меня типа проводил, можешь возвращаться.

Покосилась на обеих тип и добавила:

— На хрен…

И тут же для достоверности я попыталась его обнять, но он шарахнулся.

В момент объятия я бы сказала ему, что отвлеку внимание девиц типа «типа», а потом — и поста, он же, Авось, пусть чешет кустами, обогнет пост по дуге с максимальным радиусом и выйдет на шоссе уже почти в городе, там и пересечемся… Он прекрасно видел, что я хочу его о чем-то предупредить, но доблестно пренебрег. И устремился в просвет между девицами, едва их не раскидав, и понесся к посту, полный решимости умереть, но не унизиться!

— Типа крыша едет? — догадалась моя собеседница.

— Типа съехала! — и я поспешила следом, но опоздала. Пост был за поворотом, и стоило Авосю исчезнуть из моего поля зрения, как оттуда загремело яростное:

— Хрен пройдешь!

И в поддержку командиру — дружное, залповое:

— О-кей!!!

— Ой… — прошептала я. А подумала куда быстрее, хотя и была моя мысль гораздо длиннее, чем «ой»: ну все, царствие тебе, Авось, небесное, нет тебя больше в этом мире, один Кондратий остался!..

— О-кей! О-кей! — раздались одиночные возгласы. Я встрепенулась — неужели у Авося хватило ума стремительно залечь и пропустить залп над собой?

Похоже, так оно и вышло, а потом он кинулся петлять кустами. Инстинкт самосохранения оказался умнее его свихнувшихся от гордости мозгов.

Прорваться через опытный хреновый пост можно было только на авось. Он попытался — и сгинул в неизвестном направлении. Когда я подошла поближе, ругань на посту царила страшная, хотя и однообразная.

— Ну что же, — сказала я себе. — Сделано все, что возможно. И для человека, проснувшегося в кустиках на вершине этнографической горы, я совершила немало. А теперь неплохо бы проснуться еще раз…

Я напрягла все свои к этому делу способности и…

Глава третья Пришел незван — поди же негнан

Утро началось с телефонного звонка.

У меня есть начальство, которое меня нежно любит. Любовь проявляется так: мне позволено свободное плаванье в Сетях за счет редакции хоть ночи напролет, слово «дисциплина» в моем присутствии не произносится вообще, но в самое непотребное время суток меня вынимают откуда угодно и отправляют куда угодно. И если вчера я расхлебывала скандал между кришнаитами и общиной Синего Креста, значит, завтра обязательно окажусь на подводной лодке. Когда-нибудь я засну на грязной лестнице, под самым чердаком, в третьем часу ночи, устав расследовать обстоятельства безвременной смерти человека с трогательной фамилией Зайчонок, а проснусь в объятиях далай-ламы.

— Лети мухой! — велело начальство примерно месяц спустя после моего путешествия сквозь посты с безумным спутником. — Вот телефон — бу-бу-бу… Спросишь заместителя директора по фамилии — бу-бу-бу… Там у них на производстве то ли барабашки, то ли воры завелись. Если воры — черт с ними. Если барабашки — четыре тыщи в номер! О-кей?

— И картинку?

Начальство задумалось. Портрет барабашки — это было бы круто! Однако начальство знало пределы даже газетного реализма и на подначку не попалось.

Это оказалось мукомольное предприятие, на котором мельницы (не классические мельницы с крылышками, понятно, а вполне современное оборудование) повадились останавливаться по собственной инициативе. И голос притом слышался чуть ли не из глубины агрегата. А что произносил — не понять.

— Вроде звал кого-то! Вроде как ругался. Блажил, как резаный! — вот и все, что удалось узнать от свидетелей.

— И давно это у вас?

— Третью неделю!

— И что, по ночам?

Оказалось — всерьез машины останавливались дважды, в ночь с воскресенья на понедельник, и вопли тогда тоже были слышнее всего. Интересно, что наутро вызванным ремонтникам делать было нечего — техника, взявшись за ум, включалась и действовала как новенькая.

— Уж не прийти ли мне к вам в ночную смену денька через два? — предложила я. — Посмотрим, как этот ваш барабашка к прессе относится.

Никакого избыточного энтузиазма я, честно говоря, не проявила. Просто мукомольный цех — в двух трамвайных остановках от моего дома, а раньше часа ночи я все равно спать не ложусь. То есть, если барабашка что-то смыслит в паблисити, то он появится до часа ночи.

Вместе со мной собрались ждать барабашку еще два человека, из них один — неженатый. А чего бы и не собраться — я же не чучело какое-нибудь!

В десять часов вечера мы встретились в административном здании, к половине одиннадцатого были в цеху, там забрались в бытовку, включили телевизор и сели пить чай. В полночь, как привидения, обошли цех. Несколько рабочих, дежурная смена, здоровались с нами несколько настороженно — кто ее, эту особу разберет, какая такая она пресса…

В половине первого ночи мы, сидя в бытовке за анекдотами, услышали крик.

— Барабашка! — откликнулись мы в три глотки — и ошиблись. Во-первых, очень отчетливо произносились всякие ненормативные слова, а во-вторых — голос стремительно приближался. Это был всего-навсего бригадир, и он столкнулся с нами на самом пороге бытовки.

Машины встали — почти все, ни с того ни с сего, но звуков еще не уловлено.

— Перебоев с электричеством не было? — первым делом спросила я.

— Ни одна лампа не мигнула, блин-блин-блин!

— Тихо!..

И тут мы услышали какое-то пронизывающее весь цех тоненькое подвывание.

— Он!.. — прошептал бригадир, а женатый мой соратник перекрестился.

Неженатый посмотрел на меня, ожидая обморока.

Я же вспомнила историю с ведомственным домом, куда чуть было сдуру не переехала.

Дом этот строили зэки в каком-то шестидесятом году, и строили для высокого начальства. Когда строителей увезли и запустили маляров, выяснилось, что великолепный, с высокими потолками и прекрасной планировкой, окруженный зеленью дом поет песенки. Зэки вмуровали в стены множество пустых бутылок горлышками наружу. Какое-то количество этих соловьиных горлышек отыскали и заткнули, но завывания продолжались. Несколько лет дом стоял пустой, и осенней ночью мимо него было страшно проходить. Потом высокое начальство окончательно махнуло на него рукой и отдало народу. Народ в полном восторге вселялся, а следующий приступ восторга бывал обыкновенно в тот день, когда удавалось из дома выехать на другую жилплощадь. Думаю, там понемногу должно было образоваться что-то вроде заповедника глухих.

Вот поэтому я и спросила, не строили ли в последнее время в цеху каких-либо стенок или перегородок. Бригадир поклялся, что давно уж ничего не строили.

— Ну, тогда… — я набрала воздуху столько, что даже пресс окаменел, и заорала не слишком громко, но внушительно: — Ба-ра-баш-ка-а-а-а!!!

Если на правильном регистре держать голос, то он даже от решительного ора не срывается. Однако слушателей поражает наповал. Мои, во всяком случае, попятились. Тот, кто подвывал в агрегате, тоже замолчал.