Пациент скорее жив - Градова Ирина. Страница 17

С парнем на складе я еще не имела возможности познакомиться – и, честно говоря, слава богу, потому что он оказался здоровенным мужиком лет под сорок, похожим на мифического Цербера – такой же мордастый, с отвисшими, как у мастифа, щеками и маленькими цепкими глазками, которыми он ощупывал собеседника, словно металлоискатель в аэропорту. Белый халат, хоть и был прямо-таки невероятных размеров, обтягивал парня, как водолазный костюм, поэтому он не мог засунуть в карманы плотно прижатые к бедрам свои медвежьи лапы: туда поместились лишь его большие пальцы.

– Чего надо? – подозрительно поинтересовался он, едва я распахнула дверь на склад.

– Капотен, бетасерк и флунитразепам, – ответила я как можно дружелюбнее, несмотря на то что обстановка к этому отнюдь не располагала.

– А ключ от квартиры, где деньги лежат? – последовала немедленная реакция.

Я непонимающе уставилась на него.

– Нету флунитразепама, – со вздохом, словно разговаривая с умственно неполноценной, пояснил кладовщик. – Вообще снотворных нет.

– Как это – нет? – удивилась я. – А почему не заказываете?

Он снова вздохнул – так глубоко и горестно, словно вся вселенская скорбь лежала лишь на его мощных плечах.

– Заявка подана еще месяц назад. Ждем-с!

– Ладно, – сказала я. – А капотен?

– Один блистер могу дать – больше нет. И бетасерк найду. Только двадцать четвертого нет, есть восемнадцатый.

– Ладно, давайте что есть.

Чувствуя себя нищей, просящей подаяние на паперти, я, зажав в руке драгоценный капотен и бетасерк, вернулась в неврологию. Выслушав меня, Марина начала орать:

– Как один блистер?! Да на кой мне эти кошкины слезы, скажи на милость? У меня пол-отделения в предынсультном состоянии! А флунитразепам? Как я, спрашивается, должна больных спать укладывать?! А бетасерк… У меня две тетки с головокружениями, и что прикажешь делать в такой ситуации?!

Наконец Марина, похоже, осознала, что перевела стрелки не на того человека, и замолкла. Запустив пятерню в волосы, она сказала:

– Ладно, забудь! Давай, что добыла, попробую приспособиться как-то. Что-то не то здесь происходит: в последнее время со склада пропадают медикаменты – в основном снотворные и обезболивающие средства.

– Может, кто-то из персонала наркотой балуется? – рискнула предположить я.

– Ну, разумеется, так оно и есть! – сердито сверкнула глазами Марина: разве можно быть такой тупой, чтобы сразу этого не понять? – Только вот кто тот засранец? Заявки на медикаменты ложатся на стол к начальству и порастают быльем… В общем, так, Анюта: беги-ка ты по отделениям и попытайся найти мне какие-нибудь снотворные – любые! И еще капотена, потому что то, что ты принесла, сама понимаешь, капля в море.

Я ничуть не возражала. У меня появился вполне законный предлог пробежаться по кардиологии и терапии, где, по словам Лицкявичуса, могли находиться некоторые из пропавших людей. Конечно, выпрашивать лекарства у медсестер других отделений – не самое приятное занятие, но ведь этим занималась не я, а Анна Евстафьева, так чего же мне, спрашивается, стыдиться…

К концу рабочего дня ноги у меня гудели от бесконечной беготни, а результат оказался самый что ни на есть нулевой. Нет, мне, конечно, удалось-таки раздобыть требуемые медикаменты, но вот в том, что касалось расследования, я снова зашла в тупик. Наверное, я все же взялась не за свое дело: любая другая на моем месте уже давно нарыла бы какие-нибудь полезные сведения. За неделю пребывания в Светлогорке я только и смогла узнать, что со склада пропадают лекарства. На мой взгляд, это лишь означало, что среди персонала больницы имеется наркозависимый человек, у которого каким-то образом появился доступ к хранилищу.

Теперь я старалась как можно реже попадаться на глаза Марине вечерами, чтобы ей вновь не пришло в голову потащить меня в бар. Поначалу я надеялась, что из ее пьяных разговоров мне удастся почерпнуть информацию, которую я смогла бы использовать в расследовании, но быстро стало ясно: Звонарева способна разговаривать только о себе.

Проходя по коридору к сестринской, я с удовлетворением заметила, что почти всех больных, поступивших утром, разместили в палатах. Коридоры от этого стали заметно шире! Однако три койки все еще стояли в проходах. На одной из них тихонько лежала старушка – божий одуванчик. Лет, наверное, восьмидесяти или около того, она молча смотрела в потолок. Когда я проходила мимо, пациентка взглянула мне прямо в глаза, и внутри у меня все сжалось в комок. Как она будет спать ночью в темном, холодном коридоре? Мимо постоянно будет ходить дежурная сестра или ординатор, свет приглушат, но не выключат, и бедняге придется спать в совершенно ужасных условиях. А в туалет сходить? Старой женщине наверняка приходится вставать раз по пять в течение ночи…

– Как вы? – спросила я, наклоняясь над койкой, на которой старушка казалась маленькой и жалкой, словно самодельная тряпичная кукла довоенных времен. – Вам дали снотворное?

– Да оно мне не помогает, дочка, – вздохнула старушка. – Но ты не волнуйся, я привыкла ночами не спать… Как тебя звать?

– Анна… Аня.

– А меня – Полина Игнатьевна Сапелкина.

Теперь вздохнула я: как только узнаешь имя человека, он тут же каким-то магическим образом перестает быть для тебя чужаком. Ты начинаешь воспринимать его как знакомого, хоть и видел всего несколько минут.

Подойдя ко второму посту, где сидела медсестра Наташа, я сказала:

– Слушай, у нас тут старушка лежит… Надо срочно что-то предпринять: она ведь так и загнуться может! Какие у нее показатели давления?

Наташа сперва одарила меня устало-презрительным взглядом, но потом все же соизволила порыться в записях.

– Сто пятьдесят девять на сто, – ответила она минуту спустя.

– Надо найти ей место в палате, – твердо сказала я.

– Да в какую? – раздраженно развела руками девушка. – Везде на две-три койки больше, чем положено. Случись какая проверка, нас же насмерть закошмарят!

– И все-таки нужно, – настаивала я.

– Ну, если сама найдешь – ради бога, только я об этом ничего не знаю. Так и скажу, если спросят!

Я быстренько обежала палаты, прикидывая, куда можно вкатить еще одну койку, и пришла к выводу, что Наташа права: места катастрофически не хватало! Картина в отделении напоминала полевой госпиталь где-нибудь в Чечне во время военных действий. Как можно в одну больницу свозить такое огромное количество больных, ничуть не интересуясь, могут ли их принять и обслужить достойным образом?! Теперь я начинала понимать, почему Марина похожа на выжатый лимон: работа в таком заведении, должно быть, высасывает все жизненные силы. Ведь если, как предупреждала Наташа, случится проверка, то все шишки упадут прямиком на голову Звонаревой: заведующая, разумеется, скажет, что размещение пациентов – дело старшей медсестры, а сама она слишком занята, чтобы заниматься подобными мелочами.

И тут мне в голову пришла, как мне показалось, гениальная мысль: а сестринская, собственно, на что? Дежурная все равно сидит в коридоре и там же ляжет спать на диване. Сестринская до утра стоит запертая. Кроме того, в ней имеется туалет и умывальник. К сожалению, туда поместится только одна койка, да и то с трудом, иначе я попыталась бы разместить и две другие – в тесноте, как говорится, да не в обиде. Но я понимала, что удастся приткнуть в сестринскую только Полину Игнатьевну.

Когда я сказала об этом Наташе, та замахала руками:

– Да ты что, Анька, в самом деле? Марина нам голову снимет за такие дела!

– А если старушенция, скажем, коньки ночью отбросит – у кого голова полетит, а? – не сдавалась я.

– Ну смотри… Только я скажу, что ты это сделала, не спросив меня! – предупредила Наташа, сдаваясь.

Я радостно кинулась к Сапелкиной, по дороге перехватив Антона, который, похоже, и не собирался уходить: на нем по-прежнему был белый халат, а в руке он держал пакетик чипсов. Вместе с ним мы втолкнули койку в сестринскую и попытались расположить ее так, чтобы можно было беспрепятственно открывать и закрывать дверь.