Предания о самураях - Бенневиль Джеймс С.. Страница 35

Ту ночь все провели у Никко-сан, все кэраи теперь объединились под руководством своего господина, и к ним также примкнули каро Гото Хёсукэ. Этот последний остался в Уцуномии, чтобы оттуда следить за последними событиями. Сукэсигэ удостоился продолжительной беседы с настоятелем монастыря, причем это считалось древним правом, основанным на давней традиции семьи Уцуномия, сложившейся еще при Фудзиваре Мицуканэ. Особое положение досталось одному из хатигата (восьми благородных мужей) Канто в лице сёгуна Уцуномии. Естественно, любовь между ним и честолюбивыми Иссики никуда не делась. Настоятель монастыря сказал: «Восстановление дома Огури представляется задачей выполнимой, пусть даже очень сложной. Вместе с головой Иссики Акихидэ сёгуну Киото можно передать послание, и глаза канрё Канто снова прозреют. Человеку и убийце его отца не ужиться под одним небом. В этом состоит смысл завещания мудреца Коси (Конфуция). Однако мудрость Коси принадлежит всему миру. Мне же, следующему путем Будды, давно пришлось отказаться от мирских интересов. И совета по данному делу у меня не найдется. Попроси его у Дзёа Сёнина. Всем известна его беспримерная святость, да к тому же он связан с домом Огури. На кону находится определение добра и зла, кармы в самом широком смысле этого понятия при теперешнем и будущем воплощении». Проницательно и по-доброму улыбаясь, этот пожилой мужчина обвел внешне беспристрастным взглядом одиннадцать крепких самураев, внимающих ему. Для Акихидэ все предвещало недобрый поворот событий.

Таким образом, к концу первого месяца 31 года периода Оэй (февраля 1424 года) они находились у своей цели. Они прошли вдоль подножия гор, избегая торговых путей Канто, выдавая себя за земледельцев-самураев (госи). Следуя по коварным тропам, они могли оглядываться на горы и долину, но с приближением к северной столице этот ориентир пропал. Теперь они двигались по ночам, днем останавливаясь на отдых в одной из многочисленных пещер, вырубленных древним народом, ныне уже никому не известным; или к тому же можно было найти более удобное пристанище в многочисленных святилищах, возведенных в горах и вдоль сельских дорог. До Камакуры оставались считаные мили, и днем путники укрылись в знаменитых гротах, оборудованных всего лишь в 2 ри (8 километрах) от шумного города. Население Камакуры тоже было весьма многочисленным. Скорость транспортного движения сковывалась спинами людей и вьючными животными. Все поля по соседству с городом в силу большой нужды в продовольствии добросовестно возделывались. Вокруг древнего Офуна во все стороны как море простирались одинаковые рисовые поля, которые опоясывали поросшие соснами холмами с причудливой сетью долин. В наши дни такой ландшафт можно сравнить с перемешанным уловом така (осьминогов), щупальца которых представлены длинными, извилистыми, расходящимися долинами с присосками, уходящими в холмистый массив. О том, чтобы войти в Камакуру темной ночью мимо ясики у Яманоути, даже думать не приходилось. Поэтому Сукэсигэ со своими попутчиками отправился в горы, рассчитывая зайти со стороны Фудзисавы. Таким был замысел, который проще было наметить, чем воплотить в жизнь. Вошли в глубокий туман, казавшийся совсем беспроглядным в темноте. В скором времени им пришлось карабкаться на нескончаемые холмы и спускаться с них. Они шли, как им казалось, вперед, а на самом деле ходили по большому кругу. Вместо ожидавшихся домов большого города навстречу им попадались лишь новые долины и холмы, которых они не видели, а только ощущали по мере того, как спуски и подъемы упорно сменяли друг друга.

Так миновали ночные часы. Наступила заря, но туман с ее приходом прозрачнее не стал. Вымотавшиеся и оголодавшие, они остановились в сосновом бору на вершине одного из нескончаемых водоразделов. Долину внизу укрывал густой туман. Сукэсигэ посетовал на свою судьбу: «Ах! От голода уже сводит живот. Невзирая ни на какую опасность вашему Сукэсигэ, я с радостью поискал бы виды нужного нам города». – «Причем совсем неясно, к какому из городов может выйти ваша светлость, – вздохнул Хёсукэ. – На самом деле можно предположить, что мы находимся ближе к Мияко (столице) Ямасиро, чем к Мияко Сагами. Время чудаков все еще не прошло, но эти убогие землепашцы утратили уважение к людям, заслуживающим почтения, и даже не подозревают об их существовании». Тут заговорил Котаро: «Я нашел онбако (дикую капусту)». Его перебил Сёдзи: «Вы принимаете нас за кроликов, милостивый государь? По крайней мере, обойдемся на завтрак кроликом, если его поймаем. Но чтобы есть сорную траву?.. Нас еще не коснулась лягушачья чума. Кроме того, она засохла еще с прошлогоднего урожая». Хёсукэ отметил: «Туман расходится». Он огляделся. На смену мучительному голоду пришло приподнятое настроение. Указательным пальцем он ткнул в некий предмет в правой части леса. Взгляды их уперлись в грубый камень, известный всем. Им пометили могилу знаменитого Курандо Усёбэна Тосимото, который во времена Го-Дайго Тэнно (императора Годайго) собственной рукой отрезал себе голову. Тем самым он наглядно продемонстрировал свою абсолютную преданность хозяину в Киото через выполнение его августейшего распоряжения. Под ними слева виднелись крыши строений храма Кайдзодзи. Рото Огури обменялись нерешительными взглядами, как будто выбирая, смеяться или злиться. В едином порыве все бросились вниз по склону холма искать дорогу на Кэхайдзаку, которая должна пролегать где-то рядом.

Когда они на некоторое время остановились, чтобы посовещаться, как наилучшим образом проникнуть в город, появились носилки с двумя женщинами с носильщиками и свитой сопровождения. К ним, стоящим у дороги по виду крестьянам, но не присевшим с непокрытой головой, подошел один из стражников. «Эй, грубияны! Вы откуда сюда пришли? Вы, мошенники, как додумались не снимать шапки перед представителями благородного сословия?! Опустите свои окорока, а то лишитесь голов!» Говоря все это, стражник выхватил посох из рук одного из слуг и, размахнувшись, сбил шляпу с головы Сукэсигэ. В бешенстве рото Огури тут же схватились за свои мечи. Сёдзи перехватил руку опрометчивого стражника с такой силой, что тот взвыл от боли. Стражники вокруг паланкина застыли в нерешительности: нападать ли на этих грозных мужчин или разбежаться, оставив носилки. Тут со стороны одного из замыкающих шествие слуг подскакал самурай. Он обратился к Сукэсигэ: «Прошу прощения за неблаговидное поведение этого грубияна. Видно, что вы издалека пришли в наш город в своем незатейливом дорожном платье. Простите этого неуклюжего шута за его поведение, достойное дикаря. Прошу вас следовать за нашей свитой. После короткого представления вам предоставят достойное пристанище. Таковы законы гостеприимства, распространяющиеся у нас на всех путников». Сукэсигэ тут же осознал преимущества такого представления, служащего пропуском в город. «Примите душевную благодарность за доброту, проявляемую у вас к путешественникам. На самом деле мы относимся к сословию госи и идем из Айзу на территории Ивасиро. Прибыли мы посмотреть достопримечательности столицы, которые выпали нам на пути паломничества (санкэй) в Фудзисаву Тотаку-сан. Жрецы у Югёдеры тщательно выдерживали направление движения, но в тумане они все равно заблудились. Таким образом, мы остановились в нерешительности, куда идти: вперед или назад. Прошу забыть непреднамеренную грубость, проявленную с нашей стороны. Для сельского жителя городские улицы всегда кажутся незнакомыми. С благодарностью подчиняемся вашему приказанию». Сдернув шляпу с теперь уже покладистого якунина (стражника), он выстроил своих людей из свиты для сопровождения носилок с благородными женщинами. Тем самым нашим путникам удалось избежать крутых изгибов местности на дороге Кэхайзака. На входе в долину располагалась роскошная бэссо (усадьба). В ее ворота направилась свита с носилками. Вперед выступил якунин и уважительно поклонился. «Если почитаемые путники собрались посмотреть достопримечательности города Камакуры, прошу разрешения вас сопровождать. Я обещаю показать вам самые удобные для спокойного наблюдения места. У нас можно использовать все возможности, чтобы с пользой потратить время и деньги. Следовательно, забудем о допущенной грубости, и прощение господина ждать не придется».