Замужем за облаком. Полное собрание рассказов - Кэрролл Джонатан. Страница 41

В этих снах ему снова было шестнадцать или семнадцать и он вбегал в класс, завязывая на ходу галстук, или с екающим сердцем входил на контрольную по истории.

Но Кенту хотелось оставить это время как можно дальше в прошлом. Его жена не раз замечала, что он редко рассказывает о своих школьных годах. Он отвечал в своей спокойной и мягкой манере, что не очень-то весело вспоминать о времени, когда жизнь была не очень-то веселой.

Мы уверены, что некоторые вещи со временем забудем, но от них не так легко отделаться, как нам кажется. Чей-то взгляд после того, как мы что-то сделали; любовь, что пришла и ушла в четырнадцать лет… Мы умны и рациональны, но над этим не властны. Для Кента сны о школе были как прикосновение к рубцу на месте старой глубокой раны: щекотно, из памяти всплывают страх и ощущение, что это что-то твое. Детские воспоминания – это наши рубцы, и мы часто бережем и лелеем их так же, как и ненавидим.

– Боже, уже девятый час! – Сипп в своих белых трусах вскочил с кровати и бросился в ванную.

Льюис продолжал смотреть на его пустую постель. Снаружи послышались мальчишеские голоса – вопли, ругань, хохот. Он обалдело выглянул в окно и увидел серое, как сталь, небо. Хотя прошло пятнадцать лет, он по-прежнему знал, что осталось семь минут, чтобы одеться и спуститься в столовую на перекличку. Перекличка! Через пятнадцать лет он с отличием окончит колледж, пройдет Вьетнам и женится на девушке, казавшейся ему невозможно красивой и недоступной. Да, все это будет, но теперь он снова боялся переклички перед завтраком.

Льюис вздохнул и медленно стянул с себя одеяло. Так и быть, он отыграет этот сон, как делал много раз раньше. Он знал, что спит, и это утешало. Он знал, что посреди переклички или из буфета на перемене внезапно вернется в мир будущего, где у него не будет прыщей, в гараже будет стоять иностранная машина, выпущенная всего полтора года назад, а президентом будет Рональд Рейган.

Первое из длинной череды потрясений он испытал, когда увидел в зеркале свое отражение. Прыщей не было! Волосы отступили к своему тридцатидвухлетнему горизонту, а с такими морщинами подростку тут же поставили бы диагноз «прогерия». Это было лицо самого старого в мире старшеклассника.

Всегда, всегда в прежних снах о школе он становился подростком. А это лицо взрослого Льюиса Кента явилось новым пугающим осложнением.

– Давай, Кент, шевели задницей! – В комнату ворвался Сипп и бросился к шкафу. – Если сегодня дежурит Людоед, мы влипли!

Льюис стоял в зеленой фланелевой пижаме. Он помнил, как выбросил ее на первом курсе в колледже.

– Сипп, посмотри на меня!

Тот взглянул на него через плечо и закатил глаза.

– Педик, что ли? Какой красавчик! Но ладно, надо спешить. Хочешь опять опоздать? – Он снова повернулся к шкафу и снял с вешалки измятую рубашку. – Если я еще раз опоздаю, то на выходные меня не отпустят, а это – ай-ай-ай!

– Дерил! Мне тридцать два года! Посмотри на меня!

– Кент, тебе может быть сколько угодно лет, но я спешу, и мне не до твоих сдвигов по фазе.

Через несколько мгновений Сипп был уже одет и, грустно покачав головой своему явно обреченному на опоздание товарищу, выбежал из комнаты.

Кент сел на край кровати и подпер руками голову.

– Мою дочь зовут Лорен. У меня в банке тридцать четыре тысячи долларов. Номер моего счета – триста пятьдесят два ноль три пятьсот шестьдесят четыре. Моя машина проехала сорок одну тысячу миль.

Несколько минут он повторял все, что знал о своей реальной жизни: имена клиентов, названия дорогих ресторанов, как его жена любила целоваться. Читая свою святую литанию, он вдруг услышал звонок и понял, опять по воспоминаниям, что завтрак закончился, и утренняя молитва тоже кончилась, и начался первый урок.

Какое-то время спустя (к тому моменту он снова упал на кровать и не открывал глаза) вошел воспитатель и тихо произнес его имя:

– Мистер Кент? С тобой все в порядке, сынок?

Льюис посмотрел на него и слабо улыбнулся.

– Мистер Холлер, мне тридцать два года, я закончил школу в шестьдесят восьмом!

– Ты хорошо себя чувствуешь, Кент? Не пойти ли тебе в медкабинет?

– Холлер, я Льюис Кент. Я отчисляю средства в фонд выпускников. Господи, я старше вас!

Это была правда. Молодой воспитатель присел на разворошенную койку Дерила и сложил руки поверх своих твидовых штанин.

– Знаешь, Льюис, я здесь один из твоих главных защитников. У тебя в голове есть мозги, и иногда, под настроение, ты ими пользуешься. Но вот это, дружок, не называется «работать головой». В этой четверти ты шесть раз пропустил утреннюю молитву без всякой уважительной причины, и это очень неосмотрительно с твоей стороны.

– Но, мистер Холлер, разве вы не видите? Я взрослый! Мне тридцать два года. Мне не нужно больше ходить на утреннюю молитву. Я женат! У меня золотая карточка «Америкэн экспресс»!

Воспитатель со вздохом встал:

– Ладно, Льюис, пусть будет по-твоему. Ложись обратно и оставайся дураком. У меня сейчас урок. Я тебе все сказал.

Холлер тихо закрыл дверь за собой, и Кент остался один. Ему было страшно.

На контрольной Блейзингейм наклонился и исподтишка взглянул на почти чистый листок Кента. Кент ничего не знал. Он мог вспомнить лишь теорему Пифагора, но контрольная была по дифференциальному исчислению. Фыркнув, Блейзингейм посмотрел на свой листок.

– А я-то думал, это я дурак, Кент, – ехидно шепнул он.

В ответ Льюис не смог ничего придумать кроме:

– Но мне тридцать два года!

Учитель у доски обернулся и запустил в него тряпкой.

– Кент, у тебя плохо получается шутить. Уж лучше и не пытайся, а то всем неловко.

У него ничего не получалось. Когда играли в американский футбол, кто-то так ударил его, что он упал и сломал дорогую коронку, которую в Нью-Йорке ему поставил Леонард Бернштейн. Когда к концу дня пришлось выполнять бег с ускорением, годы курения папирос отозвались горячими, болезненными уколами в груди. Ему было наплевать, когда другие каждый раз обгоняли его на двадцать-тридцать ярдов. Ему хотелось лишь, чтобы мир еще раз мигнул и он снова оказался в постели с Пегги под чудесным Daunendecke, [10] которое они вместе купили несколько лет назад в Цюрихе, куда он ездил в командировку.

И хуже того, команда, в которой он занимался, даже не была школьной сборной: сброд какой-то – недотепы, книжные черви, чудаки и школьные придурки. Он почти сразу узнавал лица: Дейв Миллер, державший у себя в комнате крысу, никогда не мывшийся и набравший восемьсот баллов на тесте повышенного уровня по физике; Том Коннолли, считавший величайшей личностью из когда-либо живших Савонаролу; Вуди Барр, который все время только и делал, что читал журналы про огнестрельное оружие, и был членом Американской нацистской партии.

Теперь это были его товарищи по команде, которые во всем опережали его. Они стрелами врезались в тренировочные манекены. А когда он рухнул на поле, ощутив чудовищное колотье в боку, они только ухмыльнулись.

К счастью, занятия вел Руммельхардт, преподаватель латыни и греческого, занявшийся футболом лишь потому, что всем учителям нужно было заниматься с учениками каким-то видом спорта. На каждую тренировку он приводил своего маленького колли Ореста. Увидев, как Льюис отстает, он лишь повторял что-то вроде:

– О, только шевелись, Кент! Не будь таким олухом.

Потом в раздевалке товарищи по команде, принимая душ, смотрели на него со смесью жалости и отвращения. Они знали, как низко стоят в школьной иерархии. Некоторые не могли поверить, что кто-то может быть хуже них. Только Дуг Праути, известный в школе своим ростом (пять футов), подошел и спросил Кента, не хочет ли тот зайти к нему посмотреть старые номера журнала «Железнодорожное моделирование».

Пока он медленно одевался, пришла школьная сборная – эти уставшие красавцы смеялись. И снова он мгновенно узнал их лица, особенно Грея Харриса.