Замужем за облаком. Полное собрание рассказов - Кэрролл Джонатан. Страница 57

Черный коктейль

Что мне сразу понравилось в Майкле Билле – это его истории. Некоторые люди обладают чудесной способностью – мельчайшее, самое незначительное событие превратить в приключение, в зарубку на сердце или по самой меньшей мере вызвать добрый, здоровый смех, сдувающий пыль со старых наскучивших полочек наших будней.

– Когда-то у меня был телефонный номер, лишь одной цифрой отличавшийся от номера городской службы занятости. И постоянно кто-нибудь звонил мне и спрашивал директора службы, мистера Позаменти. Обычно я очень вежливо отвечал: извините, мол, вы ошиблись номером. Но где-то раз этак после пятидесяти при каждом таком звонке глаза у меня начинали косить и все заволакивало красной пеленой… И что еще меня сводило с ума – это какие тупицы мне звонили. Похоже, каждый второй не мог усвоить, как правильно набирать номер! А некоторые, услышав, что не туда попали, судя по всему, начинали подозревать, что я пытаюсь их одурачить. Мол, они-то набрали номер правильно, а какой-то гаденыш так и норовит их надуть!.. Однажды утром такой звонок застал меня не в духе, и когда парень сказал: «Можно мне поговорить с мистером Позаменти?» – я на какое-то мгновение запнулся, посмотрел на трубку, а потом ответил: «Он у телефона».

«Мм, мое имя Рикки Отто, я бы хотел получить работу в муниципалитете».

«Какова ваша квалификация, мистер Отто?»

«Чего-чего?»

«Чем вы раньше занимались, чтобы рассчитывать на работу в муниципалитете?»

«Я служил в армии и водил грузовик. Я буду водить грузовик для муниципалитета».

«Звучит вполне подходяще. Почему бы не договориться о встрече прямо сейчас?»

«Меня устраивает».

«Хорошо, мистер Отто. Тогда я бы хотел, чтобы вы пришли в здание муниципалитета во вторник утром, в офис номер тридцать два, нарядившись совой. Вас это устроит?»

«Нарядившись кем? Что вы сказали?»

«Нарядившись совой, мистер Отто».

Также Майкл чудесно курит. Он умеет самым драматичным образом затянуться и мастерски выбирает время, так что, пока затягивается, сказанное им до этого оседает в сознании и, достигнув дна, взрывается как раз в тот момент, когда он собирается продолжить рассказ.

Майкл с улыбкой пожал плечами и выпустил дым к потолку.

– Отто очень долго ничего не говорил, а потом просто повесил трубку. Щелк.

Мы познакомились таинственным, романтическим образом.

Гленн, парень, с которым я жил, погиб в том ужасном землетрясении, от которого недавно так пострадал Лос-Анджелес. Мы очень любили друг друга и хранили друг другу верность. Мы считали, что нам здорово повезло в дни этой чумы нашего времени – СПИДа, когда столь многие из наших друзей-геев или умерли, или без особой надежды ждали результатов анализа крови. Гленн часто с горечью шутил, что за одно поколение голубые превратились из социальных парий в физических. Но у нас как-то все хорошо сложилось – у нас была наша любовь, здоровье, и оба нашли работу, которой многие завидовали.

И вот однажды вечером, когда Гленн был во внутреннем дворике, произошло землетрясение. Наш дом буквально раскололо пополам, и гигантские обломки рухнули на голову моего друга.

Я ехал домой с радиостудии. Каким-то чудом единственное, что я ощутил, – это как дорога на мультяшный манер изгибается и скручивается; ну прямо сцена из сна Микки-Мауса. Помню, как черно-серое покрытие пошло волнами, словно угорь, подбрасывая в воздух ставшие вдруг невесомыми легковушки и грузовики. Все те часы, которые потребовались, чтобы добраться до дома, меня не покидали мысли о том, как Гленн всегда боялся землетрясения, как часто говорил, что надо бы уезжать отсюда, пока не пришла беда. Я с улыбкой спрашивал: «Как ты можешь уехать из Калифорнии, когда у тебя здесь такой успех?» – а он отвечал: «У того, кто умер, не может быть никакого успеха, Инграм».

Вот о чем я думал, пробираясь через расколотое и стонущее лицо Лос-Анджелеса в тот вечер утраты. Зимой в Лос-Анджелесе очень красиво, но быстро темнеет. Когда я добрался до нашего дома, было около восьми и стояла кромешная тьма. Фонари не горели, по изуродованной улице не двигались машины, слышны были только резкий треск и шипение пожаров да звук вертолета, низко пролетавшего каждые несколько минут.

Поняв, что стою перед местом, где еще утром было мое жилище, я бросился к тому, что от него осталось, и начал раскапывать.

Это отдельная история, но я веду рассказ не о том. Да и не такой я хороший рассказчик, как Майкл, так что вы добились бы от меня лишь слез да попыток оправдаться перед мертвыми и живыми – пусть поймут, почему я не сумел спасти человека, которого любил.

Когда мы отыскали Гленна, он был еще жив. Да, каким-то образом нам удалось его отыскать в этом нагромождении дымящихся камней. Вместе с соседом мы вытащили из кучи то, что осталось от Гленна. Только чтобы увидеть, как он, попытавшись улыбнуться, разжал мою руку и умер.

Похоронив его (помните новые кладбища, что возникли после землетрясения в этом хаосе в местах вроде Форест-Лона? Цены на земельные участки в Калифорнии снова взмыли ввысь, но на этот раз ради пространства под землей, а не на ней), я написал обо всем этом в письме моей сестре Марис. Результатом письма стали две удивительные вещи: во-первых, я получил от нее ответ очень скоро, что уже само по себе было замечательно, учитывая положение вещей в Калифорнии после землетрясения, а во-вторых, в письме она советовала мне позвонить человеку по имени Майкл Билла. Муж Марис предлагал мне связаться с Биллой, так как знал, что мы «поладим». Вот и все.

С мужем сестры я виделся несколько раз, и, хотя он мне нравился, его самоуверенность меня несколько покоробила: как он мог подумать, что знает, с кем я могу «поладить»?

Но одиночество пленных не берет – оно или убивает, или отпускает. Меня оно чуть не убило. Просеяв развалины дома и руины своей жизни, я обнаружил, как мало мне хотелось спасти. Пригоршню вещей (кроме воспоминаний), чтобы отряхнуть с них пыль, отремонтировать, сохранить…

Вскоре после этого у меня был период, когда я разглядывал витрины оружейных магазинов и составлял списки знакомых докторов, которые согласились бы выписать мне не совсем обычный рецепт.

Это прошло, но чувство печальной невесомости осталось. У смерти в меню множество разнообразных блюд, кроме таких, как старое доброе прекращение работы мозга или ударов сердца.

Вообще-то, это Майкл и сказал мне, что смерть похожа на бармена, который умеет смешивать множество экзотических напитков, а не только стандартный ерш или двойную водку.

– Подумай о разнообразии смертей, Инграм. Я вырос в городе, полном сицилиек. Многие потеряли мужей еще совсем молодыми. И после этого – шестьдесят лет назад – облачились в черные траурные одежды и – фьють! Сколько бы сексуальности и жизни ни оставалось у них внутри на тот момент, все это испустило дух вместе с мужьями. И учти, когда это случилось, им было восемнадцать, а когда я познакомился с ними – восемьдесят!.. Или мой одноклассник, который не попал в Йельский университет: в этом сукином сыне что-то умерло! Говорю тебе, до сих пор он не переставая твердит, как его вздрючила приемная комиссия. А ведь этот человек многого добился в жизни! Что бы это ни было – эго старшеклассника, самоуверенность, отличавшая его до того дня, как пришло письмо из Йеля, – это умерло. Покойся с миром!

Маленькие смерти. Смерти, которые мы можем себе позволить, поскольку в нас еще столько всего продолжает жить. Здесь можно провести аналогию с пьянством – некоторые люди пьют и пьют, сами сознавая, что затягивают на шее петлю. Но обычно они позволяют себе «утратить» некоторые качества, дать им умереть на денек, поскольку сложились определенные обстоятельства. Я ведь сегодня вечером не за рулем? Стало быть, не страшно и окосеть. Мы же среди своих? Значит, я могу побыть ослом.