Копи царя Соломона - Хаггард Генри Райдер. Страница 35

– Должно быть, бедный Гуд ранен! – с беспокойством сказал сэр Генри.

Едва он успел это выговорить, произошло нечто совершенно невероятное.

Труп кукуанского воина, то есть, лучше сказать, то, что казалось трупом, проворно вскочил на ноги, опрокинул Гуда вверх ногами и давай его тыкать своим копьем. Мы в ужасе бросились на помощь и, подбежав к нему, увидели, как здоровенный воин усердно тычет в него копьем, причем несчастный Гуд то и дело вскидывает и руками и ногами. Увидев нас, кукуанец ткнул его в последний раз с особенным остервенением и удрал, крикнув на прощание:

– Вот тебе, чародей! Вот тебе!

Гуд не шевелился, и мы уже думали, что нашему товарищу совсем пришел конец. Печально подошли мы к нему и остановились в неописуемом изумлении: правда, он был очень бледен и слаб, но на лице его играла ясная улыбка, а стеклышко по-прежнему торчало в глазу…

– Удивительно прочная броня, – прошептал он, когда взгляд его упал на наши лица, склоненные над ним. – Верно, он уж очень был на меня зол… – С этими словами он лишился чувств.

Мы его сейчас же осмотрели и нашли, что он серьезно ранен в ногу ударами ножа, но стальная кольчуга так хорошо защитила его от копья противника, что у него на теле не оказалось ничего, кроме страшных синяков. Счастливо отделался! Помочь ему было покуда решительно нечем, так что мы положили его на большой щит, сплетенный из ивовых прутьев и употребляемый кукуанцами для переноски раненых, и понесли с собой.

Подойдя к ближайшим городским воротам, мы обнаружили, что их охраняет по приказанию Игноси один из наших отрядов. Остальные отряды стояли на страже у других ворот и стерегли все городские входы и выходы. Командующий отрядом военачальник вышел к нам навстречу, приветствовал Игноси и доложил ему, что все войска Твалы нашли убежище в городе, куда скрылся и он сам, и что они так сильно упали духом, что теперь, наверное, сдадутся. Игноси посоветовался с нами и отправил парламентеров ко всем городским воротам, приказывая их защитникам отворить их настежь, обещая, что дарует жизнь и прощение всякому, кто положит оружие. Это заявление произвело желаемое действие. Подъемный мост был тотчас же перекинут через ров, и на противоположной его стороне распахнулись ворота, при громких, восторженных криках «Буйволов».

Мы немедленно вступили в город, принимая необходимые предосторожности против возможной измены. Всюду на нашем пути уныло стояли побежденные, опустив голову и сложив копья и щиты к своим ногам; когда проходил Игноси, они приветствовали его как своего короля. Мы шли прямо к королевскому краалю. Когда мы вышли на открытую площадь, где еще так недавно происходила при нас колдовская охота, оказалось, что она пуста. Впрочем, не совсем пуста, так как сам Твала сидел на ее противоположном конце, у входа в свою хижину, одинокий и оставленный всеми, кроме одного-единственного существа – Гагулы…

Невеселое это было зрелище. Он сидел, опустив голову на одетую сталью грудь; тут же валялся его щит и боевой топор; при нем не было никого, кроме жалкой старухи. Несмотря на все его жестокости и злодейства, у меня просто сердце сжалось от жалости, когда он представился нашим взорам низверженный «с высоты своего величия». Из всего его многочисленного войска не нашлось ни одного воина, из всей толпы его приближенных – ни одного придворного, который захотел бы разделить его участь и смягчить горечь его падения. Несчастный дикарь!

Мы вошли в ворота крааля и направились через площадь прямо к тому месту, где сидел низверженный король. Не доходя до него, наш отряд остановился, и мы пошли к нему в сопровождении только небольшой стражи, причем Гагула не замедлила осыпать нас ругательствами. Когда мы подошли совсем близко, Твала впервые поднял голову и устремил прямо на торжествующего соперника свое единственное око, засверкавшее от сдержанной ярости таким огнем, что могло поспорить с блеском огромного алмаза, украшавшего его чело.

– Привет, о король! – воскликнул он с горькой усмешкой. – Ты, вкусивший моего хлеба, ты, совративший мое войско чарами белых людей, ты, победивший моих воинов, – привет! Какую участь ты мне готовишь, о король?

– Ту самую, на которую ты обрек моего отца! – был суровый ответ.

– Хорошо. Я покажу тебе, как надо умирать, чтобы ты это помнил на будущее время, когда придет твой час. Смотри: все в крови садится багровое солнце. – И он простер свой окровавленный боевой топор в ту сторону, где сиял огненный диск солнца, склонявшийся к закату. – Хорошо будет, если вместе с ним закатится и мое солнце… О король! Я готов умереть, но я желаю сохранить за собой преимущество кукуанского царствующего дома [9] – умереть в бою. Я требую поединка, и ты не посмеешь отказать мне, а не то осрамишься даже в глазах тех трусов, что бежали сегодня с поля битвы!

– Я согласен. Выбирай, с кем ты хочешь сразиться.

Твала окинул наши ряды мрачным взглядом, и, когда этот взгляд на минуту остановился на мне, я почувствовал, что наше положение создает все новые и новые ужасы. А ну как он пожелает начать с меня? Есть ли хоть малейшее вероятие, что я устою против саженного дикаря, ожесточенного отчаянием? Непременно откажусь от этого поединка, хотя бы меня за это с позором изгнали из Кукуании. Право, лучше быть позорно изгнанным откуда угодно, чем разрубленным на части.

Наконец он сказал:

– Скажи мне, Инкубу, уж не кончить ли нам с тобой то, что мы сегодня начали? Или прикажешь считать тебя трусом?

– Нет, – поспешно вступился Игноси. – Ты не будешь драться с Инкубу!

– Конечно не буду, если он трусит, – сказал Твала. К несчастью, сэр Генри понял его слова, и кровь бросилась ему в лицо.

– Я буду с ним драться! – воскликнул он. – Пусть увидит, трушу я или нет!

– О, не рискуйте вашей жизнью в борьбе с отчаянным человеком! – умолял я. – Всякий, кто вас сегодня видел, и без того знает, что вы нисколько не трус!

– Я буду с ним драться, – был упрямый ответ. – Я никому не позволю называть себя трусом! Я готов! – И он выступил вперед и поднял свой боевой топор.

Эта нелепая выходка привела меня в совершенное отчаяние; но раз он непременно решился драться, удержать его я, конечно, не мог.

– Не бейся с ним, белый брат мой, – сказал Игноси и ласково положил свою руку на плечо сэра Генри. – Ты довольно сражался сегодня, и, если что случится с тобой по его вине, сердце мое разорвется надвое!

– Я хочу с ним драться, Игноси, – повторял сэр Генри.

– Хорошо, Инкубу. Ты храбрый человек. То будет славная битва. Выходи, Твала, – Слон тебя ждет!

Бывший король разразился диким хохотом, выступил вперед и остановился прямо против Куртиса лицом к лицу. С минуту они стояли неподвижно; заходящее солнце скользнуло прощальным лучом по их огромным фигурам и одело их огненным сиянием…

Но вот они сорвались с места и начали кружиться друг около друга, высоко подняв боевые топоры.

Вдруг сэр Генри рванулся вперед и нанес Твале такой ужасный удар, что тот покачнулся. Но при этом он сам чуть не потерял равновесие, чем его противник не замедлил воспользоваться. Своим тяжелым боевым топором он быстро описал полукруг над головой сэра Генри и опустил его со всего размаха… У меня в глазах потемнело; я уже думал, что все кончено. Но нет; быстрым движением левой руки сэр Генри подставил свой щит под вражеский топор, причем щит поплатился своей внешней оболочкой, и удар пришелся в левое плечо и был уже не настолько силен, чтобы причинить серьезное повреждение. Через минуту сэр Генри успел нанести второй удар, который Твала также принял на свой щит. Тут уж удары посыпались один за другим, и оба противника или от них уклонялись, или подставляли под них свои щиты. Мы все пришли в необычайное волнение; воины, присутствовавшие при поединке, совсем забыли про дисциплину и разражались то радостными криками, то жалобными воплями при каждом новом ударе. Как нарочно, и Гуд, которого я только что бережно уложил немного поодаль, вдруг очнулся от своего обморока, сел и сейчас же увидел, что тут происходит. Через минуту он уже был на ногах и, держась за мою руку, торопливо заковылял на одной ноге, не переставая тащить меня за собой и ободрительно кричать сэру Генри что только было у него сил: