По понятиям Лютого - Корецкий Данил Аркадьевич. Страница 61

Он вскочил на ноги, еще не успев толком проснуться. Что случилось? Ожесточенно потер ладонями лицо, встряхнул головой. В маленькие окна просачивался жидкий серый свет; солнце вот-вот взойдет. В каюте он был один. Раскиданные подушки, опрокинутый, помятый кубок, подсыхающая лужа вина на полу.

«Я спал, – подумал он. – Все это мне приснилось…»

Подошел к бронзовому зеркалу, висящему на стене – растрепанные, всклокоченные волосы, темные мешки под глазами. То, что происходило у него в голове, глазами не увидеть, но там никакого зеркала и не нужно. Мутно, все очень мутно… Пустой кувшин из-под вина. Черный лев… Его передернуло. Он пил всю ночь, как дикий скиф, пил и разговаривал сам с собой. Не зря говорят, что неразбавленное вино убивает разум.

Стук в дверь. Сердце подпрыгнуло, Модус едва удержал себя на месте.

– Доброе утро, господин.

Али принес кувшин с теплой водой и полотенце. Поднял помятый кубок, выпрямил его одним нажатием пальца, поставил рядом.

– Я приходил ночью, когда ты меня звал, – сказал он. – Но дверь была заперта. Я решил не мешать.

Модус мрачно взглянул на него из-под нависших бровей.

– Было тихо? Никаких голосов из-за двери не слышал?

– Мне показалось, вы разговаривали о чем-то с Квентином. Кстати, где он?

– Квентин сошел на берег, – сказал Модус. – Он с нами дальше не поплывет.

– А… А что это?! – Али попятился назад, указывая дрожащим пальцем куда-то вниз, на пол.

– Где? – Модус перевел взгляд туда, куда указывал палец перепуганного слуги.

У незасохшей лужи разлитого вина были отчетливо видны отпечатки лап огромного льва…

Гребцы по правому борту дружно отталкивались веслами от причала, напрягая мышцы, налегая всем телом; охранники, забавы ради, помогали, пуская в ход длинные пики; гортатор бегал между ними, выкрикивая команды; флейтисты продували свои инструменты… Солнце всходило. «Звезда Востока» отчаливала из Нарбонна с первыми его лучами.

Модус стоял на мостике. Отсюда видно, как на рыночной площади, неподалеку от того места, где их вчера задержали, солдаты привычно собирают деревянный помост.

Он не собирался подниматься сюда этим утром, он вообще не хотел думать о Квентине. Все равно ему ничем уже не поможешь, лучше просто забыть и убираться подобру-поздорову домой, в Британию. Но в последнюю минуту вдруг разобрало любопытство: что за казнь придумал центурион для его бывшего друга? Четвертуют, как Кфира? Предадут огню? Распнут?

Но это оказался обычный эшафот. Солдаты работали быстро, сноровисто и скоро установили на место П-образную виселицу на пять веревок.

Скалистые берега раздавались в стороны, отодвигаясь все дальше, город постепенно терялся в утренней дымке. Корабль покидал бухту и выходил в открытое море. Модус еще видел, как одетый в темное палач поднялся на помост, чтобы проверить петлю на средней веревке. Он смазал ее куском сала, сдвинул туда-сюда узел…

Поднимающееся солнце отражалось в воде, слепило глаза. Модус прикрыл веки, зажмурился.

Издалека прилетел звук боевого тимпана…

И тут, похоже, ночной хмель опять затуманил ему мозги, потому что он ясно увидел Квентина, поднимающегося на помост. Словно стоял совсем близко, в первых рядах, как во время казни Кфира. Квентина шатало, он избит, в волосах запеклась кровь. Когда голову продевали через петлю, он поморщился от боли. Палач склонился, чтобы связать ему ноги, отошел в сторону, взялся за рычаг, который должен открыть люк… И тут Квентин посмотрел на Модуса, и рот его зашевелился. Он что-то сказал, два или три слова. И исчез.

– Ерунда! – Модус протер глаза. – На таком расстоянии нельзя ничего рассмотреть!

Глава 3

Возвращение домой

Британия. 111 год нашей эры

Подвал, освещенный всего двумя толстыми сальными свечами на столе и факелом у входа, простирается куда-то в темноту. Капли, падающие с потолка, звук голосов – все отдается таким гулким эхом, что кажется, конца и края этому подвалу нет. На вбитых в балки крюках висят окорока и колбасы, из глубоких ниш в стенах выступают бока дубовых бочек. Тусклое пятно света то и дело пересекают быстрые тени крыс, но два человека, сидящие за столом, не обращают на них внимания. Между ними стоит кувшин и два кубка, на деревянном блюде – напластанный толстыми ломтями кусок солонины.

– До чего же знатный мед, господин Локус! Наверное, из старых запасов? – с заискивающим восторгом нахваливает один. Он одет по-крестьянски небрежно, лицо и руки давно не мыты, но на ногах красуются дорогие кожаные сапоги, а на поясе висит короткий римский меч с грубой деревянной рукоятью, который он точил каждую свободную минуту, доводя лезвия до бритвенной остроты.

– Тебе, Толстый Тодд, все равно что пить, лишь бы в брюхе пекло и в башке гудело, – буркнул второй. – Хотя тут ты прав. Пойло и в самом деле отменное. Этот мед еще при моем отце гнали… Лет восемь, а то и все десять назад. Я мальчишкой еще был…

Ему не больше двадцати семи, он довольно высок и жилист, хотя лицом и сейчас напоминает угрюмого, нескладного подростка, которому кто-то забавы ради прилепил жиденькие усы. Дело не только в тонкой шее, прыщах, украшающих его лоб, и не в больших ушах-лопухах. Есть в его чертах что-то недооформленное, недоделанное. Хотя во всем остальном – от груди и ниже – это взрослый мужчина. Он одет в шерстяной плащ и военного покроя рубаху из толстой свиной кожи с металлическими вставками на груди. Меч у него тоже короткий и широкий, но с увесистой костяной рукоятью, такие носят римские офицеры. Рядом на скамье лежит стальной шлем. Однако по отсутствию выправки, по отвислым усам, какие обычно носят бритты в этой юго-западной части острова, видно, что к римской армии он не имеет никакого отношения.

– Ох, да-а! Десять лет! Смутное было время! – вздохнул Толстый Тодд, который на самом деле не толстый, а просто плотный. – Помню, помню! В наших лесах тогда Карадог Косматый околачивался, чтоб ему пусто было. То резня, то пожары, а то каратели из Девятого легиона нагрянут, опять-таки не лучше. Хотя… – Он торопливо отпил из кубка. – Надо же было кому-то бунтовщиков усмирять, верно, господин Локус? Зато теперь все тихо, хвала небесам! Какая благодать!

Уже изрядно пьяный, он навалился на стол, едва не опалив свечой волосы, и проговорил, понизив тон до почти интимного:

– А вот правду говорят, господин, что брат ваш вместе с Карадогом, того… Ну, в отряде у него как бы состоял?

Локус смерил своего собутыльника холодным взглядом.

– Это не твоего свинячьего мозга дело. Мало ли с кем он воевал. Модус давно мертв, и мне за него не отвечать.

– Ясно, ясно… Я так и думал! Я ведь ничего такого… – торопливо согласился Толстый Тодд, быстро выпрямившись.

– Ты вот что, не забывайся… Мы с тобой не друзья, чтобы разговоры за чаркой меда разговаривать! – строго сказал Локус, тоже принимая другую позу, более официальную, которая говорила о том, что аудиенция подходит к концу. – Завтра с утра собирай своих головорезов, надо проехаться по округе, наступило время собирать налоги. От самого римского наместника бумага пришла. Торопит, всякими карами грозит, если сорвем ему план по сбору.

Толстый Тодд выслушал своего хозяина с выражением полнейшей готовности хоть сию секунду обеспечить своему господину, да и всей Римской империи заодно, любой, пусть даже самый невероятный план. При этом он крепче ухватился за свой кубок, где еще оставалось немного хмельной жидкости.

– Слушаюсь, господин!

– Человек двадцать понадобится, не меньше! Лошади, подводы. Оружие, само собой. Недовольных и должников приказано вешать на месте, чтобы другим неповадно было.

– Да я лично их надвое разрубаю! – хихикнул Толстый Тодд. – Меня сам центурион Аврелий одному хитрому удару научил…

В дверь подвала громко постучали, затем раздался скрип ржавых петель. Пламя свечей затрепетало.