Обретение - Кислюк Лев. Страница 10

такой высоты не было, и срочно вызвали пожарную машину с вертикальной лестницей. Вот в

этом стихийном кошмаре я нарастил провода, привязал их к монтерскому поясу, надел на

голову мешок и полез по пожарной лестнице вверх, к блоку изоляторов. Хлипкая лестница

моталась под ураганом, и ее вместе со мной било о бетонную стену элеватора. С костяшек

пальцев, разбитых ударами о стену, текла кровь. Ливень и слезы застилали глаза и мне

казалось, что нет конца у этой лестницы, этой грозы, урагана и ливня. Когда я сел на

верхушку лестницы и начал прикреплять один из проводов, он вырвался из рук и упал на

землю. Механик, чтобы помочь, багром подал веревку, к которой был привязан провод. Через

полчаса провода были натянуты “кошкой” и крепко прикручены. Силы были все истрачены,

мужество тоже, и слезть с лестницы самостоятельно я уже не мог. Пожарные отогнали от

стены машину и бережно сняли меня. До утра я приходил в чувство, и мне вспомнился один

из рассказов Джека Лондона о том, как золотоискатель говорил друзьям, что когда о своих

мытарствах он будет рассказывать детям, и они не заплачут, он выпорет их собственноручно.

Я дал себе слово, что поступлю так же. Но не исполнил своего обещания. И может зря.

Зимой в Ташкенте началось строительство СаларГЭС и от нашего комбината туда

послали десять человек, в том числе и меня. На стройке все делалось вручную, главный

инструмент – лопата, кирка и тачка. Температура нулевая, беспрерывные дожди, сырость, а

одежды нормальной не было. Выдали телогрейки и на ноги узбекские калоши. Ноги

заворачивали в газеты, надевали носки и привязывали калоши к ногам. Условия были

кошмарные: палатки не обогревались и протекали, спали на соломе, покрытой брезентом,

одеяла – свои, из дома. Сама работа была очень тяжелой: глина – раскисшая, тяжелая и

скользкая. Копали, в основном, женщины и девушки, а мужчины на тачках поднимали все

наверх. Рабочий день продолжался пока было светло, так как электричества не было, вечером

освещением служил костер. Питание предоставляли стандартное: килограмм хлеба и, в

основном, каша из риса, манной крупы или пшена. Мяса почти не было. Вот там впервые я и

попробовал спиртное. Это был тройной одеколон с водой: ужасная гадость, белая пена и

нездоровое состояние опьянения.

– В доме тети Добы, где в первое время мы с мамой жили, имелось несколько

пристроек, где обычно жили родственники. В один из дней в маленькую пристроечку

поселили жену майора-пограничника с двумя маленькими детьми. Один – трех лет, а

второму не было и годика. Через пару дней, утром, придя, со смены, я зашел к новым

соседям и застал эту женщину горько плачущей.

– Что случилось?

– Ты понимаешь, аттестата у меня нет, ценностей – никаких, кроме моих

мальчишек, кормить их нечем. Счастье вот, что твои родные помогают, а что будет

дальше? – и она снова рызрыдалась.

– Вы под крышей, никто не стреляет, и все образуется.

Вечером я все рассказал маме и тете. Они решили обратиться в военкомат и райком.

Но я решил и помочь своими силами. Пошел, набил полные карманы куртки и брюк

манной крупой и утром, придя домой, выложил перед женой майора. Она была потрясена,

встала на колени, и мы плакали вместе.

Потом я регулярно что-нибудь приносил им: то хлеб, то рыбу в тесте, то жареных

голубей. Мальчишки во мне души не чаяли и признали за своего брата. Мама с тетей

добились ей пособия и каких-то продуктов. Потом она нашла своих родичей и уехала в

Самарканд.

В этом же доме жила еще одна двоюродная сестра мамы – тетя Нюра, и у нее была

дочь Зина, моя ровесница. Она училась в восьмом классе женской школы. К Зине приходили

заниматься подруги, я с ними знакомился. Мы болтали на разные темы, как правило,

девочек интересовала Москва и все, что с ней связано.

Однажды Зина пришла с незнакомой мне подругой Соней, и спокойная моя жизнь

кончилась. Я влюбился немедленно, бесповоротно и навсегда. Сказать, что Соня была

красивой – это значит ничего не сказать. Она была изумительно хороша: огромные карие

глаза, прекрасная фигурка четырнадцатилетней девочки, лицо как будто слеплено из

фарфора. И все это при уравновешенном, спокойном характере и удивительной скромности.

И сегодня наши внуки, рассматривая ее фотографии, поражаются бабушкиной красоте.

Помню, как оборачивались люди на нее, когда мы шли вместе по Ташкенту, и я ревновал ее

ко всем на свете.

Родители Сони были портные, работали на фабрике по 12 часов, а ночью шили по

заказам, так как им нужно было прокормить троих детей и кучу родственников, приехавших

из родной разгромленной Белоруссии. Ее отец, Копель Коган, был очень талантливым

портным, и работал по старинке, на полу, подогнув по-турецки ноги. У меня до сих пор

сохранился сшитый им костюм – ни одна пуговица не оторвалась! Когда во время войны в

Ташкент была эвакуирована киностудия “Мосфильм”, Копель шил костюмы для фильмов.

Встреча с Соней резко изменила ход моей жизни и теперь, кроме работы и всяких

домашних хозяйственных дел, нужно было находить время вместе сходить в кино или на

“посиделки”. Как правило, “посиделки” проходили у кого-то на дому. Заводили патефон,

танцевали или рассказывали разные истории. Никакой пошлости и хамства. Сегодня это

совершенно удивительно не только слышать, но и вспоминать. Были абсолютно чистые

отношения. Играли в фанты, максимум – в “бутылочку”. Танцевать я стеснялся, так как

брюки были в заплатах, и это унижало меня в собственных глазах. Поэтому на одну из

первых зарплат купил брюки из малюскина и почувствовал себя свободнее.

Постепенно я стал главным кормильцем семьи, и мама признала мою полную

самостоятельность.

Вскоре на заводе появились участники войны, которые, получив ранения,

долечивались в Ташкентских госпиталях и шли работать на производство. У меня появился

товарищ – Володя Касьян, получивший тринадцать ранений в левую руку. Раны не повредили

двигательный механизм руки, она действовала, не очень хорошо, но работала. Володя родом

был с Украины, из села Сахновщина, на Харьковшине, которое оказалось в оккупации, и

поэтому он остался в Ташкенте. Начал работать в охране завода, а затем водителем грузовика

ЗИС-5, на котором возили зерно с товарного двора.

Мой новый товарищ был всего на три года старше меня, но уже “вкусивший фронт”,

ужасы войны. Красивый, черноволосый, с большими глазами, выше среднего роста – он был

награжден орденом “Красная Звезда” и медалью “За боевые заслуги”. При всех хороших

личных качествах он имел один, но очень серьезный недостаток: он любил выпить. Это,

конечно, повлияло и на меня. Я стал понемногу выпивать, а учитывая, что вина в Ташкенте

производили и продавали много, и сравнительно дешевого, то достать его было просто, да и

заработки у нас были приличные - это повлияло на наши с Соней отношения. Она даже

решила порвать со мной и мы прекратили встречаться. Я очень переживал, но изменить

уклад своей жизни не пытался. Так прошел год, другой. Украина была освобождена и Володя

уехал домой. С помощью Сониной подруги с большим трудом мне удалось восстановить

отношения, уже навсегда.

Институт

К этому времени все мои ташкентские друзья поступали в институт или уже учились,

и я понял, что нужно учиться. Мне шел семнадцатый год, а образование всего семь классов.

Я договорился с директором школы № 18, чтобы мне разрешили сдать экзамены за восьмой

и девятый класс. За три месяца удалось сдать экзамены за эти классы, окончить

подготовительное отделение института и поступить в Среднеазиатский политехнический

институт. Этот период жизни состоялся у меня только потому, что я был уже достаточно