Ржаной хлеб - Мартынов Александр Игоревич. Страница 22

Комбайн Тани Ландышевой шел замыкающим. Ей, кстати, не нравилась такая работа — скопом, на одном массиве: разберись тут, проконтролируй, кто обмолачивает так, что и зернышка не потеряет, а кто небрежничает. То же самое и с выработкой; сделал один круг головной комбайн — этот же круг сделали и остальные, его же не перепрыгнешь! Доказывала, доказывала, что раздельная уборка лучше, сноровистей — разве Самого, Потапа их, переспоришь! Как же — единым ударом, и на следующий участок! Вон почему-то встал головной комбайн, за ним остальные, — поневоле остановилась и Таня. Что там у них стряслось?

Приглядевшись, Таня глазам своим не поверила: у первой машины, размахивая руками, стоял Захар Черников. Спрыгнув с подножки, Таня сбила на лоб защитные очки, пустилась бегом.

Увидев Ландышеву, Черников обрадовался: бежит к нему свой человек, лучшая подруга его жены, она уж поможет в проведении концерта, не кто-нибудь, а секретарь комсомольского комитета, понимает, что значит концерт во время уборки, и не будет хамить, как этот занозистый бестолковый комбайнер!..

— Ты почему остановил комбайны? — резко, словно незнакомого ей человека, спросила Таня.

Захар Черников опешил.

— Как это почему, Таня? Ты что, тоже не видишь, кто к вам приехал?

— Вижу. Даже очень хорошо вижу! Поэтому и спрашиваю: кто тебе дал право в такое горячее время останавливать пять комбайнов? — Таня повернулась к комбайнеру. — Чего ты ждешь, Павел, трогай, не задерживай остальных!

— Так, видишь, начальство! Шумит еще!

— Таких начальников много найдется! Если перед каждым останавливаться — некогда будет убирать хлеб! — Таня нарочно говорила громко, чтобы слышали и остальные подошедшие комбайнеры.

Такого оскорбления Захар Черников от Тани не ожидал. С ним, с Захаром Черниковым, так грубо еще никто не обращался! Он хотел оборвать, поставить на место, но в это время с грохотом, с содроганием двинулся комбайн Павла, за ним — остальные. Направилась к своей машине и Таня. Черников не отставал от нее. Нет, он не даст себя опозорить перед всеми, а главное, перед звонкоголосой Дусей, которая в это время сидела со всеми артистами в автобусе и наблюдала всю эту постыдную сцену. Шагая за Ландышевой, Захар категорически потребовал:

— Сейчас же останови комбайны!

— Зачем? — не оглядываясь, спросила Таня.

— Ты что — слепая? Останови сию минуту!

— И не подумаю.

— Издеваешься? — зло закричал Захар, убедившись, что план его срывается. — Ну погоди, девка, ты за это ответишь! Крепко ответишь. Будешь помнить, как срывать концерты. Как идти во время уборки против политической линии!

— Иди-ка отсюда… со своей линией! Пока не попал под колеса комбайна! — посоветовала Таня, берясь за поручни.

— Пожалуюсь в райкоме! — пригрозил Черников.

— Иди жалуйся хоть куда, только сгинь отсюда скорее! Не мешай работать! — уже с комбайна крикнула Таня.

— Где Радичева?

— Была в обеденный перерыв, ушла.

— Куда?

— Не докладывалась.

— Где Сурайкин? Здесь какой-то саботаж.

Таня запустила комбайн, грохот напрочь забил все последние выкрики рыжеголового. Отстав от комбайна, красный от гнева Черников сел в автобус, распорядился гнать в Атямар.

2

Таня Ландышева, как и другие комбайнеры, работала почти до захода солнца. Все так же вроде наполнялись бункеры горячим зерном, так же приезжали и уезжали автомашины, наполненные сыпучей кладью, но настроение у Тани было уже не то. Не привыкла она делать свое дело молча, со сжатыми зубами, словно мстя кому-то. И все из-за этого рыжего Захара! Нет, она не раскаивалась, не винила себя за то, что прогнала его. Только, быть может, надо бы немного другим тоном говорить с руководителем агитбригады, не так распаляться. Но и не останавливать же было комбайны посреди поля часа на два!

«Мы считаем время минутами, — рассуждала Таня, стоя на мостике. — А тут, на тебе, глуши все пять комбайнов и слушай, как будут петь и плясать, агитировать нас за ударный труд. А хлеба пусть ждут, это плясунов не касается. За два-то часа — ого-го-го сколько можно убрать! Почему на заводах рабочие во время работы не останавливают свои станки не только на час-другой, но даже на минуту? Они знают цену своей минуте. А уборка хлеба — что, разве не тот же завод, а комбайн — не тот же станок? Причем на заводе проще: если и дождь пойдет — станок не остановится, а уж если польет во время жатвы, тогда и рад бы не останавливаться — остановишься. Нет, на уборке рабочей минутой надо дорожить еще больше, не правильно?..»

На другой день, с раннего утра, — словно Таня действительно сама и наворожила, — задождило. Только что чистое небо заволокло, подул прохладный ветер, принесший сперва редкие крупные капли, потом дождь хлынул по-настоящему. Ржаное поле словно задымилось, сверкнула молния, загрохотал гром.

Комбайны встали; хорошо еще что неподалеку находился крытый ток, туда все помчались, на бегу отфыркиваясь.

— Вот, прах его возьми, не ко времени пошел! — вытирая мокрое лицо такими же мокрыми рукавами, уже под крышей тока, подосадовал молодой комбайнер Павел.

— Не говори так, елки-моталки! — попрекнул Авдей Авдеевич; он помогал здесь Кузьме Кузьмичу — подправлял грабли, чинил лопаты, латал мешки. — Почему не ко времени? Озимя скоро сеять, сынок, озимя! Про будущий год не забывай. А ты — не ко времени!

— Верно, дедушка, — согласился Павел. Он снял с себя мокрую рубаху, выжал и, снова напялив ее на богатырское тело, неожиданно обнял мокрыми руками Таню. — Эх, Танюха! Сейчас бы, после этой баньки, по маленькому стопешнику, а? Или концерт послушать — прогнала вчера красноголового петуха! Сейчас бы вот и ехал!

— А ну-ка убери руки! Я и так вся мокрая, а тут еще твои холодные жерди! — Таня двинула плечами, резко освободившись от объятий парня.

— Да, сейчас бы концерт в самый раз, — поддакнул Кузьма Кузьмич, собирая в одну кучу лопаты. — Как говорил наш старшина, после боя для солдата хороший отдых — это победа в очередном бою.

Два молодых парня о чем-то пошушукались, один из них громко, чтобы все услышали, попросил:

— Дед Авдей, расскажи-ка, как ты в разведку ходил. Похлеще всякого концерта будет.

— Дедунь, расскажи! — поддержал друга второй парень. — Это ведь не какое-нибудь там «ля-ля-ля».

— Эх-хе-хе! Чего уж споминать, что давным-давно прошло и травой заросло, — явно для приличая засомневался старик. — Это тебе, елки-моталки, не пуд зерна: сразу и с места не сдвинешь, и не поднимешь.

— Дедушка, Авдей Авдеич, расскажи! Я разок слыхал — куда там артистам! — Подзадоривал старика и Павел, обращаясь за поддержкой к остальным колхозникам: — Так, мужики, а?

— Точно!

— Авдеичу слово!

— Ав-де-и-чу! — дружно раздалось под навесом.

— Уважь, Авдеич, уж не ломайся, — вставил и свое слово Директор.

— А я, елки-моталки, разве ломаюсь? У меня что было в жизни, про то все знают. С тем и в могилу сойду, не долго уж осталось до энтова. Тады слушайте. — Авдей Авдеевич удобно и, похоже, надолго примостился на мешок с зерном.

О том, как он был разведчиком в конной армии Буденного, Авдеич охотно рассказывал в школе на пионерских сборах, не однажды слыхали его и взрослые, и сейчас, упрашивая старика, парни немного и хитрили: интересно, что Авдеич на этот раз добавит к своему рассказу? А прибавлял он обязательно, и к этому в Сэняже уже привыкли.

Все замолкли, подсаживались поближе. Слышен был только дождь — словно целое стадо кур клевало по железной крыше.

— Значится, было это недалеко от Оленбурга. Мы стояли, сказать, вот здесь, — Авдеич показал на ворох зерна, — а дутовцы вон там, — старик махнул рукой в противоположную сторону. — Перед боем надобно было узнать, какие у врага, елки-моталки, силы. Што для этого надо? Везвестное дело — послать в разведку. Кого снарядить? В штабе кумекали-кумекали, потом Семен Михалыч Буденный, елки-моталки, издал приказ: пошлите, грит, нашего Авдея, он эрзя, ошибаться ему нельзя. Дескать, он такой из хруктов дуля, что его не берет никакая пуля. Не один раз, мол, хаживал в разведку, мы его смекалку знаем. Вызвал меня, елки-моталки, Михалыч и говорит, — до сих пор сохранились в моей черепушке его слова, не вру, могу даже побожиться перед честным народом, — «Ну, грит, Авдей-чародей, самое важное задание тебе. Выполнишь — свою шашку пожалую в подарок. А если не выполнишь… Знаю, выполнишь, шашка будет твоей, хоть и жаль мне с ней расставаться». Коротко растолковал, что и как там нужно обделать и с чем оттуда возвращаться. На прощание поцеловал, вроде бы и сейчас от его усов щекотит лицо. И объявил при всех: «Мировая революция, Авдёй-чародей, не забудет твою героизму!..»