Девять веков юга Москвы. Между Филями и Братеевом - Ярославцева Светлана И.. Страница 76
У каждого крестьянского семейства был сад, величина которого тоже зависела от количества тягол в семье. Так как именно с этого промысла крестьяне имели доход, позволявший им оплачивать подати, сады у всех были в хорошем состоянии. Состав возделываемых крестьянами культур практически идентичен: яблони разных сортов, сливы, крыжовник красный и махровый, смородина красная и черная, изредка белая.
Практически у всех семейств был скот: как правило, одна лошадь, иногда жеребенок, одна корова, иногда подтелок и несколько кур; только в пяти семьях держали овец (1–5). Лошадь для зюзинских крестьян была острой необходимостью, так как именно им поручались многочисленные перевозки в московские дома помещика Бекетова из его имений в разных уездах. В многосемейных дворах скота, естественно, было больше. Но и едоков – тоже.
Строения на крестьянских дворах тоже были различными – в зависимости от величины семьи. Но прослеживалась и другая зависимость. В первых дворах, т. е. возникших раньше всех и построенных давно, по старым обычаям, строения были и количеством поменьше, и качеством поплоше. Но и семьи, жившие в них в том году, были одно– или двухтягловыми. В таких дворах стояли: изба деревянная (как видно, бревенчатая), сени из заборника, крытые тесом или соломой, изредка дранью, двор заборчатый, иногда плетневый, и тоже крыт тесом, или спереди тесом, а сзади и по бокам соломой. Как правило, имелся сарай, и тоже – в зависимости от достатка – либо заборчатый, либо плетневый, крытый тесом или соломой. Во дворах, поставленных в селе после 5-й ревизии (после 1795 г.), поселялись отделенные из больших семейств молодые семьи. Такими многодетными тогда были Заварзины и Маторины, давшие начало многим новым ветвям. В таких дворах появились и стали обычными холодные горницы, построенные напротив сеней.
В шести дворах было по две избы, из них одна ветхая, другая новая: семья обновляла жилище. Холодная горница в таком случае имелась только при старой избе. Дворы практически у всех были заборчатые (только в двух дворах плетневые), крытые в большинстве соломой (только в пяти дворах – тесом). Сараев не было в восьми дворах, но зато в семи дворах было по 2, а в одном и 3 сарая. Сараи делали и из заборника, и из плетня, крыли соломой, а некоторые – тесом.
Других строений было мало. В пяти дворах – погреба, в четырех – амбары, в трех – овины. Бани были в двух дворах – у братьев Ивана большего (сельского старосты) и Ивана меньшего Григорьевых детей Корневых, а также у Родиона Максимова Гайдукова. Только у его младших братьев Аристарха и Якова Гайдуковых была конюшня. А у Ф.Л. Заварзина – амшаник (зимняя изба, которая летом служит кладовой [587]).
Крестьянская семья. Миниатюра
После введения опекунства Петр Петрович был лишен возможности управлять своими имениями и потому там не бывал. Вынужденный согласиться с объявлением опекунства, он, однако, не оставлял хлопот, по всяким поводам писал прошения императору, пожертвовал 100 тыс. руб. жителям Санкт-Петербурга, пострадавшим от наводнения, 200 тыс. – жителям Москвы, пострадавшим от холеры, и добился от опекунов выплаты этих денег. Постепенно он добился снятия необоснованных ограничений, а затем и ликвидации опеки (февраль 1832 г.): «Так как опекунство над имением Г. Действительного камергера и командора Бекетова изменилось в существе своем тем во-1х, что ему вместо прежнего ограниченного содержания с согласия опекунов Генерала от Инфантерии Александра Дмитриевича Балашова и Действительного тайного Советника Сергея Сергеевича Кушникова предоставлено право пользоваться всеми доходами с имения своего, какие оставаться будут от расходов, и быть ходатаем по делам о взыскании долгов своих и во-2х, что кроме сего Московский Военный Генерал-Губернатор испрашивал Высочайшее Соизволение на предоставление ему такового же права отчуждать собственность из своего владения по сношению с опекунами и жить в принадлежащих ему деревнях, а Комитет Г.Г. Министров по рассмотрении Отношения о сем князя Дмитрия Владимировича... и обстоятельств сего дела, сопровождавших взятие имения Г. Бекетова под опеку... положил, что он, с своей стороны, не предвидит никаких особенных препятствий к снятию сей опеки, то за сим Дворянской Опеке, не находя уже никакой причины, оставлять долее имение Г-на Бекетова в опекунском управлении, тем более, что на оном нет ни казенных, ни частных долгов, полагает учинить следующее: а) прекратив опекунство сие, предписать Г.Г. опекунам чтобы они... все относящееся до опекунского управления сдали без замедления Г. Бекетову по описям...» [588]
Бекетов не стал дожидаться сдачи дел опекунами, да их уполномоченные и не спешили с составлением отчетов; в итоге взаимные недовольства и непонимание множились, всё ухудшая положение крестьян. Более всего хозяин упрекал опекунов в потере своих возможных доходов.
Так, в селе Борисоглебском Бекетова особенно возмутило, что опекуны уменьшили сумму оброка. Прежде крестьяне села, составлявшие 70 тягол, платили владельцу по 100 руб. в год. Но постепенно крестьяне стали отказываться от уплаты такой суммы, непосильной для них по крайнему их малоземелью. Хлеба и прочих продуктов собственного изделия едва хватало на 4 месяца для пропитания себя и скота, а на остальные 8 месяцев они должны были покупать для себя муку, овес и сено. Крестьяне были очень загружены работой на помещика: возкой дров из Москвы для зюзинских оранжерей и дворовых, уборкой и доставкой сена в Москву Бекетову и беспрерывными подводами для провозов по оранжерейным и другим потребностям. Следовательно, им почти нельзя было отлучаться для промыслов, а потому главным занятием оставалось обрабатывание своих садов, дающих нестабильный денежный доход. После затрат на пропитание семейства оставалось столь мало средств, что они не в состоянии были платить в год по 100 руб. с тягла.
Опекуны, вникнув в положение крестьян, назначили вместо прежнего по 50 руб. с тягла и четко оговорили объем обязательных работ: чтобы крестьяне еженедельно перевозили из Москвы в Зюзино потребное количество дров и сверх того убирали и доставляли в Москву сено, чистили господские сады, возили бы из Москвы навоз, корьё и выполняли прочие потребности для оранжерей, доставляли бы подводы для проездов в Москву и обратно по господским надобностям [589].
8-я ревизия (1834 г.) в селе Зюзине и деревне Изютиной проходила при помещике действительном камергере и командоре П.П. Бекетове [590]. Ревизская сказка отметила поименный раздел дворовых людей между братьями Бекетовыми, произошедший за период между прежней и нынешней переписями. Дворовых людей в селе стало 33 мужчины и 36 женщин. Крестьянских дворов стало на 2 больше, т. е. уже 36. И крестьян заметно прибавилось: 146 мужчин и 159 женщин. А в сельце Изютине в тех же 9 дворах стало 19 крестьян и 26 крестьянок.
Все оставшиеся дворовые, приписанные к селу, не проживали в Зюзине постоянно. Дворовых здесь было больше, чем в каких-либо других имениях. И Бекетов рассылал их по разным имениям. Впрочем, такой же участи подверглись и дворовые других имений. Так, по данным за август 1844 г., зюзинские дворовые находились: в селе Степановском Звенигородского уезда (староста Гаврила Никаноров Жданов с семьей; главный садовник Козма Козмин Маторин с семьей, два его племянника Федор и Дмитрий Платоновы Маторины; садовник Степан Гаврилов Гашин с семьей и его сын плотник Яков с семьей; полесовщик Семен Гаврилов Струна с семьей; смотритель при конном и скотном дворах, он же и земской Григорий Кирилов с семьей; выполнявший различные работы в саду и огороде Сергей Трофимов Ястребов с женой). А в селе Зюзине осталось 10 человек мужского и 13 женского пола. Жалованье им производилось от г. Бекетова раз в три месяца, а харчевые деньги, продовольствие крупой и мукой – ежемесячно из московского яузского дома, где тогда постоянно проживал Бекетов. Жили дворовые в господских строениях. Подушные за всех дворовых людей, приписанных к селу Зюзину, платил сам Бекетов, поэтому перемещения дворовых никого не касались.
587
ЦИАМ, ф. 49, оп. 3, д. 277, лл. 303–363.
588
ЦИАМ, ф. 49, оп. 3, д. 273, л. 30
589
ЦИАМ, ф. 49, оп. 3, д. 273, лл. 410, 410об.
590
ЦИАМ, ф. 51, оп. 8, д. 331, л. 235.