Я дрался на Т-34. Третья книга - Драбкин Артем Владимирович. Страница 44

Комбриг меня услышал, понял и отменил свой приказ.

Экипаж танка действительно должен быть как семья, как монолит, иначе – не выжить…

Все у танкистов делится на всех поровну: и кусок хлеба, и смерть…

Все лето и осень 1942 года нас постоянно перебрасывали с места на место вдоль нашей передовой линии, а на каждой стоянке экипажу надо вырыть аппарель для танка – 28 кубов земли для боевой машины и еще 8 кубов земли под землянку. По негласному правилу механик-водитель в земляных работах не участвовал, он приводил танк в порядок, проверял механизмы и натяжку гусениц. А мы втроем копали землю, и даже мысли не возникало, мол, я – командир и лейтенант, чего вдруг я лопатой должен махать? Стреляли по немцам со своих позиций, но наши танки часто бросали в разведку боем или в настоящие лобовые атаки.

– Хотелось бы услышать про наступление на Сычевку в конце 1942 года.

Посмотрел сводки донесений по 5-му ТК… Просто по цифрам потерь можно представить накал боев. 5-й Танковый корпус на 11/12/1942 в своем составе имел 131 танк, через два дня всего 24 танка в строю. 5-я МСБр за два дня наступления превратилась в усиленную роту: из 1700 человек личного состав в строю осталось 160 бойцов и офицеров… Как наступали на Сычевку?

Так на Сычевку мы наступали и летом, и еще в ноябре, и потери тогда были ничуть не меньше декабрьских… А дело было так: на узком участке, на месте предполагаемого прорыва, собрали сразу два танковых корпуса, наша бригада оказалась на левом фланге.

Нам передали приказ: «Прорваться вперед и захватить рокадную железную дорогу, ветку Ржев – Сычевка».

Поддерживать нас должна была какая-то стрелковая дивизия, но, когда появилась эта пехота, мы сразу поняли, что «с ними каши не сваришь», пехота подошла к исходным позициям после длительного марша по заснеженным дорогам, стрелки от усталости еле передвигали ноги, а винтовки волочили за собой как плуги, за ремни…

Все танки выстроились в две линии, как на параде, потом была жиденькая артподготовка минут на пять, затем, по сигналу ракеты, танки рванули вперед, и моментально немецкая артиллерия открыла по нам огонь. Наступление не было подготовлено должным образом, разведка проворонила немецкие противотанковые минные поля, и батальон, который шел в атаку слева от нас, почти все свои танки потерял на подрывах на минном поле.

Немцы открыли огонь из ПТА, а когда мы все-таки прорвались вперед, то они поставили на прямую наводку 88-мм орудия… Одним словом, до линии железной дороги из двух корпусов дошло всего двадцать танков, и тут выясняется, что мы отрезаны от своих, пехота нас не поддержала, а немцы уже «подсуетились» и закрыли брешь в обороне за нашей спиной…

Мне ротный Фомин приказал погрузить на броню тяжелораненого комбата и еще нескольких раненых танкистов и прорываться к своим, иначе комбат истечет кровью. Через немцев мы прошли на скорости, как нож через масло, в нас не смогли попасть. Мы сгрузили раненых в санчасти, и я прибыл к штабу бригады. Мне приказали взять в танк какого-то незнакомого старшего лейтенанта, вернуться к месту прорыва на левом фланге и найти на минном поле подорвавшийся танк комбрига, сказали, что комбриг ранен и его надо срочно вывезти с поля боя.

А старший лейтенант оказался стажером из тылового училища и племянником командира корпуса. Тут еще подбегает наш интендант и закидывает в танк доппайки для офицерского состава. Я сказал стрелку-радисту, чтобы он оставался при штабе, сел в танке на его место, а старший лейтенант занял мое, командирское. Мы поехали на это минное поле, противотанковые мины в ящиках были видны из-под снега. И тут я заметил справа от нас немецкое орудие на пригорке, и только успел крикнуть: «Пушка справа!», как болванка пробила броню. Старшего лейтенанта, сидевшего на моем месте, разорвало на две части, и вся кровь с него, оторванные куски его тело – все это на меня! Болванка разбила противовес орудия, и этот противовес раздробил ногу Павлику. Мне достался в ногу мелкий осколок от брони, который я потом сам смог вытащить, а Конкину осколок попал в плечо. Но танк еще оставался на ходу, и Конкин, одной рукой переключая рычаг скоростей, вел «тридцатьчетверку». Мы выползли с минного поля и тут увидели, как в глубокой воронке завяз наш Т-34, это был экипаж Фукса. Мы еще вытащили их из воронки и только тогда вернулись к штабу бригады. Кстати, Фукс выжил, после войны я встретил его в Ленинграде, он уже работал зубным врачом.

Санитары забрали Конкина и Павлика, потом вытащили из танка все, что осталось от «стажера», а я снегом и водой пытался смыть с себя чужую кровь и куски мяса.

Мне сразу дали нового механика-водителя, украинца по фамилии Кульвиц, это был неприятный нахальный тип, законченный алкоголик и жулик. Пока я смывал с себя кровь возле штаба бригады, Кульвиц погнал танк к ремонтникам, а потом быстро вернулся. Орудие и пулемет танка были безнадежно разбиты, отремонтировать их на скорую руку было невозможно, вооружение надо было менять полностью. Тут «нарисовался» комиссар бригады Черный и первым делом спросил:

– А где доппайки?

Посмотрели – а их в танке нет. Да после всего пережитого в этот день разве мог я еще думать о каких-то доппайках, когда на моих глазах людей разрывало на части прямо в башне моего танка, а другие мои товарищами заживо горели в танках на черном от копоти снегу?! Я ответил Черному:

– Не могу знать, товарищ комиссар!

Ведь только потом я узнал, что эти дополнительные командирские пайки стырил механик-водитель Кульвиц, пока гнал танк к ремонтникам, а потом он потихоньку их жрал и менял на спирт…

Затем комиссар спросил:

– Что с танком?

– Орудие и пулемет раскурочены!

И тут я услышал его приказ:

– Вперед! Иди и дави немцев гусеницами!

Я залез в танк, мы уже двинулись с места, и тут до комиссара дошло, что он сейчас ляпнул, и Черный, обуздав свою сволочную комиссарскую сущность, отменил свой приказ… И ведь не людей он пожалел, которых отправлял на гибель в безоружном танке, а, скорее всего, побоялся ответственности за загубленный по его приказу Т-34, который нуждался в ремонте. Мне эти доппайки потом еще боком вышли. Когда наступление закончилось тем, чем оно закончилось, командир корпуса приказал наградить всех выживших командиров танков, чьи машины прорвались к «железке», орденом боевого Красного Знамени, а членов экипажей – отметить орденами ступенью ниже.

Но тут вмешался комиссар Черный, заявил, что я должен понести серьезное наказание за «утрату пайков», потребовал отменить мое награждение, и вместо ордена Красного Знамени мне дали медаль «За отвагу». Васю Конкина наградили орденом Отечественной войны, а заряжающего Павлика – орденом Красной Звезды…

– Что было с бригадой после этого неудачного наступления?

Я не знаю, что дальше происходило с 70-й ТБр, поскольку впереди меня ждала долгая «кочевая жизнь» по «безлошадным» танковым резервам. В декабре 1942-го я со своим покалеченным танком находился при ремонтниках, которые обещали привести танк в порядок, но дело стояло на месте. Механик-водитель каждый день нажирался антифризом и спиртом, который пил кружками, и мне надоело видеть его пьяную рожу. Бездействие угнетало.

Поступил приказ – меня вместе с танком, а также всех безлошадных танкистов передать в другую бригаду, которая должна получить технику. Не помню уже точно номер бригады, я там долго не задержался по следующей причине. Нас собрали в этой бригаде, и тут я «приобрел» себе врага в лице замполита батальона старшего политрука Костенко. Он евреев ненавидел, этого не скрывал и решил сделать из меня «жертву», стал ко мне придираться по разным мелочам, его не устраивал «жидок с гонором», и он меня «доставал до предела», но поломать не смог. Костенко бесился, я тоже. Я решил его пристрелить. Мне было все равно, плевать: расстреляют меня за этого комиссара или через трибунал отправят в штрафбат. Когда я сказал этому Костенко при всех, прямо в лицо, что он последние дни по нашей грешной земле ходит и что я его обязательно застрелю, то меня сразу «сплавили» из бригады в распоряжение отдела кадров ГБТУ, а оттуда я попал, кажется, в 95-ю ТБр. Но и в этой бригаде не было матчасти для всех, никто не знал, что делать с нами, «безлошадными». Мне сказали, что я назначаюсь командиром танка командира корпуса, но где этот танк? Уже началась весна, начал таять снег, бригада стояла считай что в открытом поле, а я ходил в мокрых валенках, ночевал то на снегу, то на земле. Колонна бригады все время куда-то передвигалась, и мне почему-то запомнилось, как на одной из ночных стоянок я лег спать на снег под ремонтную «летучку» и слышу, как оружейный мастер «разоряется» в адрес «проклятых жидов в Ташкенте». Я вылез из-под машины и пошел ему бить морду, но оружейник начал «оправдываться»: «Лейтенант, ты меня не так понял, ты же наш еврей, наш, свой в доску, понимаешь, а вот остальные…»