Я дрался на Т-34. Третья книга - Драбкин Артем Владимирович. Страница 45

Наступил апрель, новая матчасть для нас так и не прибыла, ребята стали говорить, что наше фронтовое направление стало второстепенным и танков мы еще долго не дождемся.

Как в воду глядели. В один прекрасный день всех «безлошадных» офицеров отправили в Москву, в отдел кадров штаба БТ и МВ РККА, и здесь я получил назначение в 19-й танковый корпус.

– И что ждало вас в новой части?

В штабе корпуса, в отделе кадров, после того как я заполнил анкету по учету личного состава, кадровики, увидев, что я бывший студент и имею боевой опыт, сразу отправили к начштаба корпуса полковнику Шаврову.

Полковник Шавров был неординарной личностью во всех отношениях, в возрасте 26 лет он уже имел звание полковника, являлся смелым танковым командиром, а когда в 1943 году был назначен на должность начальника штаба корпуса, то удивлял всех своими организаторскими способностями и глубоким знанием дела во всех аспектах штабной службы.

После войны Шавров стал генералом армии и командующим округом.

Его заместителем, ПНШ по оперативной части, был майор Яков Беркман, очень умный и достойный человек. Мы с ним стали товарищами. Беркман недавно ушел из жизни.

Полковник Шавров после короткой беседы со мной сказал, что ему нужны толковые офицеры на должность «офицер связи штаба бригады» и что приказом по корпусу я назначаюсь на эту «работу» и направляюсь в 202-ю танковую бригаду.

– Что включает в себя понятие «офицер связи штаба бригады» или «штаба корпуса»?

Функции весьма простые: держать связь с батальонами во время боя, передавать приказы и проверять исполнение этих приказов, проводить колонны танков по назначенным маршрутам, вести разведку в районе боевого соприкосновения с противником.

Эту должность еще называли так – «офицер для особых поручений». Я числился по спискам в штабе 19-го корпуса, но почти все время находился в 202-й танковой бригаде.

– Как восприняли новое назначение – как «карьерный рост» или как «отсрочку от неминуемой смерти»?

Честно скажу, что я об этом тогда не задумывался, поскольку был еще молодой и плохо представлял, в чем будут заключаться мои функции. Мне приказали вступить в должность – и я беспрекословно выполнил приказ, это же армия. Весной 1944 года я уже был капитаном и помощником начальника штаба бригады по оперативной работе, и с этой должности я отправился на учебу в Академию БТ и МВ. Для офицера, начинавшего воевать простым лейтенантом, командиром танка, – это являлось безусловно карьерным ростом, но я на войне «теплых мест» и сытой спокойной жизни не искал… Шансов выжить у офицера связи бригады в сравнении с командиром танкового взвода, конечно, было намного больше, но тут все зависело от действий комбрига – куда он тебя сегодня пошлет: в самое пекло, к черту на рога, туда, где не поймешь, где немцы, а где наши, или комбриг не будет тобой попусту жертвовать, как «пешкой на шахматной доске», и подумает, перед тем как отдать офицеру связи очередной приказ.

У офицеров связи смерть была другой, чем у рядовых танкистов – они обычно погибали не в горящих танках, а от пуль и осколков в чистом поле.

Даже личное отношение комбрига к тебе играло свою роль. Не понравился ты ему как человек, так он тебя уже завтра пошлет туда, откуда живым никто не возвращается.

Но вот еще одна особенность этой должности – офицер связи штаба бригады всегда, как говорится, «под рукой», и когда из строя выбывали командиры рот и заместители комбатов, то комбриг мог со спокойной душой приказать принять под командование остатки танковой роты и повести их в атаку. У меня такое было. Или, к примеру, взять роту танков и провести разведку боем.

Могли приказать находиться в головном дозоре, впереди передового рейдового отряда, как это было у меня в Крыму. От смерти я не был застрахован, разница только в том, что, оставаясь командиром танка или взвода, я бы обязательно сгорел в танке еще на Курской дуге или в боях на реке Молочной, а так судьба и слепой случай оставили меня в живых.

Кстати, почти все офицеры связи 202-й ТБр, как и большинство других офицеров бригады, погибли осенью 1944 года в Прибалтике. В Латвии – это место, кажется, называется Добеле, – наша бригада была брошена на помощь двум нашим стрелковым дивизиям, оказавшимся в окружении, и здесь бригада сама попала в западню, была разбита, и очень многие мои товарищи погибли в те дни.

– Как проходили такие танковые разведки боем?

Одна из таких мне хорошо запомнилась. На Курской дуге дело было. Комбриг вызвал меня к себе: «Возьми роту танков, пойдешь в разведку». Я повел семь танков по широкой «нейтралке» вдоль линии фронта, вызывая огонь на себя, и тут на очень низкой высоте над нами появились два немецких истребителя и стали облетать нашу колонну.

По какой-то непонятной причине немцы не стали открывать по нам огня, а иначе всех нас там сожгли бы к такой-то матери… Когда задача была выполнена, я повернул колонну по направлению к своей передовой. Мой танк был головным, и тут вижу, как к моему танку бежит офицер с пистолетом в руках, орет: «Не сметь!» Это оказался командир артиллерийского полка, который испугался, что его бойцы подумают, что это то ли наши танки отступают, то ли немецкие наступают, и побегут в панике. Пришлось выводить танки с «нейтралки» в свой тыл по одному.

– Бригаду на Курской дуге сильно потрепало?

Там всем танковым бригадам досталось…

Потери были ужасными. На Курской дуге бригада имела «ленд-лизовскую» матчасть – в основном «Валентайны», и когда бригаду отвели в тыл на переформировку, то в ней оставалось всего пять танков. Мы стояли левее Понырей километрах в пятнадцати, и был момент, что штаб бригады был вынужден отойти на два километра на восток, но на следующий день наши батальоны отбили свои позиции. Здесь погиб командир батальона Петренко, хороший товарищ и командир…

Меня все время посылали с приказами из одного батальона в другой, огонь не затихал ни на минуту, но особенно врезалось в память, как «стая» бомбардировщиков бомбила поле, по которому я бежал в передовой батальон. Бомбы ложились очень плотно, и я как заяц петлял между разрывами, а потом сам не мог поверить, что меня не задело осколками.

Я был свидетелем одного курьезного эпизода. Комкор орет на одного комбрига, который отступил с занимаемых позиций, а комбриг оправдывается: «Так это я не отступаю. Это я так маневрирую задним ходом». С тех пор в нашем корпусе эта фраза стала крылатой.

На переформировке мы были под Наро-Фоминском, там мы простояли недели две, а затем нас отправили на мелитопольское направление, где в районе реки Молочной шла очередная бойня. Мы ждали, пока пехота пробьет немецкую оборону и наш корпус войдет в прорыв, но когда мы увидели, сколько там нашей пехоты погибло, то настроение у всех сразу стало похоронным. Здесь мы увидели целые немецкие танки, брошенные экипажами из-за отсутствия горючего. Смотрели, как колонны сдавшихся в плен немцев конвоируют в наш тыл такие же военнопленные, только румыны, – это вообще казалось «театром абсурда».

На подходе к Мелитополю произошел один бой, о котором стоит рассказать.

Бригаде был придан кавалерийский полк, мы подошли к какому-то селу, которое немцы остервенело обороняли. Сначала кавалеристы пошли в атаку в конном строю, но немцы прицельным огнем их быстро завернули назад. Потом пошли наши танки и нарвались на немецкие 88-м орудия, три машины сожгли за минуту. Тогда комбриг приказал выстроить в линию все танки, автомашины, мотоциклы, все что есть, вплоть до полевых кухонь, кавалеристы тоже выстроились в одну линию. Своего рода психическая атака.

Когда немцы увидели эту цепь, от края до края, то не выдержали подобной «демонстрации» и без боя бежали из села, бросив орудия и машины. Мне там достался трофей – мотоцикл «Цундап» с коляской, который мне, как говорится, служил верой и правдой, а то раньше приходилось все своими двумя ногами топать из роты в роту под немецким огнем, «трамвай Е 11», а теперь стал «королем на именинах» – с личным транспортом. Этот «Цундап» проходил по любой грязи лучше, чем американский «Виллис».