На обратном пути (Возвращение)(др.перевод) - Ремарк Эрих Мария. Страница 15

Хозяин сосчитывает нас взглядом.

– Семеро, – кивает Вилли.

– Семеро, – повторяет хозяин, глядя на Фердинанда. – Шесть и Козоле, в самом деле.

Фердинанд пробирается к стойке и упирается в нее кулаками.

– Скажи-ка, Зелиг, а есть ли у тебя ром?

Трактирщик орудует никелированными кранами.

– Конечно, есть.

Козоле смотрит на него снизу.

– А ты ведь любишь ром, правда?

Трактирщик разливает коньяк.

– Конечно, люблю.

– А помнишь ли ты, когда в последний раз пил ром?

– Не-а…

– А вот я помню! – гремит Козоле, встав перед стойкой, как бык перед изгородью. – Тебе что-нибудь говорит фамилия Шрёдер?

– Шрёдеров много, – небрежно отвечает трактирщик.

Это для Козоле уже слишком. Он изготовляется к прыжку. Вилли хватает его и сажает на стул.

– Сначала выпьем. Семь светлого, – бросает он через стойку.

Козоле молчит. Мы садимся за стол. Трактирщик сам приносит нам по пол-литра.

– На здоровье! – говорит он.

– На здоровье! – отвечает Тьяден, и мы пьем. Тьяден откидывается к стене. – Ну, что я вам говорил?

Фердинанд провожает взглядом возвращающегося к стойке трактирщика.

– Господи, как вспомню, – шепчет он, – эта скотина лакала ром, а мы хоронили Шрёдера…

Он замолкает.

– Только слабины не дать, – говорит Тьяден.

Слова Козоле будто прорвали какую-то завесу, что до сих пор тихонько покачивалась над пивной, зал вдруг заполняется сероватой, призрачной вымерлостью. Контуры окон расплываются, из щелей в полу выползают тени, и прокуренное помещение устилает дым воспоминаний.

Козоле и Зелиг всегда друг друга терпеть не могли, но смертельными врагами они стали только в августе восемнадцатого. Мы стояли тогда в разбитой траншее за линией фронта и всю ночь рыли братскую могилу. Глубоко копать было нельзя, тут же проступали грунтовые воды. Под конец мы уже месили густую слякоть.

Бетке, Веслинг и Козоле выравнивали стенки. Остальные носили тела с передовой и, поскольку могила была еще не готова, выкладывали их в длинный ряд. Альберт Троске, унтер-офицер нашего подразделения, собирал жетоны и вынимал из карманов воинские книжки – у кого остались.

У некоторых лица были уже черные, подгнившие, потому что в сырую погоду тела разлагаются быстрее. Зато издают не такой сильный запах, как летом. Кто-то вымок и разбух от воды, как губка. Один лежал, широко раскинув руки. От формы остались одни клочья. Жетона тоже не было. Только по заплатам на брюках мы узнали рядового Глазера. Он был очень легким, потому что от него осталось чуть больше половины. Отдельные руки, ноги, головы мы складывали в плащ-палатку сбоку. Когда мы принесли Глазера, Бетке сказал:

– Хватит. Сегодня больше не влезет.

Мы притащили пару мешков с известью. Юпп плоским совком разбросал ее по могиле. Потом Макс Вайль принес из штаба кресты. К нашему изумлению, из темноты выплыл и Зелиг. Нам сказали, что у него приказ произнести молитву, так как священника поблизости не нашлось, а оба наших офицера заболели. Зелиг был мрачен, поскольку не выносил вида крови, даром что жирный. А кроме того, он страдал куриной слепотой и в темноте почти ничего не видел. Из-за этого фельдюк так разнервничался, что не заметил края могилы и свалился в нее. Тьяден расхохотался и прошипел:

– Закапывайте, закапывайте.

В том месте как раз работал Козоле, и Зелиг упал ему прямо на голову. Это примерно два центнера живого веса. Фердинанд разразился зверской бранью, потом узнал фельдфебеля, но не утихомирился, потому что как-никак шел восемнадцатый год. Фельдюк поднялся, смерил взглядом своего старого противника и начал орать. Фердинанд тоже не унимался. Бетке, работавший внизу, попытался их разнять. Но Зелиг аж плевался от злости, а Козоле, уверенный, что произошла чудовищная несправедливость, не спускал. Тут вниз, чтобы поддержать Козоле, спрыгнул еще и Вилли. В могиле поднялась нешуточная свара.

– Тихо! – сказал вдруг кто-то.

Сказано было негромко, но шум тотчас прекратился. Зелиг, кряхтя, выбрался из могилы. Весь белый от извести, он смахивал на херувима в сахарной глазури. Вылезли и Козоле с Бетке.

Наверху, опираясь на палку, стоял Людвиг Брайер. До тех пор он лежал у блиндажа, укрытый двумя шинелями, потому что именно тогда у него случился первый жуткий понос.

– В чем дело? – спросил он.

Все трое начали одновременно рассказывать, но Людвиг устало отмахнулся:

– Да не все ли равно…

Фельдюк заявил, что Козоле пихнул его в грудь. Козоле опять вскинулся.

– Тихо, – повторил Людвиг. Стало тихо. – Ты все жетоны собрал, Альберт?

– Да, – ответил Троске и шепотом, чтобы Козоле не услышал, добавил: – Шрёдер тоже там.

Альберт и Людвиг быстро переглянулись, и Людвиг сказал:

– Значит, все-таки не попал в плен. Где он?

Альберт повел его по ряду тел. Следом двинулись Брёгер и я, потому что мы учились вместе со Шрёдером. Троске остановился перед трупом, голова которого была прикрыта мешком. Брайер нагнулся. Альберт попытался его оттащить.

– Не открывай, Людвиг.

Брайер обернулся и спокойно ответил:

– Нет, Альберт, надо открыть.

Верхнюю часть тела Шрёдера искорежило до неузнаваемости. Она стала плоской, как камбала. Лицо состругано в доску, черная кривая дырка с веночком зубов указывала, где когда-то находился рот. Брайер молча снова накрыл лицо.

– Он знает? – спросил Людвиг, посмотрев в сторону Козоле.

Альберт покачал головой:

– Надо, чтобы фельдюк ушел. Иначе быть беде.

Шрёдер и Козоле дружили. Мы, правда, никогда этого не понимали, потому что Шрёдер был нежный, хрупкий, словно ребенок, полная противоположность Фердинанду, но тот оберегал его прямо как мать.

Позади кто-то засопел. Подошедший Зелиг выпучил глаза.

– Такого я еще не видел, – пробормотал он. – Как это случилось?

Никто не ответил, потому что вообще-то восемь дней назад Шрёдер должен был отправиться в увольнение, но из-за Зелига это накрылось, поскольку фельдюк терпеть не мог ни его, ни Козоле. И вот Шрёдер погиб.

Мы отошли, в эту минуту мы не могли видеть фельдюка. Людвиг опять укрылся шинелями. Остался один Альберт. Зелиг не мог отвести глаз от тел, освещенных выглянувшей из-за облаков луной. Пригнув жирный торс, он всматривался в потускневшие лица: непостижимое выражение ужаса на них было сковано почти кричащим безмолвием.

Альберт холодно сказал:

– Вам лучше произнести молитву и уйти.

Фельдфебель вытер лоб и пробормотал:

– Не могу.

Его охватил жуткий страх. Мы-то хорошо это знали: неделями ничего, а потом вдруг какая-нибудь неожиданность валит тебя с ног. Пошатываясь, с зеленым лицом, Зелиг ушел.

– А он думал, здесь кидаются леденцами, – сухо заметил Тьяден.

Дождь усилился, и наше терпение было на исходе. Фельдюк не возвращался. В конце концов мы вытащили из-под шинелей Людвига Брайера, и он тихо прочитал «Отче наш».

Мы перенесли погибших в могилу. Вайль помогал. Я заметил, как он дрожит. Почти неслышно он шептал:

– Мы за вас отомстим.

И еще, и еще. Я посмотрел на него с удивлением.

– Что с тобой? – спросил я. – Как будто впервые. Долгонько тебе придется мстить.

После этого он уже ничего не говорил.

Когда мы уложили первый ряд, Валентин и Юпп приволокли плащ-палатку.

– Этот еще жив, – сказал Юпп, кивнув на одно из тел, и расстелил палатку.

Козоле бросил взгляд на раненого.

– Недолго, – сказал он. – Ладно, подождем.

Раненый прерывисто хрипел. При каждом выдохе с подбородка стекала кровь.

– Может, его унести? – спросил Юпп.

– Тогда он тут же умрет, – Альберт показал на кровь.

Мы уложили раненого в сторонке. Им занялся Макс Вайль, а мы вернулись к работе. Теперь мне помогал Валентин. Мы опустили Глазера.

– Господи, жена, жена… – пробормотал Валентин.

– Осторожно, Шрёдер, – отпуская плащ-палатку вниз, крикнул Юпп.