Избранные стихи (СИ) - Тарковский Арсений Александрович. Страница 11

1959

ПОЭТ НАЧАЛА ВЕКА

     Твой каждый стих — как чаша яда,
     Как жизнь, спаленная грехом,
     И я дышу, хоть и не надо,
     Нельзя дышать твоим стихом.
     Ты — бедный мальчик сумасшедший,
     С каких-то белых похорон
     На пиршество друзей приведший
     Колоколов прощальный звон.
     Прости меня, я как в тумане
     Приникну к твоему плащу
     И в черной выношенной ткани
     Такую стужу отыщу,
     Такой возврат невыносимый
     Смертельной юности моей,
     Что гул погибельной Цусимы
     Твоих созвучий не страшней.
     Тогда я простираю руки
     И путь держу на твой магнит.
     А на земле в последней муке
     Внизу — душа моя скорбит…

1959

ДВЕ ЛУННЫЕ СКАЗКИ

I. Луна в последней четверти

     В последней четверти луна
     Не понапрасну мне видна.
     И желтовата и красна
     В последней четверти луна,
     И беспокойна и смутна:
     Земле принадлежит она.
     Смотрю в окно и узнаю
     В луне земную жизнь мою,
     И в смутном свете узнаю
     Слова, что на земле пою,
     И как на черепке стою,
     На срезанном ее краю.
     А что мне видно из окна?
     За крыши прячется луна,
     И потому, как дым, смутна,
     Что на ущерб идет она,
     И потому, что так темна,
     Влюбленным нравится луна.

1946

II. Луна и коты

     Прорвав насквозь лимонно-серый
     Опасный конус высоты,
     На лунных крышах, как химеры,
     Вопят гундосые коты.
     Из желобов ночное эхо
     Выталкивает на асфальт
     Их мефистофельского смеха
     Коленчатый и хриплый альт.
     И в это дикое искусство
     Влагает зритель городской
     Свои предчувствия и чувства
     С оттенком зависти мужской.
     Он верит, что в природе ночи
     И тьмы лоскут, и сна глоток,
     Что ночь — его чернорабочий,
     А сам глядит на лунный рог,
     Где сходятся, как в средоточье,
     Котов египетские очи,
     И пьет бессонницы глоток.

1959

ПРЕВРАЩЕНИЕ

     Я безупречно был вооружен,
     И понял я, что мне клинок не нужен,
     Что дудкой. Марса я заворожен
     И в боевых доспехах безоружен,
     Что с плеч моих плывет на землю гнет,
     Куда меня судьба ни повернет,
     Что тяжек я всей тяжестью земною,
     Как якорь, волочащийся по дну,
     И цепь разматывается за мною,
     А я себя матросам не верну…
     И пожелал я
                        легкости небесной,
     Сестры чудесной
                        поросли древесной,
     Затосковал — и приоткрыл лицо,
     И ласточки снуют, как пальцы пряхи,
     Трава просовывает копьецо
     Сквозь каждое кольцо моей рубахи,
     Лежу, — а жилы крепко сращены
     С хрящами придорожной бузины.

1959

В ДОРОГЕ

     Где черный ветер, как налетчик,
     Поет на языке блатном,
     Проходит путевой обходчик,
     Во всей степи один с огнем.
     Над полосою отчужденья
     Фонарь качается в руке,
     Как два крыла из сновиденья
     В средине ночи на реке.
     И в желтом колыбельном свете
     У мирозданья на краю
     Я по единственной примете
     Родную землю узнаю.
     Есть в рельсах железнодорожных
     Пророческий и смутный зов
     Благословенных, невозможных,
     Не спящих ночью городов.
     И осторожно, как художник,
     Следит проезжий за огнем,
     Покуда железнодорожник
     Не пропадет в краю степном.

1959

Эсхил

     В обнимку с молодостью, второпях
     Чурался я отцовского наследия
     И не приметил, как в моих стихах
     Свила гнездо Эсхилова трагедия.
     Почти касаясь клюва и когтей,
     Обманутый тысячелетней сказкою,
     С огнем и я играл, как Прометей,
     Пока не рухнул на гору кавказскую.
     Гонца богов, мальчишку, холуя,
     На крылышках снующего над сценою,
     — Смотри, — молю, — вот кровь и кость моя,
     Иди, возьми что хочешь, хоть вселенную!
     Никто из хора не спасет меня,
     Не крикнет: 'Смилуйся или добей его!'
     И каждый стих, звучащий дольше дня.
     Живет все той же казнью Прометеевой.