Современный итальянский детектив. Выпуск 2 - Раццини Вьери. Страница 47

Поэтому она спокойно переносила известия о смерти ровесников, ведь и сама она уже пребывает в «зоне риска», как выразился бы Нанни, говоря о каком-нибудь пожилом пациенте. Но мысль о неожиданной, насильственной смерти пугала ее, поскольку она давно приготовила себя к тому, чтобы тихо умереть в своей постели, видя у изголовья священника и сына, надевшего подобающую скорбную маску (она не сомневалась, что хотя бы короткий период траура будет соблюден).

Однако сдвинутые с места скальпели заставили Матильду представить смерть совсем в ином обличье, нежели мирное угасание в постели под успокаивающее бормотание молитв. Недаром газеты только и кричат о кровавом насилии, уже унесшем столько молодых жизней…

Матильда в задумчивости подошла к камину и уставилась на футляр со скальпелями. Легонько подтолкнув его указательным пальцем, сдвинула сперва на несколько сантиметров влево, затем чуть вправо — чтобы пряжка точно совмещалась с черным пятном на мраморе. И вдруг, словно решив проделать опыт, взяла футляр, повернулась спиной к камину, отошла, а потом, снова подойдя, положила скальпели на прежнее место… Хотя нет, не на прежнее: пряжка оказалась слева от пятнышка, точь-в-точь как в тот, первый раз, когда это насторожило Матильду. Она живо представила себе, как подобные движения проделывает ее сын.

Энеа с детства имел пристрастие ко всяким режущим инструментам. За обедом никто так ловко не мог разделать курицу; Нанни всегда обращал внимание гостей на эту способность сына. «Глядите, — говорил, — режет так, будто знает анатомию, пожалуй, лучшего ассистента мне в операционной не найти». А Энеа однажды посмотрел на отца — у него даже глаза покраснели от возбуждения — и выпалил: «Попробую с удовольствием». «Да ну?! — расхохотался Нанни. — Хирургом решил стать? Так и быть, придержу для тебя местечко в клинике».

Вот ведь в чем был весь ужас: охотник на юные парочки тоже очень умело орудовал ножом! Ему впору быть мясником, писали газеты, гравером, а то и хирургом — с такой профессиональной уверенностью кромсает он груди и лобки своих жертв… И к тому же он меткий стрелок — попадает в цель с первого выстрела, чем всегда отличался Энеа.

Матильда отошла от камина, стараясь унять разыгравшееся воображение. Надела пальто и направилась к двери: может быть, прогулка избавит ее от похоронных мыслей…

Однако, двигаясь к площади, она осознала, что не в силах сосредоточиться ни на чем ином. Казалось, и весь город живет слухами о маньяке: вот у газетного киоска собралась группка людей, горячо обсуждающие последние новости в этом деле. Матильда с неприязнью подумала, что их точно обуял какой-то азарт, — просто удивительно, как такие убийственные подробности не внушают им ни смущения, ни страха!

Она ускорила шаг, едва заметным кивком ответив на приветствие киоскера, и тут вдруг столкнулась с Мариано Пиццоккери: тот стоял и ждал, когда она его заметит. Матильда вежливо, но сухо улыбнулась и хотела было обойти его стороной, но Мариано, вытянув руку, загородил ей дорогу.

— Вы стали затворницей, соседка, я что-то совсем вас не вижу. Наверно, только это чудовище может выманить вас из берлоги.

— Ничего подобного, — возразила Матильда, — я почти каждый день выхожу, скорее уж, это вы обленились.

Мариано Пиццоккери до пенсии работал страховым агентом, а потом уступил место сыну и с тех пор целыми днями сидел дома в кресле, строчил на больших белых листах миниатюры в стихах и в прозе. Правда, его творчество пока не нашло почитателей, но сосед не отступался: декламировал свои опусы всем кому не лень, нередко и Матильда попадалась в ловушку. То он подловит ее на прогулке, когда та усядется передохнуть под каштанами у каменной ограды Фьезоланского аббатства, то явится прямо домой, и ей поневоле приходится слушать.

Но в это утро такая опасность ей не грозила. В последнее время Пиццоккери помимо литературного дара открыл в себе незаурядную способность к аналитическому мышлению и вбил себе в голову, что не кто иной, как он, разоблачит таинственного убийцу. Поэтому сейчас он взял Матильду под локоть и, пытаясь попасть в ногу, стал на ходу излагать свою версию:

— Заладили: «неуловимый, неуловимый», — тоже мне иголка в стоге сена! Будь у полиции голова на плечах, давно бы поймали, уверяю вас. Надо сначала сузить круг подозреваемых, а потом одного из них припереть к стенке с помощью улик. — Пиццоккери обожал газетные штампы: «сузить круг подозреваемых», «припереть к стенке с помощью улик» — это были его излюбленные выражения, он и сам не замечал, как сыпал ими направо и налево. — Главное, — продолжал Мариано, — что он живет один — в этом нет сомнений даже у полиции.

— Один? — переспросила Матильда, приостанавливаясь. — Один, говорите?

— Разумеется! — Пиццоккери был весьма польщен вниманием такой женщины, как Матильда Монтерисполи, и, чтобы не потерять инициативу, затараторил: — А с кем, по-вашему, он может жить? До подобного состояния человека доводит только отчужденность от всего мира… От-чуж-ден-ность, ясно вам?

Сочтя молчание знаком согласия, он еще крепче вцепился в локоть Матильды и двинулся дальше, печатая шаг. Теперь уже она была вынуждена приноравливаться к его походке.

Они миновали больницу Камерата и пошли вниз по улице Пьяццола, зажатой с обеих сторон высокими замшелыми оградами вилл. Ветви столетних дубов заслоняли солнце. Матильда внутренне содрогнулась и пожалела, что свернула в этот тенистый уголок. Тем более уже похолодало, и ноздри защекотал запах влажной земли.

— Как вы думаете, — не унимался Пиццоккери, — сколько у нас в городе одиноких мужчин? Тысяча? Две?..

Матильда, семеня рядом, снова была вся внимание.

— Если он действительно живет один, — нерешительно вставила она, — тогда, пожалуй, задача облегчается.

— Так я и говорю — круг сужается! Я уже послал письмо со своими соображениями и в полицию, и в магистратуру. Но мое расследование на этом не кончается. Вторая улика: он стреляет как настоящий снайпер, словно родился с пистолетом в руке. Более того… — Мариано остановился, заглянул Матильде в глаза, как бы пытаясь донести всю важность сообщения, которое собрался сделать, и понизил голос до шепота. — Я не удивлюсь, если это полицейский, — прошептал он. — Ведь калибр-то у него какой?.. Калибр табельного оружия! Да-да! — Пиццоккери энергично закивал и почти что потащил Матильду дальше. — Другая гипотеза: он мог служить в войсках особого назначения. За это говорят и его рост, и быстрота реакции.

Матильда все время слушала затаив дыхание. Но наконец опомнилась и замедлила шаг, решив, что и так уже потеряла с Мариано Пиццоккери слишком много времени. Но остановить соседа было не просто.

— Сами посудите — ведь чего проще проверить в городе все пистолеты двадцать второго калибра!

— А почему вы думаете, что он непременно из нашего города? Разве местный станет пользоваться табельным пистолетом? Это же большой риск!

— Ну как вы не понимаете! — отмахнулся Пиццоккери. — В данном случае речь не идет о нормальном человеке. А маньяк, как правило, пренебрегает опасностью… Я вам больше скажу: я просто уверен, что он ходит себе спокойно в какой-нибудь тир и тренируется. Без постоянной тренировки так не стреляют.

Матильда наконец остановилась и решительно высвободила руку: она умела при необходимости быть резкой.

— Спасибо за компанию, но мне уже пора. Всего доброго.

Мариано остался стоять с раскрытым ртом, глядя вслед крупной фигуре, удаляющейся по направлению к церкви Св. Доминика.

Дома Матильда прошла в кабинет Нанни и села в жесткое кожаное кресло перед окном. До недавнего времени ее любимым местом было уютное кресло в гостиной, выходящей на веранду. Там она подсчитывала расходы, составляла сметы на ремонт своих домов, проверяла отчеты управляющего имением Импрунета или просто пролистывала газеты. Теперь же ее почему-то все чаще тянуло в кабинет покойного мужа. Может быть, потому, что в незапамятную пору эта комната составляла предмет вожделений Энеа. Сын буквально часами просиживал там — перебирал книги, взвешивал каждую на ладони, словно определяя ее значимость, расставлял обратно по полкам в строго обдуманном порядке, долго возился с каждым томом. Матильда была уверена, что он все их прочел, а некоторые даже подробно изучил или «вобрал в себя» (иначе не скажешь, видя, как низко он склоняется над страницами). Однажды Энеа озадачил ее вопросом: можно ли считать книги отца своими?