Современный итальянский детектив. Выпуск 2 - Раццини Вьери. Страница 48

«Конечно», — ответила она; тогда Энеа стал заново разбирать библиотеку и ставить на книги свой экслибрис. Он заранее заказал этикетки, и теперь они лежали перед ним в картонной коробке — маленькие прямоугольники с графическим изображением, сделанным сепией на светло-сером фоне. «Крик» Мунка [19], подумала Матильда, вглядываясь в черты человека, разинувшего рот в дикой гримасе страха, к горлу его был приставлен длинный острый нож (эту деталь наверняка добавил из озорства сам Энеа). Книги с экслибрисом сын потом перенес этажом выше, в свой кабинет, и сейчас на полках зияли пустоты, словно от выпавших зубов.

Матильда закрыла глаза и откинулась на спинку кресла. В голове навязчиво прокручивался обрывок утомительного разговора с Мариано Пиццоккери. Сосед сделал заключение, что убийца, возможно, служил в особых войсках, но Энеа по болезни вообще был освобожден от военной службы. Правда, бывший страховой агент предположил еще, что этот человек посещает тир.

Энеа с детства хорошо стрелял. Сначала его учил Нанни, а потом управляющий имением, отец нынешнего. Матильда до сих пор помнит, как мальчик стоял с вытянутой рукой, сосредоточенно целился, уверенно поражал в самую середину подвешенную на стволе дуба мишень, а затем отступал на шаг и, наморщив лоб, ждал одобрений.

Умом, способностями Энеа пошел в отца, но радости от этого Нанни было мало. Он слишком поздно заметил отклонения, препятствовавшие нормальному развитию мальчика, и вмешательство врачей уже не смогло остановить процесс. Оставалось принимать сына таким, какой он есть, и гордиться его немногочисленными достоинствами. Именно отец посоветовал ему для тренировки ходить в тир. Энеа послушался, но однажды признался, что такая стрельба его не увлекает, слишком уж легко это дается. Другое дело — стрелять по живой мишени…

То, что Энеа преуспевал в учебе, воспринималось в семье как должное — род Нанни всегда этим славился, — а вот в такой снайперской меткости действительно было что-то сверхъестественное, какая-то аномалия.

8

— Ну дай, ну что тебе стоит? — кричала Нанда в трубку. — Деньги у меня есть, я сама к тебе приду.

— Лавка закрыта! — отрезал «толкач».

— Так я домой приду, тебе даже выходить не надо! Ну только одну дозу, слышишь?! Остальное, если понадобится, я сама достану.

— Напрасный труд — дома у меня все равно ничего нету. Пока…

— Стой, не вешай трубку! Я… я тебе все, что захочешь…

— Да пошла ты! Кому ты такая нужна — смотреть противно!

— Дерьмо!

— Сама дерьмо! А кстати, возьми да попроси товару у того бугая, что за тобой бегает. Да передай ему, не забудь, что он мне еще заплатит за мордобой. — Он повесил трубку.

И тут Нанда впервые задумалась о том, что? связывает ее с Энеа.

Прежде она как-то не анализировала своих чувств, считая, что это не столь уж важно. Конечно, особых симпатий этот увалень вызывать не может, зато, если повезет, она у него чего-нибудь выудит, чтоб облегчить свои страдания. На этот случай у нее была заготовлена душещипательная история с изнасилованием — во всяком случае, с другими она всегда срабатывала. Чтобы очередной осел выложил денежки, ему надо преподнести нечто неординарное и желательно поскабрезнее. У нее имелись три такие байки, и она их выдавала с учетом слушателя. Как правило, Нанде сочувствовали, давали денег, иногда их даже хватало на лечение в клинике — короткую передышку перед тем, как все начать сначала. На женщин особенно действовала история о грудной девочке, которая осталась одна в доме, когда мать-крестьянку затянуло в трепальную машину. Мужчин же больше впечатлял рассказ об отце-насильнике. И Энеа наверняка его бы проглотил, если б Альдо не открыл ему глаза.

Поначалу она думала, что Энеа положил на нее глаз и рано или поздно за все его благодеяния придется расплачиваться. Нанду это не особенно смущало, ведь с кем только не случалось ей спать в ее бродяжьей жизни — подумаешь, одним старым боровом больше… Но Энеа как будто и не думал требовать награды. Наоборот, вел себя так, словно она делает ему одолжение, принимая помощь.

Наконец Нанда сама решила отплатить, уселась к нему на колени, и тут вышел конфуз. К замешательству, которое она испытала, странным образом приплеталась нежность. Она-то полагала, импотенты ничего не чувствуют, но Энеа от сознания, что может доставить удовольствие ей, был, казалось, наверху блаженства. Позже она убедилась, что эти ласки дают ей огромную власть над ним. Такого девушка до сих пор не знала и за это сладостное ощущение была благодарна Энеа больше, чем за что бы то ни было.

После первой неудавшейся лжи Нанда вообще перестала рассказывать о себе: лгать не позволяло внезапно зародившееся в душе уважение к Энеа, а правда была слишком нелицеприятна.

Если Энеа давал деньги — хорошо, а если нет, она сама шла их добывать. На этот счет у них был как бы негласный уговор. Хотя Энеа постоянно твердил о своей готовности вытащить ее из этой грязи, спасти от «стервятников», как он их называл. Нанду это порой даже раздражало. Ну как ему втолковать, что она сама выбрала свою судьбу и вполне ею довольна! Почему он не хочет понять, что ее спасение не в красивых фразах, а в дозе героина и, если надо, она будет кружить по ночному городу, как сова, пока не достанет ее?

Однако душой она не до конца очерствела и в спокойные моменты, когда в ящике стола лежал пакетик, сознавала, что должна чем-то отплатить Энеа за его заботы — не просто ласками, а чем-то еще. Тогда она загодя делала себе укол, чтобы он не видел ее мотающуюся голову и бессмысленный взгляд, а перед его приходом принимала душ.

Нанда никогда не спрашивала, откуда у него деньги. Даже если он добывает их не вполне законным путем — это его личное дело, он взрослый человек и в состоянии сам решить, как себя вести. Энеа упоминал о том, что работает в нотариальной конторе, но в подробности не вдавался. Нанда часто склонялась к мысли, что он владелец конторы или по крайней мере компаньон — ведь он так прилично выглядит. Но тогда отчего у него все время проблемы с деньгами?..

Она иногда встречала его в городе, но решалась подойти, только когда он уже удалялся на достаточное расстояние от своей конторы, а до этого незаметно следовала за ним и наблюдала, как он широко и неуклюже шагает, погруженный в свои мысли. Наконец, убедившись, что их никто не увидит, она подбегала сзади и хватала его за руку. И всякий раз Энеа, вздрогнув от неожиданности, заливался счастливым смехом.

Но сегодня Нанда была в отчаянии: и деньги есть, а обратиться не к кому. Чувствуя, как внутри просыпается демон, она решила отбросить приличия и позвонить Энеа на службу.

А тот в это время стоял и заглядывал через плечо Андреино Коламеле, листавшего страницы акта о передаче прав на собственность нескольких домов с земельными участками. Если верить матери, у нотариуса в молодости были очень красивые руки и он постоянно жестикулировал, чтобы все могли ими любоваться; да и вообще он был сложен как олимпийский бог. Теперь же суставы пальцев распухли по причине артрита, спина сгорбилась, а некогда густые, блестящие волосы лепились седыми с желтоватым оттенком клочьями вокруг высокого черепа. Энеа никак не мог представить Андреино Коламеле статным красавцем — мать, наверно, преувеличивает, а если нет, то уж лучше и в юности не блистать красотой, чем превратиться на склоне лет в такую вот развалину.

Когда нотариус, одобрительно кивнув (Энеа, как всегда, отлично справился со сложной задачей), отложил голубую папку, дверь приоткрыла секретарша и, получив позволение войти, нерешительно остановилась перед длинным черным столом с ножками в форме львиных лап. На лице ее были написаны сомнение и замешательство.

— Синьора Монтерисполи просят к телефону, — произнесла она, поджав губы. — Я сказала, что он занят, но дама настаивает.

— Может, это Матильда? — предположил Коламеле, вопросительно глядя на Энеа.