Однажды в Париже - Плещеева Дарья. Страница 40

С тех пор прошло целых три года. Д’Артаньян поступил на службу в королевские мушкетеры, а Планше обзавелся пухлыми щеками и небольшим животиком – от сытой и спокойной жизни.

Поскольку накануне господин мушкетер в компании лейтенанта гвардейцев кардинала и какого-то подозрительного монаха изволил гулять едва ли не всю ночь, Пьер справедливо решил, что весь следующий день хозяин будет отсыпаться, по крайней мере, до обеда. Однако приезд вестового испортил сладкую картину предвкушения ничегонеделания! Понимая, что просто так на службу не вызывают, Планше мысленно приготовился к худшему – хлопотам и сборам в дальнюю дорогу. Но он даже не предполагал, как развернутся события на самом деле!

Едва Пьер расположился на подоконнике хозяйской комнаты с кружкой горячего вина и свежей булкой и подставил свою круглую физиономию по-весеннему теплым лучам солнышка, как его грубо окликнули снизу:

– Эй, толстяк, где твой хозяин?

Планше сперва решил не обращать внимания на нахала. Он даже не повернул головы, чтобы взглянуть на наглеца, не спеша отхлебнул из кружки и откусил приличный кусок от хрустящей корочки.

– Ты что, оглох, дармоед?!

Планше нарочито медленно жевал, не забывая прикладываться к кружке. После третьего глотка в голове приятно зазвенело, солнышко стало еще более ласковым, к нему добавился легчайший, совсем весенний ветерок. Пьер зажмурился и едва не мурлыкнул, как разнежившийся кот. Все неприятности этого постылого мира готовы были раствориться в облаке счастья, окутавшем Планше. Он даже мысленно простил крикуна внизу, но…

– Ах ты, прохиндей! – снова раздалось с улицы. – Ну, пеняй на себя!..

В ту же секунду приличный кусок подмерзшего навоза угодил юному эпикурейцу Пьеру прямо в лоб. Это было настолько неожиданно и подло, что Планше выронил булку да вдобавок окатил себя горячим вином и едва не свалился с подоконника наружу. Задохнувшись от обиды и возмущения, он глянул вниз и… увидел вчерашнего собутыльника хозяина – этого подозрительного монаха-капуцина, больше похожего на разбойника в рясе. «Разбойник и есть!» – пронеслось в голове.

– Ах ты, мерзавец! – рявкнул Планше и запустил кружкой в обидчика.

Тот ловко увернулся и в свою очередь метнул в Пьера новый кусок навоза. Но теперь Планше был настороже – «снаряд» благополучно влетел в комнату и разбился о стену, аккурат над кроватью д’Артаньяна, усеяв ее мелкими вонючими крошками. Пьер оглянулся в поисках предмета, пригодного для метания, и тут же третий кусок навоза поразил его в ухо.

– А-а, негодяй! Я убью тебя! – заорал вне себя оскорбленный сын Прованса и бросился к выходу. По дороге ему попалась под руку метла, и с ней наперевес, как с копьем, Пьер выскочил на улицу.

Монах, оказывается, и не подумал убежать. Он стоял напротив дома, прислонившись к пустой телеге, сложив на груди руки, и насвистывал какой-то мотивчик. Планше издал утробный рев, словно бык во время гона, и кинулся в атаку, целясь метлой в ухмыляющуюся бритую физиономию. Он хорошо разогнался, он был уверен, что поразит врага если не насмерть, то уж точно до бессознательного состояния. Но вместо этого ударил в пустоту. Более того, некая сила оторвала бедного Пьера от земли, крепко прихватив за шиворот и штаны, и не успел Планше опомниться, как перелетел через телегу и рухнул на какие-то мешки, наваленные возле стены дома. Метла сломалась о ту же стену, и теперь вместо грозного оружия у Пьера в руках остался жалкий обломок не длиннее пары футов.

Позади раздался хохот в несколько глоток. Оказывается, нашлись свидетели позора Планше. Теперь весь околоток будет месяц судачить, пересказывая на все лады, как Пьер летал через телегу и сколько синяков ему наставил бродячий монах.

Кровь ударила Планше в голову. Он вскочил, обежал телегу и бросился на обидчика просто с голыми кулаками, молча, горя желанием поквитаться за свой позор. Вообще, Пьер умел драться с детства, и дрался неплохо. Поэтому он не сомневался, что одолеет тощего монаха. Не тут-то было! Капуцин легко увернулся и от первого, и от второго размашистых ударов Планше, а затем вдруг присел и резко подсек его под пятку ногой. Земля вывернулась из-под бедняги, и Пьер со всего маха грохнулся навзничь в мартовскую уличную грязь. А монах тут же наступил ему стоптанной сандалией на грудь и прижал неожиданно сильно.

– Сдаешься, толстяк?

Голос его, против ожидания, не был злым или грозным – в нем явно слышалась насмешка и… сочувствие? Планше растерялся, несмотря на свое унизительное положение, и только молча кивнул. Капуцин сразу убрал ногу и протянул ему руку. Пьер помедлил секунду, но все же принял помощь. Рука у монаха оказалась неожиданно сильной и жилистой.

– Пошли в дом, – буркнул Планше, стараясь не смотреть на улюлюкающих ротозеев, окруживших место «сражения».

– Тебе нужно помыться и переодеться, – дружелюбно сказал капуцин. – А я пойду – у меня дела. Когда вернется месье д’Артаньян, передай, что Паскаль будет ждать его в трактире «Быстрая лань», что с северной стороны Большого рынка, после вечерни. Паскаль – это я.

– Ладно. Передам… Не мог, что ли, сразу толком объяснить?

– А ты не зли незнакомых людей. Не то в следующий раз можешь действительно нарваться на неприятности.

– Но ты же сам первый начал!

– А ты даже не посмотрел, кто тебя окликает… Это – гордыня, сын мой! Самый страшный из семи грехов…

Монах ушел, а Пьер, ругаясь и кряхтя, принялся приводить себя и комнату в порядок – пока дрался с капуцином, навоз на кровати растаял и впитался в постель. Не приведи Господь, если господин д’Артаньян его учует, Планше точно головы не сносить!

А господин д’Артаньян прекрасно провел обеденное – и даже послеобеденное! – время в обществе очаровательной мадемуазель Жаклин. Правда, в присутствии ее кормилицы Эмилии – дамы чопорной и бдительной. Будучи воспитанной в строгости и богобоязненности, Эмилия не вмешивалась в беседу молодых людей, даже не особо прислушивалась к ним, заняв удобную для наблюдения позицию – в углу у дальнего окна гостиной. Она воспользовалась ситуацией и посвятила все время визита молодого дворянина своему давнему увлечению – вышиванию гладью сцен из Святого Писания. А ее воспитанница без умолку развлекала гостя, то декламируя ему строгий сонет Малерба [21], то читая с ним по ролям новую поэму-бурлеск «Смехотворный Рим» сеньора де Сент-Амана [22]..

Смешные стихи Эмилии не понравились, фривольности и пикантности ее раздражали. А тут еще вовремя заглянула служанка, вызвала кормилицу из гостиной. Выйдя, Эмилия оставила дверь приоткрытой – на всякий случай, чтобы хозяйка не слишком давала себе волю.

Оказалось, в дом вошла уличная торговка со своими корзинками, предлагавшая мотки шелковых нитей для вышивания, недорогие кружева, ленты самых модных цветов и чулки – простые нитяные и шелковые. Были у нее и бумажки с модными узорами.

Пока Эмилия, присев возле окошка, изучала все это богатство, торговка – высокая синеглазая брюнетка – оказалась возле ведущих в гостиную дверей.

Там молодые люди веселились от души, попивая душистый шоколад и комментируя особенно удачные места поэмы. Радуясь отсутствию бдительной дуэньи, д’Артаньян подвигался все ближе к мадемуазель Жаклин. Наконец он даже взял девушку за руку, и она совершенно не возражала.

Белый котенок, любимчик Жаклин, привлеченный игрой пальцев, прыгнул к ней на колени.

– Очаровательное создание, – сказал д’Артаньян. – Сидит дома, никто на него не покушается, в политику он не вмешивается. И забот с ним меньше, чем с котами его преосвященства.

– А что случилось с котами его преосвященства?

– Одного украли. Кто и зачем – одному Богу ведомо. А кот какой-то экзотической породы, другого такого в Париже нет…

– Красивый? – с интересом уточнила Жаклин.

– Огромный, пушистый, серый… – Д’Артаньян стал припоминать приметы, которыми снабдил его отец Жозеф, не забывая ласкать нежные пальчики девушки. – Его привезли из Московии. Назвали Портосом. Наверное, это его преосвященство одного из наших мушкетеров-бретеров не вовремя вспомнил. Маркиз де Порто – настоящий великан, а этот кот, как утверждают в Пале-Кардиналь, тоже огромный.