Однажды в Париже - Плещеева Дарья. Страница 60

Д’Артаньян был единственным, к кому мог обратиться сбежавший от докторов и отца Жозефа Анри.

Мушкетер явился вовремя. Де Голль вступил в спор с хозяином «Золотой куропатки», требовавшим, чтобы монах или заказал что-нибудь, или убирался. Сильно удивленный маскарадом гвардейца, д’Артаньян потребовал бутылку бургундского, две кружки, два куска хлеба и ничего более. Причуды здешней кухни были ему хорошо известны.

– Я бы еще съел пару крутых яиц, – признался Анри. – Эскулапы его преосвященства отпаивали меня лишь бульоном.

– Возможно, они были правы… Так что вы задумали? – спросил д’Артаньян, разливая вино.

– Я должен проникнуть в Лувр. – И де Голль объяснил другу, в каком положении оказался.

– Значит, хотите засадить в Бастилию человека, виновного только в том, что он вслух сказал правду о его преосвященстве? – осведомился д’Артаньян, неспешно потягивая вино.

– Я хочу найти этого человека раньше, чем леди Карлайл, – возразил Анри, налегая в основном на хлеб. – Возможно, ему полезнее пару месяцев посидеть в Бастилии, чем стать игрушкой в руках этой… леди?

– Но вы же не собираетесь блуждать по всему Лувру в поисках неведомо кого?

– Я хочу найти аббата Гонди, а уж он непременно приведет меня к заказчику песенок.

– И к Бийо! – воскликнул д’Артаньян. – Мне позарез нужен Бийо!

– Как я мог бы забыть об этом! – удивился де Голль, обрадованный словами мушкетера. – Значит, главное – найти эту парочку, а потом добычу поделим пополам. Мне – аббат, вам – виршеплет.

– Если удастся изловить виршеплета, королевские мушкетеры сумеют вас отблагодарить, мой друг.

– Но сперва нужно попасть в Лувр…

Д’Артаньян не имел доступа во все помещения дворца, и было бы странно, если бы он привел гостя к самым дверям королевской опочивальни. Поэтому он ухитрился провести де Голля в кордегардию, предложив ему делать оттуда вылазки в разные части Лувра.

– В этой рясе вас и в покои фрейлин пустят, – усмехнувшись, сказал он.

Под рясой Анри спрятал кинжал – на случай, если придется угрожать аббату де Гонди.

– Но знаете что, мой друг? – продолжал д’Артаньян. – Сейчас вовсю репетируют «Мерлезонский балет». Его величество хочет впервые показать его в замке Шантийи. Поскольку в балете заняты не одни лишь актеры, но и молодые придворные, на репетиции сбегается немало народа. Думаю, там вы и найдете своего аббата. Он же не упустит случая поблистать среди придворных дам!

– Это прекрасная мысль, – согласился де Голль. – Вы сумеете проводить меня в зал, где репетируют?

– Конечно. Но вы ведь не собираетесь в таком виде бродить среди дам и кавалеров? Вам нужно… Я знаю, что вам нужно! Попасть на галерею, где сидят музыканты. Оттуда видна большая часть зала. И если аббат околачивается там, вы спуститесь к нему. А дальше – уж как Бог даст… Как вы себя чувствуете?

– Отвратительно, если честно, Шарль. Но я должен изловить мерзавца прежде, чем до него доберется эта женщина!

– Благородное безумие… – пробормотал д’Артаньян. – Я искренне рад, Анри, что стал вашим другом!

Видимо, общая слабость как-то подействовала на память де Голля. Пока д’Артаньян объяснял ему расположение коридоров на обоих этажах вокруг зала, он все понимал. Но стоило пуститься в самостоятельное плавание, лейтенант тут же сбился в пути.

Он оказался возле зала, но где вход на галерею и на хоры, отданные в распоряжение музыкантов, уже не понимал.

Суета возле зала была великая. Де Голлю не доводилось бывать в «Бургундском отеле» накануне премьеры какой-нибудь трагикомедии в испанском стиле, в которой используется множество костюмов и сложные декорации. Поэтому он слегка ошалел от крика и от беготни лакеев и портных. Мимо него пронесли два бутафорских окорока неимоверной величины, как будто изготовленных из слоновьих ног, их втащили в открытую дверь комнаты, где галдели незримые люди, и вдруг в комнате стало тихо.

– Я что вам говорил?.. Я говорил, что Тома Мясник должен плясать с этими окороками! – донесся хорошо знакомый лейтенанту возмущенный голос. – Но ведь он их и не поднимет!

– Ваше величество, они легкие, они совсем легонькие! Извольте убедиться, они из папье-маше!.. – пискляво оправдывался невидимый слуга.

– Чтобы с ними плясать, придется искать великана! – не унимался король. – Л’Анжели, у нас есть великан?

– Есть, ваше величество! Мушкетер Портос!

Голос, предложивший Портоса, тоже был удивительно знакомым Анри.

В комнате захохотали.

– Окорока есть, ваше величество, половина дела сделана! – снова выкрикнул этот скрипучий голос. – Осталось уговорить Портоса!

– Так… – прошептал себе под нос де Голль. – Кажется, одна пропажа отыскалась…

– Окорока – переделать! Тома должен держать в каждой руке по окороку, понятно?

– Будет сделано, ваше величество…

Мимо Анри пробежал маленький щуплый человечек в одежде портного, таща за руку юношу в причудливом костюме, и оба влетели в комнату с артистами.

– Это еще что такое? – гневно вопросил Людовик Тринадцатый.

– Костюм Весны, как вы приказали, ваше величество!

Король издал невнятный горловой звук, потом вдруг заговорил почти басом:

– Я дал вам рисунок, Перье?.. Дал! Я вам раскрасил его? Раскрасил. А вы что сотворили? Это не мои цвета! Переделать немедленно! Мы опозоримся, публика будет хохотать во все горло!..

Портной и юноша в костюме Весны выскочили из комнаты, как ошпаренные.

Де Голль, пристроившийся за распахнутой дверью, был в легкой панике. Не хватало только, чтобы его поймали в трех шагах от короля. Его – лейтенанта гвардии кардинала! Переодетого монахом! Видит Бог, будет очень трудно объяснить, зачем он сюда залез…

– Де Брежи, догоните-ка этого бездельника, верните его! – приказал король, и тут же из комнаты выскочил паж. – Сент-Беф, где моя лютня?

Зазвучала бойкая мелодия и вдруг прервалась на середине.

– Вот! – воскликнул король. – Вот так должен начинаться танец пажей! Придется все переделать… или нет. Выход оставим прежним… а после восьмого такта они построятся в каре…

О том, что король сам сочинил свой балет, сам нарисовал эскизы костюмов, сам придумал танцы, де Голль, конечно, слыхал. Он только не знал, что страсть улучшать и исправлять так всемогуща.

– Сент-Беф, бегите, скажите музыкантам: я сейчас к ним приду. Чтоб не смели разбегаться!

Второй паж выпорхнул из комнаты.

Де Голль не смел даже выглянуть из-за двери.

– Послушай, у меня еще один куплет, – сказал Людовик. – Вместе с теми будет восемь.

– Отлично, ваше стихотворное величество! – ответил скрипучий голос.

– Но я не могу подобрать рифму. Вот, слушай, л’Анжели…

И король запел.

Людовик страстно обожал музыку, серьезно ею занимался, имел отличный голос, но этим бы голосом любовные мотеты петь, а не пошлые стишки про кардинала и его племянницу. Однако отношение короля к кардиналу можно было выразить только такими виршами:

Ли-лон, ли-ла, ли-лон, ли-ла… а дальше что же? – спросил король. – Ну что ты на меня уставился? Для чего я тебя держу при своей особе?

Л’Анжели! Королевский шут! Насмешник, которого боялась вся знать! Анри слыхал, что сперва этот скрипучий господин служил конюхом у принца Конде. Однажды ему посчастливилось насмешить вечно хмурого короля, и Людовик тут же забрал его в Лувр. Говорили, что этот господин берет бешеные деньги с придворных, лишь бы только не зубоскалить на их счет.

– Да ваше аполлонское величество уже все рифмы употребило. Где я вам новые возьму? – ворчливо огрызнулся шут.

– Где хочешь.

– Где хочу? Ну, извольте: деторожайный!

– Нет такого слова, шут.

– Вчера не было, а сегодня есть, ваше словотворческое величество! Главное – в рифму!