Опасный возраст (СИ) - "Соня Фрейм". Страница 28

Все вдруг подошли к процессу поступления с нетипичной для них ответственностью.

Под давлением мамы я прошерстил в Интернете пару университетов, чтобы прикинуть, где я мог бы заняться графическим дизайном. Вариантов к моему удивлению их было много, и в этом свете мои уроки с Эленой показались тоже своего рода первыми шагами.

Я мечтал не совсем об этом. Но я думал, что такой вариант лучше чем ничего. Все что я умел пока сам, так это обрабатывать фотографии в Photoshop, но кардинально их не менял, разве что корректировал свет и цвет и баловался с фильтрами. Это было чистой воды дилетантство.

С Эленой мы стали встречаться каждую субботу. Суббота стала моим любимым днем недели. Я взлетал на четвертый этаж, как птица, предвкушая тот момент, когда откроется дверь, и она возникнет на пороге в очертании света из окна за ее спиной. Элена бросала мне свои лучистые взгляды и улыбки с той долей дружелюбия, которая давала мне понять, что я желанный и важный гость в ее доме.

Мы традиционно начинали с завтрака, и я даже со временем научился концентрироваться на еде, а не на ней. Но не мог не перестать отмечать мелочи в ее повседневной жизни. Ее предпочтения и привычки. Ее способ управляться с бытом. Ее манера быть собой.

Она носила свободные, на первый взгляд простые, но явно дорогие вещи. Ела она мало, но очень красиво. Всегда тонко резала хлеб, потом наносила на него слой масла и клала сверху полупрозрачный кусок какой-нибудь соленый рыбы или ветчины. Я до сих пор не мог понять для кого все остальные продукты, которые появлялись в день моего прихода. Она вообще съедала их одна?

Кофе она пила чаще всего черный, изредка добавляя каплю молока. Сливки она не любила.

Красилась нечасто, но очень изящно и практически незаметно, при этом что-то в ее внешности менялось.

В колонках всегда играла музыка, ровно настолько громко, чтобы быть ненавязчивой и при этом создавать атмосферу. Обычно классика, иногда какие-то неизвестные мне исполнители.

Во всех этих деталях я по частям собирал ее образ. Главным даром Элены были не ее видения и стиль рисования. Ее даром было приводить все в равновесие. Она знала точную меру всему. Это выражалось в этой капле молока, в громкости музыки и то, насколько широко она раздвигала шторы. Это была гармония цветов в ее одежде и макияже. Это была та легкость движений ее пальцев, когда она прикуривала. Элена и ее мир были совершенны. Когда я приходил к ней, словно и внутри меня все мои полярные координаты вдруг сдвигались именно в то положение, в котором и я находил равновесие. Я даже нашел название этому чувству – положительная реструктуризация внутреннего мира.

После завтрака мы принимались за уроки рисования. Элена не начинала с объяснений о каких-то азах и технике, она учила меня, прежде всего, видеть.

- любое изобразительное искусство о видении, - говорила она – Даже если ты копируешь что-то, не привнося ничего своего, то ты все равно фокусируешь для себя предмет таким образом, чтобы тебе было удобно перенести его на бумагу. Ты учишься чувствовать глазом пространство и объем. Ты в принципе… начинаешь замечать, как твой объект по-своему меняет реальность своей формой, он словно выбивает в ней лунку со своим контуром и впадает туда точно… как паззл.

Все ее слова мгновенно впитывались в кровь. И я учился очень быстро. Рука вскоре научилась ухватывать предметы и переносить их на бумагу. Я научился разбивать их на несколько простых геометрических фигур, и потом высекать из них более точную форму.

- Ты правильно понимаешь, что нужно сначала ухватить общий силуэт, - объясняла она, а я пытался придать карандашному кофейнику схожесть с оригиналом – Очень часто начинающие сразу утопают в деталях, они принимаются за мелочи, типа этого изогнутого носика, ребристых краев… Запомни, это вторично. Детали не существуют без общего контекста. Все в этом мире, начиная от кофейника, заканчивая человеком, существует в общем контуре. Он пластичен, он меняется, но он несет в себе все.

От простых предметов мы двигались к более сложным, а затем вообще перешли в с предметов на пространство в целом.

- Я не жду от тебя мгновенных успехов. Мы и так довольно быстро двигаемся. Я думаю, моя роль - показать тебе, как подступиться к реальности с твоими инструментами для творчества, а остальное… то на что ты жалуешься, вроде волосатой штриховки, проблем с пропорциями… это дело техники. Это придет к тебе, если ты будешь набивать руку.

Мы рисовали с ней по два-три часа, а затем я с сожалением уходил. Будучи честным с собой, я признавал, что я бы вообще жил в этом доме. Но надоедать ей тоже не хотелось. Я постоянно боялся, что мог быть навязчивым, хотя никогда не позволял себе фамильярности или же злоупотреблял ее гостеприимством.

- Рисовать на планшете примерно также, но намного легче. Компьютер делает много работы за тебя. Но я считаю, что прежде, чем ты начнешь с компьютерной графикой, тебе нужно понять, как это творится более традиционными средствами. Возможно, ты даже найдешь себя здесь.

Конечно, наши разговоры были не только о рисовании. Мы часто болтали между делом обо всем. Но думая позже о наших беседах, я понимал, что это были скорее монологи, хотя и с вопросами. Элена практически ничего о себе не рассказывала. Разве что какие-то формальные вещи или же истории из ее опыта работы на съемочных площадках… Но ничего личного она никогда не говорила. А я не спрашивал.

Все было с точностью до наоборот. Скорее я постоянно рассказывал ей что-то о своей жизни. То ли меня прорвало на такую откровенность от долгого одиночества, и я просто изголодался по человеческому общению. То ли дело было в ней и ее манере слушать и понимать.

Я рассказал ей про свою идиотскую школу, отношения с одноклассниками. Рассказал про маму и ее борьбу с моим скверным характером. Рассказал даже про Алису и то, как мы бездарно расстались в одно мгновение. Было также и много монологов о моем мрачном видении мира и взаимоотношениях между людьми. Иногда мы говорили о фильмах, книгах и моей музыке. С Эленой можно было говорить обо всем. И я понимал, что это большая редкость встретить такого человека.

***

- кто это поет? - осведомился я.

Мы перекусывали после очередного урока. За окном теплилось осеннее солнце, разнося листья по всему двору. А небо, хоть и было чистым, бледнело на глазах. Осенью все выцветало.

- Это Тори Эймос.

- никогда ее не слышал раньше. Мне нравится…

- Я очень люблю ее музыку. По жанру я бы скорее охарактеризовала ее как пиано-рок.

Тори Эймос часто была фоном наших бесед. Я вслушался в текст песни, которая играла прямо сейчас.

“Well I know we’re dying

And there’s no sign of a parachute

In this chapel little chapel of love

Can't we get a little grace and some elegance?

No, we scream in cathedrals

Why can't that be beautiful?

Why does there gotta be a sacrifice?”[3]

В этой песни сквозила какая-то пронзительность, от которой скручивались внутренности. Все это как-то было связано и с картиной Симберга, с которой я уже привык здороваться в мыслях, как только переступал порог этого дома.

- Так о чем это мы? – слегка нахмурилась Элена – Ах да, ты говорил, что пребывание в себе разрушительно.

- Ну, я шел к этому выводу почти целый год. Пока мои одноклассники познавали мир внешний.

Песня меня отвлекла.

- ты можешь сам себе объяснить, почему тебя постоянно тянет прочь от людей?

- у меня есть множество объяснений. Все они по-своему верны. Но я бы хотел найти такое объяснение, от которого я вдруг все пойму и сделаю что-то правильно.

- Боюсь, что единственным объяснением здесь будет, что это ты. Таков, какой ты есть. Ты знаешь, подростки часто усложняют внутренний мир, как только его открывают. Это правильно. Ты познаешь себя. А знаешь, что происходит потом? – ее глаза отразили очередную манящую загадку – Что-то в них перегорает или выключается, и они становятся совершенно нормальными людьми. И забывают весь мир своих болезненных противоречий. Устраиваются на работу. Женятся, выходят замуж. Рожают детей. Копят на отпуск на море, делают карьеру. И бывают счастливы и даже очень часто. Понимаешь о чем я?