Опасный возраст (СИ) - "Соня Фрейм". Страница 6

- потому что раньше ты таким не был. В детстве ты был совсем другим. Ласковым, сговорчивым… А сейчас ты испортился. То ли эта школа, то ли еще что…

Я невольно усмехнулся и поинтересовался:

- В детстве? И когда же это?

- В пять лет, например, мы с тобой жили душа в душу.

Я не выдержал и расхохотался.

- В пять лет? Мам, ты еще вспомни, что я в утробе делал! И ты думаешь, что я тогда был настоящим, да? А ты не думала, что тогда я был маленьким и ничего не знал? Ты не думала, что настоящий я появляется сейчас? И легче сказать, что я испортился, чем принимать меня таким, какой я есть!

- Не ори, я тоже могу орать! Ты ни о ком кроме себя не думаешь! Я иду спать. Может получиться хоть пару часов.

Она стремительно выскочила из комнаты, но задержалась на пороге, прежде чем скрыться у себя. Пораженно взглянув на меня, мама заявила:

- И в кого ты такой пошел?

- В тебя, - лишь ответил я, и тоже ушел к себе.

***

Эту историю как-то замяли. Я почему-то думал, вызовут полицию, или родители Кирилла придут к нам и начнут требовать какую-нибудь компенсацию. Возможно, даже попытаются пристроить меня в какую-нибудь колонию для несовершеннолетних, но, как ни странно, дальше этого сборища история не пошла. Кто-то из них, конечно, позвонил моей матери еще тогда, иначе как бы она узнала, что произошло.

И все пошло, как обычно, за исключением того факта, что я нажил себе несколько страшных врагов. Их ненависть чувствовалась кожей. Как только я переступил порог школы, я увидел этих двух громил из футбольной команды, а потом наткнулся и на подбитый взгляд Кирилла. Остальные тоже таращились на меня с затаенным недружелюбием и старались обходить стороной. Похоже, все стали считать меня за психа.

Один только Ян спокойно и довольно поприветствовал меня, выполняя свою традиционную роль почтового голубя. Ему очень шло быть информатором, к тому же это давало определенную свободу действий. Он мог общаться с кем угодно, быть в курсе всех новостей, и одновременно никто не думал его бортануть. Как если бы он выполнял естественные для него функции. Но я всегда знал, кем был Ян на самом деле. У него не было никаких принципов, он просто искал выгоду.

- ну, ты даешь, - тихо присвистнул он.

Мы столкнулись в туалете. Я мыл руки, а он стоял у окна и как обычно разглядывал меня с этим выражением особого интереса на лице. Недоуменно покосившись на его долговязую фигуру, я задался про себя вопросом, что ему постоянно надо от меня.

- ты странный человек, Сергей. Не дурак. Совсем не дурак. Но ведешь себя, как изгой. Между прочим, до недавнего времени ты имел все шансы заобщаться с нормальными людьми.

- Тебе что-то нужно?

- Посмотри на себя, - вкрадчиво продолжил Ян, и я невольно перевел взгляд на свое отражение – Ты вроде постоянно тыкаешь нам, что, мол, внешний вид для нас все. А ты сам… ты сам разве не стараешься подчеркнуть им свою… индивидуальность? Назовем это так.

На меня глядел бледный парень с парой крупных ссадин на лице, зашитой бровью и обветренными губами. Глаза были матовыми и непроницаемыми, а из-за впалых скул я казался голодным и злым.

- Ты носишь только черное, ходишь с подчеркнутой резкостью. Твой плейер забит всяким адским металлом, и держу пари, ты еще хочешь себе набить где-нибудь татуировку с черепом. Ты и так пугаешь людей.

Я повернулся и равнодушно оглядел Яна с ног до головы. Он был высоким, тощим, с торчащими кривоватыми ушами. У него была очень плохая жирная кожа, она блестела даже в темноте, и это не шутка. Рыжеватый ежик он пытался уложить в какое-то подобие прически, но выглядел, как и большинство парней в нашей школе, которые злоупотребляют гелем для волос.

- Почему ты постоянно на меня смотришь? – спросил я – Я замечаю твое внимание ко мне везде. Тебе хочется поговорить со мной.

- И что с того? Я люблю общаться с разными людьми.

- Но тебе нравится говорить со мной. Потому что ты чувствуешь во мне равного по интеллекту.

По его лицу пробежала молния растерянности, но Ян быстро вернул себе свой привычный саркастический вид.

- ну, я же сказал, что ты не дурак. Эй, Серый. Я хочу помочь тебе, правда. Я вижу, что ты мог бы быть другим.

- Стань продюсером. Ты так любишь продумывать образы для других, - посоветовал ему я и двинулся на выход.

- Эй, постой.

Я замер. Полуденный свет плескался в белом кафеле, и от этого в туалете все словно переливалось.

- Это правда, что все говорят?

- Что именно? – мое терпение уже кончалось, но Ян не замечал раздражения.

- Что несколько лет назад тебя чуть не исключили? Что ты парня одного чуть до смерти не забил?

Я скользнул по нему взглядом, Ян выглядел даже слегка взволнованным, рот был приоткрыт, а в глазах что-то сверкало.

- Отвали уже от меня, Ян.

***

Когда мне было одиннадцать лет, я действительно очень сильно избил одного знакомого. Тогда вещи воспринимались острее, любой поступок казался фатальным, я жил в мире безвозвратных вещей, где все случалось раз и навсегда. Это была дурацкая история о предательстве. Для меня очень много значили отношения с другими людьми. Как раз то, о чем любит говорить моя мать. Каким я был милым, ласковым котенком.

С этим парнем, как мне казалось, мне удалось подружиться. У нас были общие интересы, еще что-то… Как ни странно, то, что тогда причинило мне большую боль, с годами размылось настолько, что уже невозможно было вспомнить истинную причину разлада. Я только помню, что он рассказывал всем подряд, то, что я доверил ему. Мои мечты и страхи, в одиннадцать-двенадцать лет, это все вдруг начинает приобретать особенный сакральный оттенок, а любая откровенность с другими людьми несет на себе оттенок интимности.Поэтому доверие является высшей роскошью.

Он посмеивался над моей чрезмерной серьезностью, говорил, что я депрессивный маньяк, что сейчас кажется мне комичным. Но тогда истинный вес слов всегда преувеличивался, все казалось больше и страшнее.

И мы, разумеется, подрались. Помню привкус белого снега на губах. А также голубое небо, в котором дрожали грани хрусталя. Мириады бликов на снегу, день чистого волшебства. И совершенно диссонирующий с этим момент драки. Мы остервенело колошматили друг друга руками и ногами, а другие улюлюкали и чуть ли не делали ставки.

И на самом деле это все вранье, что я избил этого придурка до полусмерти. Мы наваляли друг другу в равной степени, просто он поскользнулся и упал головой на бордюр, который под слоем снега было сложно различить. И потерял сознание. Впоследствии он остался жив, а потом перевелся из нашей школы. Но людская память такая вещь, которая никогда не выпускает из себя воспоминание, не подкорректировав его в чью-то пользу. Иногда это происходит непроизвольно, иногда умышленно.

Как бы то ни было, за мной закрепилась репутация страшного изверга, которая мало меня волновала. И с тех пор у меня не было друзей. Все, кто, так или иначе, общались со мной, стали держать дистанцию. Потом мы перешли в старшую школу, и все это как-то подзабылось, да и приток новых впечатлений вытеснил этот эпизод из коллективной памяти.

Это то, за что я не люблю детство и то, что после. Все оцениваешь неправильно. А когда понимаешь, что это пустяк, то уже поздно. Вы получили детскую травму.

***

Близился Новый год, и по всем улицам сверкали елки, шары, виднелись олени и колокольчики. В детстве это просто завораживало. Я чувствовал в этом времени особенное волшебство, не присущее больше ни одному другому сезону. В снеге и этих праздничных символах таилось что-то очень теплое и сказочное.

В этом году я окончательно разуверился в чудесах. Я продолжал пребывать в коме, не чувствуя себя живым, и не понимал, как мне из нее выбраться. На заднем плане покачивался труп Саши, намекая на какую-то изнаночную сторону происходящего.

Я стал курить по две пачки в день, понимая, что это завожу себя в какой-то тупик. Мать уже давно подозревала об этом, но старательно делала вид, что не чувствует моего прокуренного духа, которого появлялся в квартире раньше чем я. Однако она все-таки наткнулась на пачку сигарет, но лишь поморщилась и сказала: «Делай, что хочешь».