Во власти хаоса. Современники о войнах и революциях 1914–1920 - Аринштейн Леонид Матвеевич. Страница 41

В начале февраля я был вызван в Могилев, в штаб Верховного Главнокомандующего, для совещания по разработке оперативной директивы Черноморскому флоту. По пути в Могилев я остановился на два дня в Петрограде, где мне необходимо было переговорить в различных учреждениях Морского Министерства по вопросам, касающимся Черноморского флота.

В Петрограде и в Могилеве я был поражен ростом оппозиционного настроения по отношению к правительству как среди петроградского общества, так и среди гвардейских офицеров и даже в Ставке. Вернувшись в Севастополь, я доложил об этом адмиралу Колчаку, высказав мнение, что рост оппозиционного настроения мне представляется весьма опасным.

Главнокомандующий Кавказской армией Великий Князь Николай Николаевич пригласил адмирала Колчака прибыть к 25 февраля ст. стиля в Батум для обсуждения вопросов, касающихся совместных действий армии и флота на Малоазийском побережье. Адмирал вышел в Батум на эскадренном миноносце; я сопровождал его. После совещания с Великим Князем мы были приглашены завтракать к нему в поезд, а затем вернулись на миноносец, где была получена шифрованная телеграмма из Петрограда от и. об. помощника начальника морского генерального штаба капитана 1 ранга графа Капниста, с надписью: «Адмиралу Колчаку, прошу расшифровать лично».

Телеграмма гласила: «В Петрограде произошли крупные беспорядки, город в руках мятежников, гарнизон перешел на их сторону»… В тот же день, ночью, мы вышли в Севастополь…

Адмирал собрал совещание старших начальников, которым сообщил полученные известия. Адмирал также дал указание начальникам частей – сообщать подчиненным о ходе событий, чтобы известия о них приходили к командам от их начальников, а не со стороны, от смутьянов и агитаторов; при этом начальники должны разъяснять подчиненным смысл событий и влиять на них в духе патриотизма. Все важные сведения, получаемые в штабе флота, должны немедленно сообщаться старшим начальникам. Редактирование этих сведений и сообщение их дальше было возложено на меня.

Опубликование первых известий не произвело заметного влияния на команды и на рабочих. Служба шла нормальным порядком, нигде никаких нарушений не происходило. Это явилось новым доказательством того, что революционной подготовки в районе Черного моря не было.

Через два дня пришли первые газеты из Петрограда и Москвы. Появилось много новых газет социалистического направления, призывавших к низвержению государственного строя и разложению дисциплины в армии и во флоте. Во мгновение ока настроение команд изменилось. Начались митинги. Из щелей выползли преступные агитаторы.

На лучшем линейном корабле, «Императрица Екатерина II», матросы предъявили командиру требование убрать с корабля офицеров, имеющих немецкие фамилии, обвиняя их в шпионаже в пользу неприятеля. Мичман Фок, прекрасный молодой офицер, был дежурным по нижним помещениям корабля; ночью он обходил помещения и проверял дневальных у артиллерийских погребов. Матросы предъявили ему обвинение, будто он собирался взорвать корабль. Горячий молодой офицер счел себя оскорбленным и застрелился у себя в каюте. Узнав об этом, адмирал Колчак отправился на этот корабль, разъяснил команде глупость и преступность подобных слухов, в результате которых погиб молодой офицер, храбро сражавшийся в течение всей войны. Команда просила прощения и больше не поднимала вопрос об офицерах с немецкими фамилиями.

В тот же день адмирал приказал прислать в помещение Севастопольских казарм по два представителя от каждой роты с кораблей, береговых команд и гарнизона Севастопольской крепости. Этим представителям адмирал сказал речь, указав на необходимость поддержания дисциплины и продолжения войны до победного конца. Речь произвела желаемое впечатление, хотя один матрос пытался выступить с резкими возражениями, которые произвели тяжелое впечатление на адмирала.

По возвращении его на корабль я доложил ему только что полученную телеграмму об убийстве матросами командующего Балтийским флотом вице-адмирала А. И. Непенина. Это известие еще ухудшило состояние духа А. В. Колчака и он высказал мысль, что при таком настроении команд и крушении дисциплины нельзя продолжать вести войну и он не может нести ответственности за боевые действия на море.

К вечеру с некоторых кораблей поступили известия, что настроение команд улучшается, команды заявляют о необходимости воевать и беспрекословно подчиняться офицерам. Казалось, что речь адмирала делегатам от команд оказала хорошее влияние.

Из Ставки стали поступать подробные сообщения о ходе событий. Аппарат Бодэ, соединявший прямым проводом штаб Верховного Главнокомандующего с штабом Черноморского флота, помещался на «Георгии Победоносце» в отдельной каюте; я ходил в эту каюту, отпускал телеграфных чиновников и лично принимал сообщения из Ставки с той целью, чтобы известия попадали к флоту непосредственно из сообщений штаба, а не через телеграфистов; хотя должен сказать, что во всё время войны и революции я не имел случая заметить проникновения секретных сведений через телеграфных чиновников штаба; они честно выполняли свой долг и усердно работали. Тем не менее, в революционное время трудно на кого-либо положиться, и я считал необходимым соблюдение такой предосторожности.

Вскоре пришло известие об отречении Государя от престола и его прощальный приказ армии и флоту, повелевающий повиноваться новому правительству. При этом произошел следующий случай: я находился в телеграфной каюте, когда принимали манифест об отречении Государя Императора Николая II; по окончании передачи манифеста следовали слова: «сейчас передадим вам манифест Михаила Александровича», и в этот момент где-то на линии порвался провод. Сообщение было прервано на несколько дней. Через сутки известие об отречении Государя стало проникать к командам. Создалось опасное положение, дававшее повод к обвинению, что начальство скрывает известие об отречении Государя. Так как последние слова телеграфной передачи сообщали о манифесте Михаила Александровича, то адмирал Колчак решил отдать приказ о приведении команд к присяге на верность Государю Императору Михаилу Александровичу. На некоторых кораблях уже начали приводить к присяге, причем присяга происходила без всяких осложнений. В это время было восстановлено действие прямого провода и получен манифест Великого Князя Михаила Александровича, но об отречении от престола. Дальнейшее приведение к присяге было приостановлено – это также не вызвало никаких внешних осложнений.

Итак, не было больше Императора, а было Временное Правительство. Необходимо было решить, что делать офицерам. Манифест об отречении и прощальный приказ Государя не только освобождали воинских чинов от присяги ему, но и повелевали служить новому правительству. В сознании морских офицеров твердо сидела мысль о необходимости довести войну до победного конца и остаться верными союзникам, с которыми мы были связаны кровными узами на поле брани. Некоторая, меньшая часть офицеров даже поддалась мысли, что Временное Правительство поведет войну более энергично, чем прежнее. Надо сказать, что последние составы правительства, со Штюрмером и Протопоповым во главе, были крайне непопулярны. Вместе с тем, падение дисциплины и сознание, что от офицеров фактически отпала возможность применения каких-либо мер принуждения по отношению к подчиненным, делали продолжение войны невозможным, если не совершится перемена к старому.

Мне, по должности флаг-капитана оперативной части, работавшему в реальной обстановке и постоянно занимавшемуся учетом имеющихся сил и средств и соответствием их с боевыми задачами – было особенно ясно, что чем дальше идет война, тем необходимо большее напряжение сил и средств, следовательно – тем строже должна быть дисциплина и ответственность. Поэтому с первых дней революции и с падением дисциплины для меня было ясно, что войну вести нельзя и что она проиграна. Свое мнение я доложил командующему флотом. Адмирал мне ответил, что он его разделяет, но считает своим долгом сделать последнюю попытку к оздоровлению команд, если же она не удастся, то сложит с себя командование флотом.