Веселие Руси. XX век - Коллектив авторов. Страница 76

«Штурмовая» кампания уже в конце 1929 года привела к смене руководства ОБСА. Ларин и Дейчман были отстранены за излишнюю активность и создание атмосферы «ожесточенной враждебности к таким правительственным органам, как Наркомфин, Наркомторг, Госплан, в которых, конечно, есть недостатки, но которые, тем не менее, есть органы пролетарской диктатуры», – именно так были расценены резолюции митингов ОБСА против намечавшегося увеличения производства спирта [622]. Нарастание государственной регламентации всех сфер общественной жизни исключало само существование самодеятельного движения; отныне жизнь граждан должна была определяться исключительно идущими сверху распоряжениями. Уместно вспомнить цитированные выше слова Сталина, что государство вольно решать, потреблять или не потреблять водку его гражданам…

Однако первые же попытки форсированного переустройства экономики привели к серьезным трудностям в снабжении продовольствием. Решением этой проблемы стало введение (с 1928 по 1934 год) карточек для горожан на основные продукты при одновременном повышении цен на прочие товары и расширении коммерческой торговли (1 кг черного хлеба стоил по карточкам 12 коп а в свободной продаже – 2, 5 руб.). Другим источником бюджетных поступлений стала работа печатного станка: объем денежной массы увеличился к 1933 году в пять раз по сравнению с 1928 годом. Эмиссия сделала рубль уже в 1928 году неконвертируемым и увеличила денежную массу в 8 раз. При этом тяжелая индустрия не давала должной прибыли и требовала государственных дотаций.

Спиртное не вошло в число распределяемых по карточкам товаров, но с июня 1932 года по постановлению Государственного комитета цен при Совете труда и обороны в продажу пошла пшеничная водка по цене в полтора раза выше прежней [623]. Рост цен на продовольствие продолжался и впоследствии: в 1932–1940 годы они увеличились еще в 2–5 раз. В 1940 году цены были в 6–7 раз выше, чем в 1928 году, и «съедали» все увеличение зарплаты, которая и так была невысокой.

Вот как выглядели цены на продукты в 1937 году: 1 кг пшеничной муки стоил 4 руб. 60 коп., лущеного гороха – 3 руб. 60 коп., гречки – 1 руб. 82 коп.; мятных пряников – 5 руб. 75 коп., повидла

– 4 руб. 30 коп., кофе – 10 руб. 90 коп.; кусок хозяйственного мыла

– 2 руб. 27 коп.; банка сардин – 4 руб.75 коп., кеты натуральной -3 руб. 50 коп. Пол-литровая бутылка вина стоила около 4 руб., бутылка побольше – около 7 руб.

После тарификации, проведенной в начале 1930 года, у рабочих наиболее распространенной была зарплата в 60–90 руб. в месяц. Низкооплачиваемые группы рабочих получали 30–50 руб., наиболее высокооплачиваемые – порядка 180 руб. Постановление СНК СССР от 1 ноября 1937 года «О повышении заработной платы низкооплачиваемым рабочим и служащим фабрично-заводской промышленности и транспорта» предусматривало такое увеличение зарплаты этим категориям работников, при котором при повременной оплате тарифная ставка вместе с надбавкой составляла не ниже 115 руб. в месяц, а при сдельной – не ниже 110 руб. Поллитровка водки перед войной стоила уже 6 руб.

В этих условиях она становилась поистине необходимым универсальным средством для пополнения казны: «5 миллиардов мы имеем доходу от водки – или 17 % всех доходных поступлений. Давно мы простую водку назвали «пшеничной» и давно вы вместо написанных 40° пьете 38°», – разъяснял в узком кругу суть «новой линии» в питейном вопросе высокопоставленный чиновник Наркомата финансов в 1932 году [624]. А в знаменитом «Елисеевском» гастрономе глазам рядового москвича летом 1930 года представала картина: «В отделе рыбном до недавнего времени торговали папиросами; теперь – пусто. В большом отделе фруктов – теперь «весенний базар цветов». В отделе кондитерском – детские игрушки и изредка немного сквернейших конфет. В парфюмерном – одеколон, но нет мыла. Торгует один винный, ибо в колбасном изредка жареная птица по 6 руб. за кило. И только в задней комнате торгуют по карточкам хлебом, сахаром, когда он есть» [625].

В лихие годы стремительного наступления на крестьянство и разрушения старого сельского уклада в деревне начался настоящий голод. Хлеб из колхозов выгребался в качестве обязательных поставок, а промышленные товары не поступали, т. к. государственная система снабжения была ориентирована на обеспечение прежде всего тех социальных групп, которые прямо поддерживали режим и обеспечивали успех индустриализации. В качестве реакции на пустые полки сельских магазинов появились листовки. В одной из них, написанной «под народную поэзию», крестьянин жаловался:

Впрочем, иногда в провинции даже водки не хватало. Выездная комиссия Наркомснаба во главе с А.И. Микояном весной 1932 года оценила положение с продовольствием в Мурманске как «очень плохое» и зафиксировала жалобы жителей на подвоз спиртного раз в 10 дней, следствием чего были давки, в которых десятки человек получили ранения. Стараниями комиссии торговля сделалась более регулярной. Бесперебойно торговали водкой лишь в закрытых распределителях для «ответработников» и Торгсинах, где отоваривались «сдатчики» драгоценных металлов и произведений искусства.

Однако на провал трезвенной кампании 1928–1931 годов оказала влияние не только прямолинейная сталинская политика. Отказ от нэповского курса и форсированная перестройка экономики вызвали колоссальные социальные сдвиги и потрясения, которые, в свою очередь, оказали существенное влияние на уровень потребления алкоголя в стране. Окончательная отмена частной собственности, уничтожение «эксплуататоров» и «контрреволюционеров» (буржуазии, духовенства, казачества, офицерства, дворянства, купечества) стремительно разрушали сложившуюся социальную структуру. Общая численность рабочих выросла с 9 млн человек в 1928 году до 23 млн человек в 1940 году; число специалистов – с 500 тыс. до 2, 5 млн человек, т. е. появились массовые профессии индустриальных работников современного типа. Урбанизация почти в 2 раза (с 18 % до 32 %) увеличила население городов за счет выходцев из деревни, где в ходе коллективизации миллионы крестьян оказались в буквальном смысле выбитыми из привычного уклада жизни или вообще были сосланы в отдаленные районы страны.

Уже с конца 1920-х годов население городов ежегодно увеличивалось на 2–2, 5 млн человек; стройки новой пятилетки добровольно или принудительно поглощали все новые «контингенты» вчерашних крестьян, не приобщая их, естественно, за столь короткий срок к качественно новой культуре. Старые центры, новостройки и рабочие поселки обрастали бараками, общежитиями, «балками» и прочими крайне неблагоустроенными жилищными скоплениями при минимальном развитии городской инфраструктуры, способной «переварить» или, как выражались в те годы, «окультурить» массы неквалифицированных новоселов. Рывок 1920-1930-х годов порождал в социальной сфере те же последствия, что и «первая индустриализация» второй половины XIX – начала ХХ века, только в большем размере, учитывая скорость и размах преобразований.

В какой-то степени преобразования той поры созвучны петровским реформам. Глубокий переворот в наиболее консервативной бытовой сфере с полной отменой «сверху» традиционных ценностей не мог не вызвать в обществе (весьма неоднородном по своему социокультурному уровню), кроме отнюдь не выдуманного революционного энтузиазма, глубочайшего потрясения, кризиса казавшихся незыблемыми моральных устоев. Советская власть не только, подобно Петру I, изменила одежду, знаковую систему, манеры поведения, но «отменила» даже Бога и – временно – семидневную неделю!