Убежище. Дневник в письмах (др.перевод) - Франк Анна. Страница 20
Мы снова ждали и ждали, но больше ничего не было слышно, и тогда мы все предположили, что воры, услыхав шаги в доме, обычно таком тихом, дали деру. К несчастью, радиоприемник внизу был все еще настроен на английскую станцию, да и вокруг него были аккуратно расставлены стулья. Если дверь взломана и это заметит противовоздушная оборона и предупредит полицию, то последствия могут быть весьма неприятные. Так что менеер Ван Даан встал, надел брюки, пальто, шляпу и следом за папой очень осторожно спустился по лестнице, за ним – Петер, который на всякий случай вооружился тяжелым молотком. Дамы наверху (в том числе и мы с Марго) ждали в тревоге, пока через пять минут господа не появились наверху и не рассказали, что в доме все тихо. Было договорено, что мы не будем ни открывать кран, ни спускать воду в уборной, но так как от волнения почти у всех жителей дома прихватило желудки, то ты можешь себе представить, какая там стояла вонь, когда мы все друг за дружкой сделали свое дело.
Но, как говорится, беда никогда не приходит одна. Так и теперь. Номер 1 было то, что часы на Вестерторен не играли, а ведь это меня обычно так успокаивало. Номер 2 было то, что менеер Фоскёйл вчера вечером ушел раньше и мы не знали точно, удалось ли Беп завладеть ключом и не забыла ли она запереть дверь.
Но сейчас это было не так важно, все еще был вечер, и мы оставались в неизвестности, хотя все же немного пришли в себя, так как примерно с четверти девятого, когда в наш дом забрался вор, до половины одиннадцатого больше ничего не слышали. Так что при ближайшем рассмотрении нам показалось маловероятным, чтобы вор взломал дверь так рано вечером, когда на улице еще могут быть прохожие. Кроме того, одному из нас пришло в голову, что, вполне возможно, мастер на соседнем складе фирмы «Кех» еще работал, а ведь, находясь в состоянии тревоги и при наших тонких стенках, можно запросто ошибиться в звуках, да еще и воображение в подобных рискованных случаях играет часто немаловажную роль.
Так что мы пошли спать, но не всем удалось заснуть. Папа, как и мама и менеер Дюссел, часто просыпался, а про себя могу сказать, хоть и с небольшим преувеличением, что не сомкнула глаз. Сегодня утром господа спустились вниз и подергали входную дверь, чтобы убедиться, закрыта ли она еще. Но все было в порядке!
Происшествия, далеко не из приятных, были, конечно, рассказаны всей конторе в красках, ведь какое-то время спустя можно легко посмеяться над такими вещами, и только Беп приняла все всерьез.
P.S. Сегодня утром засорилась уборная, и папе пришлось длинной деревянной палкой выковыривать из унитаза все клубничные рецепты (в настоящее время – наша туалетная бумага) с несколькими килограммами какашек. Палку потом сожгли.
Милая Китти!
Курс стенографии закончен, теперь мы начинаем практиковаться на скорость. Какими мы становимся умниками! Чтобы поведать тебе еще кое-что о моих «убивающих дни занятиях» (называю их так потому, что мы не делаем ничего иного, как стараемся возможно быстрее скоротать дни, чтобы приблизить конец нашего пребывания в Убежище). Я обожаю мифологию и особенно увлекаюсь греческими и римскими богами. Тут считают, что это временное увлечение; они еще никогда не слыхали о подростке – почитательнице богов. Ну что ж, тогда я первая!
Менеер Ван Даан простужен, или, лучше сказать, у него немного першит в горле. Он из этого делает неизвестно что. Полоскания с ромашковым отваром, нёбо смазывает настойкой мирры, эвкалиптовый бальзам на грудь, нос, зубы, язык, и к тому же он еще не в духе!
Раутер, один из крупных мофов, произнес речь: «Все евреи до первого июля должны покинуть германские земли. С первого апреля до первого мая будет очищена провинция Утрехт (как будто речь идет о тараканах), с первого мая до первого июня – провинции Северная и Южная Голландия». Как стадо бедной, больной, заброшенной скотины, гонят этих несчастных людей в грязные места убоя. Но лучше я об этом помолчу, собственные мысли доводят меня только до кошмаров!
Еще одна приятная новость: немецкий отдел биржи труда поврежден пожаром. Через несколько дней последовал загс. Мужчины в форме немецкой полиции связали охрану, и таким образом были свистнуты важные документы.
Милая Китти!
Настроение вовсе не для шуток (смотри дату), напротив, сегодня я вправе применить пословицу: пришла беда – отворяй ворота.
Во-первых, у нашего увеселителя менеера Клеймана вчера началось тяжелое желудочное кровотечение, и ему по крайней мере три недели придется лежать в постели. Надо тебе знать, что он часто страдает желудочными кровотечениями, против чего, похоже, ничего не помогает. Во-вторых, у Беп грипп. В-третьих, менеер Фоскёйл на следующей неделе ложится в больницу. Наверно, у него язва желудка и ему предстоит операция. И в-четвертых, из Франкфурта приехали директора фирмы «Помозин», чтобы обсудить новые поставки «Опекты». Все пункты этого обсуждения папа обговорил с Клейманом, в такой короткий срок Кюглер не мог быть как следует проинформирован.
Франкфуртские господа прибыли, папа уже заранее трясся по поводу результатов переговоров. «Если бы я мог при этом присутствовать, ах, если бы мне можно было быть внизу!» – выкрикивал он.
«Тогда иди и ложись на пол, прижми к полу ухо. Ведь господа придут в директорский кабинет, и ты все сможешь услышать». У папы лицо прояснилось, и вчера в половине одиннадцатого утра Марго и Пим заняли свой пост на полу (два уха услышат больше, чем одно). Утром переговоры не кончились, а днем папа был уже не в состоянии продолжать операцию подслушивания. Его разбило от непривычной и неудобной позы. В половине третьего, когда мы услышали голоса в коридоре, я заняла его место. Марго составила мне компанию. Разговор был порою такой затянутый и скучный, что вдруг я заснула на жестком, холодном линолеуме. Марго не решалась меня толкнуть, опасаясь, что внизу нас услышат, а окликнуть было совсем невозможно. Я проспала добрых полчаса, потом в ужасе проснулась, позабыв все из важных переговоров. К счастью, Марго была внимательнее.
Милая Китти!
Ах, список моих грехов опять пополнился чем-то ужасным. Вчера вечером я лежала в постели и ждала, когда папа придет ко мне помолиться и сказать «спокойной ночи», и тут вошла мама, села ко мне на постель и спросила очень робко:
– Анна, пока папочка не придет, не помолиться ли нам с тобой?
– Нет, Манса, – ответила я.
Мама встала, постояла около моей постели, а потом медленно пошла к дверям. Вдруг она обернулась и с искаженным лицом проговорила:
– Я не хочу на тебя сердиться, насильно любить не заставишь!
Когда она выходила за дверь, в ее глазах стояли слезы. Я не пошевелилась и сразу почувствовала, как было подло с моей стороны так грубо оттолкнуть ее, но я знала, что иначе не могла. Я не могу так лицемерить и против воли молиться с ней, просто не могу! Я сочувствовала маме, очень глубоко сочувствовала, потому что первый раз в жизни я заметила, что мое холодное отношение ей не безразлично. Я увидела печаль на ее лице, когда она сказала, что насильно любить не заставишь. Говорить правду – жестоко, но ведь она сама оттолкнула меня от себя, она сама сделала меня бесчувственной ко всяким проявлениям ее любви ко мне своими бестактными замечаниями, грубыми шутками над теми вещами, которые я воспринимаю вовсе не как шутки. Так же как каждый раз все сжимается во мне от ее жестких слов, так сжалось сердце у нее, когда она поняла, что любовь между нами на самом деле исчезла.
Она полночи проплакала и всю ночь плохо спала. Папа на меня не смотрит, а когда взглянет, я читаю в его глазах: «Как ты могла быть такой злой, как ты смеешь доставлять матери такие огорчения!»