Убежище. Дневник в письмах (др.перевод) - Франк Анна. Страница 21

Все ждут, чтобы я извинилась, но на этот раз я не могу просить прощения, потому что я сказала только правду и рано или поздно мама все равно должна узнать об этом. Я кажусь – и так оно и есть – равнодушной к маминым слезам и папиным взглядам, потому что они оба впервые столкнулись с тем, что у меня не выходит из головы. Могу только посочувствовать маме, которая сама должна решить, как ей держать себя. Я же буду молчать, останусь холодна и впредь не буду отступать от правды, потому что чем дольше скрываешь правду, тем труднее ее услышать!

Милая Китти!

Весь дом содрогается от ссоры. Мама и я, Ван Даан и папа, мама и мефрау – все друг на друга злятся. Приятная атмосфера, а? Список Анниных грехов, как обычно, обсуждался по всем пунктам.

В прошлую субботу иностранные господа снова прибыли в гости. Они остались до шести часов, мы все сидели наверху и не смели пошевельнуться. Когда в доме никого больше нет или поблизости никто не работает, то в директорском кабинете слышен каждый шаг. У меня опять сидячая лихорадка, сидеть подолгу тихо, как мышка, в самом деле не шутка.

Менеер Фоскёйл уже лежит в больнице Бинненхастхёйс, а менеер Клейман снова в конторе, желудочное кровотечение остановилось быстрее, чем обычно. Он рассказал, что загс еще больше изуродован пожарной командой, которая, вместо того чтобы тушить огонь, залила водой все здание. Это меня радует!

«Карлтон-отель» разрушен. Два английских самолета с большим грузом зажигательных бомб на борту налетели прямо на «Offiziersheim» [18]. Весь угол Вейзелстраат-Сингел сгорел. Воздушные налеты на немецкие города усиливаются с каждым днем. Ночью мы больше не знаем покоя, у меня под глазами черные круги оттого, что я не высыпаюсь.

Еда у нас никудышная. На завтрак сухой хлеб и суррогатный кофе. На обед уже четырнадцать дней шпинат или салат. Картофелины двадцать сантиметров длиной, гнилые и сладкие на вкус. Кто хочет похудеть, побывайте в Убежище! Верхние горько жалуются, нам это кажется не такой уж трагедией.

Всех мужчин, которые воевали в 1940-м или были мобилизованы, призывают, чтобы работать на фюрера в лагерях для военнопленных. Это, наверное, мера предосторожности на случай высадки союзников!

Милая Китти!

У Дюссела был день рождения. До сих пор он делал вид, будто об этом ничего знать не желает, но, когда Мип пришла с большой продуктовой сумкой, из которой вываливались пакетики, он заволновался, как маленький ребенок. Его Лотье прислала ему яйца, масло, печенье, лимонад, хлеб, коньяк, пряник, цветы, апельсины, шоколад, книги и почтовую бумагу. Он соорудил праздничный стол, который целых три дня был выставлен напоказ, этот старый дурак! Не подумай, что он голодает, мы нашли в его шкафу хлеб, сыр, джем и яйца. Это позор в высшей степени, что он, принятый нами здесь с такой любовью и только затем, чтобы спасти его от гибели, теперь набивает брюхо за нашей спиной и ничем не делится. Мы же всем с ним поделились! Еще более мерзко, по-нашему, выглядит его мелочность и по отношению к Клейману, Фоскёйлу и Беп, им ничего от него не достается. Апельсины, которые так необходимы Клейману для его больного желудка, по мнению Дюссела, не менее полезны для его собственного желудка.

Сегодня ночью я четыре раза вынуждена была собирать все мои пожитки, так громко пуляли. Сегодня я сунула в чемоданчик самые необходимые на случай бегства причиндалы. Но правильно говорит мама: «Куда же ты убежишь?»

Целая Голландия наказана за забастовку множества рабочих. Поэтому ввели осадное положение, и каждый получит одним талоном на масло меньше. Какие детки непослушные!

Вчера вечером я помыла маме голову, это в наше время тоже не так просто. Мы вынуждены обходиться липким зеленым мылом, потому что шампунь кончился, и, во-вторых, Манс не может как следует расчесать свои волосы, так как на семейной гребенке не более десяти зубцов.

Когда я обдумываю, как мы здесь живем, то чаще всего прихожу к выводу, что по сравнению с другими евреями, которые не скрываются, мы живем как в раю, но что потом, когда все снова встанет на свои места, я все же буду удивляться, как мы, которые раньше так аккуратно содержали дом, до такой степени, да, вполне можно так сказать, опустились. Опустились в том, что касается наших манер. Например, с того времени, что мы здесь, на нашем столе одна и та же клеенка, которая от постоянного употребления стала очень грязной. Я часто пытаюсь хоть немного привести ее в порядок тряпкой, в которой столько дыр, что ее уже и тряпкой-то не назовешь, новой она была давным-давно, задолго до того, как мы стали скрываться; но как усердно ни три стол, все же не очень-то многого добьешься. Ван Дааны всю зиму спят на фланелевой простыне, которую здесь выстирать невозможно, потому что стиральный порошок, по карточкам, слишком большая редкость, и, кроме того, он никуда не годится. Папа ходит в обтрепанных брюках, и галстук его тоже говорит об износе. Мамин корсет сегодня лопнул от старости, и починить его больше нельзя, а Марго носит бюстгальтер, который мал ей на два номера. Мама и Марго всю зиму проносили на двоих три рубашонки, а мои мне так малы, что даже до пупа не достают. Это еще терпимо, но все же я иногда с ужасом думаю: как мы сможем, износив все, от моих трусов и до папиной бритвенной кисточки, когда-нибудь в дальнейшем снова достичь прежнего довоенного положения?

Настроения в Убежище по поводу войны.

Менеер Ван Даан. Этот уважаемый господин отличается, по нашему общему мнению, глубоким пониманием политики. Но все же предсказывает нам, что мы вынуждены будем пребывать здесь до конца 43-го. Это ужасно долго, но все же выдержать можно. Но кто даст нам гарантию, что эта война, никому не приносящая ничего иного, кроме ущерба и горя, тогда закончится? И кто даст нам гарантию, что с нами и нашими сожителями по Убежищу к тому времени не произойдет чего-нибудь? Абсолютно никто! И потому мы живем в каждодневном напряжении. В напряжении от ожидания и надежды, но также и от страха, когда слышим звуки в доме или на улице, когда ужасно стреляют или когда в газете печатают новые «объявления», потому что каждый день может произойти и такое, что некоторые из наших помощников вынуждены будут сами здесь скрываться. «Скрываться» стало самым обычным словом. Какая масса людей скрывается; в соотношении со всем населением их, конечно, не много, и все же в будущем мы точно будем удивлены, узнав, как много в Голландии хороших людей, которые взяли к себе евреев и христиан-беженцев, с деньгами или без них. А еще невероятно сколько людей, по слухам, имеет фальшивые документы.

Мефрау Ван Даан. Когда эта прекрасная (лишь по ее мнению) дама услышала, что не так трудно, как прежде, обзавестись фальшивым документом, она тут же предложила сделать это каждому из нас. Будто это ничего не стоит и деньги растут у папы и менеера Ван Даана в кармане. Мефрау Ван Даан постоянно несет самую великую чушь, и Путти часто выходит из себя. Но это легко себе представить, потому что один день Керли говорит: «Я в будущем покрещусь», а на другой день: «Я давно мечтаю попасть в Иерусалим, ведь только среди евреев я чувствую себя в своей тарелке!»

Пим большой оптимист, но он всегда находит для этого причину.

Менеер Дюссел выдумывает что ни попадя, а если кто-то вздумает противоречить его светлости, то не на того напали. Я думаю, дома у менеера Альфреда Дюссела правило: что он скажет, то и закон. Но к Анне Франк это правило совершенно не подходит.