Четыре встречи (СИ) - Сухоцкая Инга. Страница 9

Жизнь как жизнь. Семья как семья. Счастье как счастье, немножко тоскливое, похожее на старенький диванчик, пролежанный, обтрепанный, но такой привычный… А привычка, как известно, вторая натура. Вот только с обручальным кольцом он так и не смирился. И не потому чтоб оно мешало или нет его сердечным забавам, а потому что странным считал выставлять символ своей несвободы напоказ. Никому ж не приходит в голову украшения ради в арестантских наручниках ходить. И сколько Татьяна не воевала, – ничего поделать не смогла. Так и завалялось его кольцо в недрах семейного быта. 

*** 

В купе проводницы что-то громыхнуло, послышались ворчанье, хихиканье, дверь открылась, выпуская хмельного довольного пассажира, вслед ему высунулась сонное, в разводах косметики, лицо проводницы, и с томным «с вами уснешь…» снова исчезло. Невзрачного вида мужичок, покачиваясь и покряхтывая, с видом победителя прошествовал мимо Алексея и скрылся за дверью своего купе. 

«Вот так просто. Всем хорошо, ничто не нарушено, равновесие сохранено…И не замечаешь, как время вымывает из жизни все лучшее, бесследно, без остатка растворяя это лучшее в секундочках, в мгновениях… Кто знает, зачем? Может, чтобы дразнить этим «лучшим» тех, кто идет следом? Потом и у них отберет... Пройдет время, – и та же Марина будет смеяться над пошловатыми анекдотами и по-хозяйски тешиться «а мой-то, мой»». И на душе стало так тошно, так мерзко, что Алексей бросился обратно в купе убедиться, что пока – это только его догадки. 

Здесь все было по-прежнему. Марина спала. За зашторенными окнами проносились редкие огни, и одинокий, и тусклый, превозмогая море тьмы и сновидчества, маленьким маяком мерцал у его полки ночник. Алексей улегся удобно и сразу, и с удовольствием вдыхая посвежевший воздух, думал, что каждому уготован свой путь, и лучшее, что может человек – двигаться по нему, никуда не сворачивая, ни с кем не сравнивая, не торопясь и не волнуясь, чтобы сердце билось четко и ровно, четко и ровно… 

Встреча вторая. Глава 10. Сны и пробуждения 

Спал он недолго, зато здорово и крепко, и едва проснувшись, хотел отправиться за кипятком, но вспомнив о вчерашней головной боли Марины, и чтоб ее не разбудить (пусть отсыпается сколько надо), как можно тише вернулся на место. Марина же в предчувствии скорого пробуждения спешила досмотреть удивительный сон. 

*** 

Снились заросли тучных акаций, суматошливость солнечных бликов, стук колес и предчувствие чуда. Рядом с ней – синеглазый Алеша с лучезарной весенней улыбкой губ по-детски припухлых и чутких. 

Зачем-то они собирались в Энск, хотели оговорить все детали, но кто-то следил за ними из-за кустов, чей-то взгляд упирался ей в спину, и она беспокойно оглядываясь, теряла нить разговора, потом возвращалась, с трудом вспоминая суть, снова видела пухлые уголки губ, и безумно хотела целоваться, но кто-то дышал за плечами… Разговор не шел, и Алеша предложил сбежать… немедленно… протянул ей руку… и исчез. А Марина, не зная что делать, проснулась. Верней, казалось, что проснулась, а на самом деле, перенеслась в следующий сон.  

Стук колес и предчувствие чуда. И свежо. И дыханье Алеши. И не видишь, а знаешь, что рядом. Вне материй и логики – знаешь. «Получилось!» – смеялась Марина, – «получилось!» – теперь упивайся бархатистым целующим солнцем, золотистой пыльцою улыбки в уголках его трепетных губ. 

– Какой сон хороший… Правда? – спрашивала она, еле приоткрыв ресницы, словно боясь расстаться с чудесным видением, и тянулась к нему. 

Алексей понимал, что Марина не очень проснулась, но вместо того, чтоб дождаться ее окончательного пробуждения, осторожно присел к ней, и легко, удивительно нежно подхватил ее, мягкую, сонную, под спину, чуть притянув, замер на секунду «не проснется ли?», но она по-прежнему доверчиво льнула: 

– Хороший сон… Хороший… – гладил он длинные волосы, шею, плечи, вдыхал запах чуть влажной кожи, шептал что-то ласковое, и целовал, целовал, целовал… И если отрывался на секунду от теплых, ласковых губ, то целовал глаза, виски, шею, и словно случайно, касался ее аккуратной и крепкой груди, еле-еле, едва-едва… 

А там и сон отступил, и за окном, сквозь кипень летней листвы, то и дело слепяще вспыхивало солнце, но двое завороженных никак не хотели очнуться. Время истаивало в провалах меж сном и явью, и казалось, что вечность – рядом… 

…ведь в его глазах – синее небо, на губах – откровение чуда, а в ладонях – притихшая юность; а в ее глазах – тихое море, на губах – легкий запах черешни, в темных прядях – вплетения солнца; а в касаниях – трепет свободы, драгоценной и жаркой как кровь… 

*** 

Из-за двери донеслись шаги, стук, звонкое «Просыпаемся! Чай, кофе позже, кипяток в конце вагона!» Голос проводницы и стук в дверь утверждали примат материи над сознанием (и спящим, и не спящим). 

– Я сейчас, только открою… – шепнул Алексей, и с сожалением оставив Марину, открыл дверь и отошел к своей полке. 

Инна-Нина шумно и деловито подсела к столику, разложила папки, и покопавшись, выложила бумажки: 

– Это вам. Билетики. 

– А с бельем что? – торопилась потонуть в суете Марина. 

– А что с бельем? Сложите аккуратненько, да и все. Голова-то как? 

– Спасибо, прошла. 

– Ну-ну… – понимающе подмигнула проводница. – А ты не робей, девка! Не робей! В дороге чего только не бывает! – бросила она, скрываясь в коридоре. 

Марина даже из вежливости улыбки выдавить не смогла. Стыд, боль и ужас охватили ее душу: «Ну, Мрыська! Ну, скотина безмозглая! Ну щетина же… покалывала, щекоталась! Скажешь, не заметила? Права, получается, Твердушкина? И матушка права. А он... Как в глаза-то ему глядеть?!» Она забилась в самый угол полки, и спрятала лицо в ладони. Оно горело от украденных поцелуев, пусть спросонья, пусть неожиданных, заблудившихся на перекрестках сознания и подсознания, но украденных: 

– Алексей, простите, я не… – заговорила, наконец, Марина, прижав руки к груди. – Вы замечательный, и жена у вас… вы бы не стали… а я… я… – осеклась она, не в силах договорить, опустив голову, и уронив руки на колени. 

– Значит… я хороший, а ты коварная? – Алексей жил просто, с улыбкой, и лишнего драматизма не любил. Ну, забылась, на солнце перегрелась, с жары отсыпалась… – Коварная, потому что я женат? Или потому что ты – коварная? 

– Потому что я… 

– А если не так? 

– А как? – не мог же Алеша на себя намекать, не мог сознательно потворствовать ее глупостям. 

– Ну… допустим… Допустим, узнала ты, что была такая история: оказалась твоя подружка один на один с женатым пареньком, и нашло на них что-то…Не удержались… Да особо и не удерживались. Дело-то в дороге было, – в купе кроме них никого. И он вроде хороший, и подружка твоя… Соня, например. А не удержались… И что? 

С собой Марина не церемонилась. Не надеясь достать высот человеческих, в лучшем случае оказывалась балдой, в худшем… Впрочем, каждый «худший» выявлял все новые грани ее низости. (В этот раз – то ли коварство, то ли то, за что камнями забивают.) Но судить других? Кто она? Бог? Судья всезнающий? А Соня… Как ее не любить?.. глазки живые, яркие, как вишенки, щечки румяные, кудряшки непослушные в тяжелый узел убраны… а умненькая какая! Веселая! Да кто ж не захочет такую расцеловать! От мыслей о Соне на сердце у Марины так потеплело, что даже смеяться захотелось, просто так, потому что хорошо. Губы в дурацкую улыбку растягиваться начали. 

– Нет, Мариш, коварство, – это не про тебя, - веселился Алексей. 

– А что про меня? 

– Какая разница? Главное, ты рядом – смешная, милая, нежная... 

Женщины любят ушами. Но странное дело, мужчины, нет, чтоб прислушаться к старой проверенной истине, упорно отстаивают право быть грубыми и безъязыкими. Алексей одаривал комплиментами щедро и проникновенно. Где разница между искренним словом и обычной галантностью Марина не понимала, и добросовестно ринулась перетряхивать свою душу. Смешная? Насколько смешной бывает глупость (есть же «абсурдный» юмор), – пожалуй. А вот остальное…