Мальчик на вершине горы - Бойн Джон. Страница 18

– Но почему? – Любопытство Пьеро разгорелось. – Пожалуйста, Эмма. Обещаю, я никому…

Кухарка вздохнула, и Пьеро увидел, что ей до смерти хочется посплетничать.

– Ладно, – буркнула она наконец. – Но если ты хотя бы заикнешься кому-нибудь про то, что я сейчас расскажу…

– Не заикнусь, – поспешил пообещать Пьеро.

– Тогда слушай, Петер. По тем временам хозяин уже стал лидером партии национал-социалистов, и партия эта его все больше и больше набирала мест в рейхстаге. Целая, почитай, армия у хозяина появилась, так, конечно, Гели страсть как нравилось, что такой человек на нее внимание обратил. Но потом вдруг ей это – раз! – и надоело. Потеряла интерес, а хозяин – нет, обожал, как раньше, и ходил за ней по пятам. А Гели возьми да и влюбись в Эмиля, был тогда такой водитель у Фюрера, и ничего, кроме беды, из этой любви не вышло. Беднягу Эмиля уволили – повезло, хоть жив остался. Гели все глаза выплакала, Ангела злобилась, но Фюрер племяшку нипочем не отпускал, таскал ее с собой повсюду, а она, бедная девочка, становилась все тише да несчастнее. Так вот, на Вильгельмину Фюрер посматривает, потому что больно уж на Гели она похожа. Наружностью обе ну просто вот как одна. Лицо широкое, круглое. Глаза темные, ямочки на щеках. Обе дурочки. Знаешь, Петер, когда я ее первый раз увидала, у меня аж сердце зашлось: испугалась, что привидение.

Пьеро задумался над всем этим, а Эмма опять занялась готовкой. Пьеро помыл миску и ложку, убрал их в сервант и лишь тогда обратился к Эмме с последним вопросом:

– Привидение? А почему, что с ней случилось?

Эмма покачала головой и, снова вздохнув, ответила:

– В Мюнхен она уехала. С собой он ее увез. И не отпускал ни на шаг. А потом как-то раз оставил одну в квартире на Принцрегентенплац, так она и пошла к нему в спальню, вытащила из ящика стола пистолет и застрелилась. Прямо в сердце.

Ева Браун почти всегда приезжала в Бергхоф вместе с Фюрером, и Пьеро было строго-настрого приказано называть ее Фройляйн и никак иначе. Ева, высокая блондинка с голубыми глазами, лет двадцати с небольшим, одевалась невероятно изысканно, и дважды в одном и том же наряде Пьеро ее ни разу не видел.

– Можете все это выкинуть, – сказала она как-то Беатрис, покидая Оберзальцберг; они с хозяином приезжали на выходные. Распахнула шкаф, провела рукой по блузкам и платьям. – Это прошлый сезон. Берлинские модельеры обещали немедленно выслать мне образцы из новых коллекций.

– Отдать бедным? – спросила Беатрис, но Ева всем видом показала: нет.

– Немецким женщинам, ни богатым, ни бедным, – изрекла она, – не пристало носить одежду, касавшуюся моего тела. Нет, просто сожгите все в печке на заднем дворе вместе с прочим мусором. Мне эти вещи больше не нужны. Сожгите их, Беатрис.

Ева почти не замечала Пьеро – уж точно куда меньше, чем Фюрер, – но иногда, проходя мимо по коридору, ерошила ему волосы или щекотала под подбородком, как спаниеля, и говорила что-нибудь вроде «лапочка Петер» или «ну разве не ангелочек?». Пьеро это очень смущало. Он не любил, чтобы с ним разговаривали свысока, и понимал, что Ева в точности не знает, кто он такой – бедный родственник, бесполезный нахлебник или попросту домашняя зверушка.

А подарок от Фюрера Пьеро получил так. Он находился в саду около дома и играл с Блонди, немецкой овчаркой Гитлера, заставляя ее снова и снова приносить палку.

– Петер! – крикнула Беатрис, выйдя на крыльцо и помахав племяннику. – Петер, подойди, пожалуйста!

– Я играю! – крикнул в ответ Пьеро, забирая у Блонди палку и снова забрасывая ее подальше.

– Петер! Сию минуту! – потребовала Беатрис, и мальчик, застонав, направился к ней. – Ох уж вы с этой собакой! Когда я тебя ищу, мне только и нужно, что пойти на лай.

– Блонди здесь нравится, – улыбаясь, сказал Пьеро. – Как думаете, можно попросить Фюрера не забирать ее в Берлин, а оставить с нами?

– Я бы на твоем месте воздержалась, – ответила Беатрис. – Ты же знаешь, как он привязан к своей собаке.

– Но Блонди любит бывать на горе. И мне говорили, что в штаб-квартире партии она вечно сидит в залах заседаний и никогда не выходит поиграть. Вы же видели, как она радуется, когда ее привозят и она выскакивает из машины.

– Нет, пожалуйста, ни о чем его не проси, – твердо произнесла Беатрис. – Нам нельзя ничего просить у Фюрера.

– Но это же не для меня! – настаивал Пьеро. – Это для Блонди. Фюрер не будет возражать. Думаю, если я ему объясню…

– Вы что, подружились? – В голосе Беатрис звучало беспокойство.

– Мы с Блонди?

– Вы с герром Гитлером.

– А вам разве не надо называть его Фюрером? – спросил Пьеро.

– Да, конечно. Я так и хотела сказать. Но это правда? Когда он здесь, ты проводишь с ним много времени.

Пьеро задумался и широко распахнул глаза, вдруг осознав, отчего это происходит.

– Фюрер напоминает мне папу. То, как папа говорил о Германии. О ее предназначении, о ее прошлом. И еще то, как Фюрер гордится своими людьми. Точно так же, как папа.

– Но он не твой папа, – заметила Беатрис.

– Нет, – согласился Пьеро. – В конце концов, он ведь не пьет по ночам. Он работает. На благо других. Ради будущего нашей Родины.

Беатрис, уставясь на него, мотала головой, а затем отвела глаза, скользнула взглядом по горным вершинам и, видно, внезапно замерзла, потому что содрогнулась и обхватила себя руками.

– Ладно, неважно. – Пьеро очень надеялся, что теперь ему можно опять идти играть с Блонди. – Я вам зачем-то был нужен?

– Нет, – ответила Беатрис. – Не мне. Ему.

– Фюреру?

– Да.

– Но что же вы сразу не сказали! – Пьеро, проскочив мимо тети, бросился к дому, переживая, что нарвется на неприятности. – Вы же знаете, его нельзя заставлять ждать!

Он почти бежал по коридору к кабинету хозяина и едва не столкнулся с Евой, которая выплыла из боковой комнаты. Она испуганно вскинула руки, а потом схватила мальчика за плечи, причем так впилась, что его передернуло.

– Петер! – гневно воскликнула Ева. – Разве я не просила тебя не бегать в доме?

– Меня Фюрер ждет, – выпалил Пьеро, пытаясь освободиться.

– Он тебя звал?

– Да.

– Ну хорошо. – И она взглянула на часы на стене. – Только не задерживай его долго, ладно? Скоро подадут ужин, а я хочу, чтобы он сначала послушал новые пластинки. Музыка всегда способствует его пищеварению.

Пьеро, быстро обогнув ее, постучал в большую дубовую дверь и подождал, пока голос изнутри не разрешит войти. Он притворил за собой дверь, твердым шагом приблизился к столу, прищелкнул каблуками, как делал уже тысячу раз за последний год, и отсалютовал – от этого он сам себе всегда казался очень важным человеком.

– Хайль Гитлер! – крикнул он во весь голос.

– А, вот и ты, Петер. – Фюрер закрыл авторучку колпачком и обошел стол, чтобы взглянуть на Пьеро. – Наконец-то.

– Прошу прощения, мой Фюрер. Меня задержали.

– Как это?

Пьеро замялся на секунду.

– Ну, просто заговорили со мной во дворе, вот и все.

– Заговорили? Кто заговорил?

Пьеро открыл рот, слова уже готовы были сорваться с языка, но он вдруг испугался их произносить. Он не хотел, чтобы тете досталось, но, с другой стороны, сказал он себе, это ведь она виновата, она не передала вовремя, что его ждут.

– Ладно, неважно, – Гитлер махнул рукой, – главное, ты здесь. Садись, пожалуйста.

Пьеро сел на краешек дивана, очень прямо, а Фюрер – напротив него в кресло. В дверь зацарапали собачьи когти, Гитлер кивнул в ту сторону и произнес:

– Можешь ее впустить.

Пьеро спрыгнул с дивана и распахнул дверь; Блонди вбежала в комнату, увидела хозяина, улеглась у его ног и устало зевнула.

– Хорошая девочка, – похвалил Гитлер и наклонился погладить собаку. – Вы играли на улице?

– Да, мой Фюрер.

– И во что?

– Она носила апорт, мой Фюрер.

– Ты замечательно ладишь с ней, Петер. Мне вот никогда не удавалось добиться от нее такого послушания. Не получается у меня быть с ней строгим, вот в чем беда. Слишком уж я мягкосердечен.