Мальчик на вершине горы - Бойн Джон. Страница 19

– Она очень умная, так что учить ее нетрудно, – сказал Пьеро.

– Да, это умная порода, – согласился Гитлер. – Ее мать тоже отличалась сообразительностью. А у тебя когда-нибудь была собака, Петер?

– Да, мой Фюрер, – ответил Пьеро. – Д’Артаньян.

Гитлер улыбнулся:

– А, знаю. Один из трех мушкетеров Дюма.

– Нет, мой Фюрер, – возразил Пьеро.

– Нет?

– Нет, мой Фюрер, – повторил мальчик. – Три мушкетера – это Атос, Портос и Арамис. А Д’Артаньян просто… просто их друг. Хотя тоже мушкетер.

Гитлер еще раз улыбнулся.

– Откуда такие познания? – полюбопытствовал он.

– Моя мама очень любила эту книгу, – сказал Пьеро. – И назвала его так еще щенком.

– А какой он был породы?

– Не знаю. – Пьеро наморщил лоб. – Всего понемножку, я думаю.

Лицо Фюрера выразило отвращение.

– Я предпочитаю чистопородных собак, – изрек он. – А знаешь ли ты, – и он хмыкнул, поражаясь абсурдности этого обстоятельства, – что один тип из Берхтесгадена спросил меня как-то, нельзя ли скрестить его дворнягу с моей Блонди? Просьба столь же омерзительная, сколь и наглая. Я бы никогда не позволил моей красавице портить свою благородную кровь, путаясь с какой-то грязной тварью. А где сейчас твоя собака?

Пьеро хотел было рассказать, что Д’Артаньян после смерти его мамы живет у мадам Бронштейн и Аншеля, но вспомнил предостережения Эрнста и Беатрис о том, что нельзя упоминать имя друга при хозяине.

– Он умер, – проговорил Пьеро, глядя в пол и надеясь, что по его лицу нельзя догадаться об обмане. Плохо будет, если Фюрер поймает его на лжи и перестанет ему доверять.

– Я обожаю собак, – продолжал Гитлер, не выразив соболезнования. – И главным моим любимцем был маленький черно-белый джек-рассел-терьер. Во время войны он дезертировал из британской армии и перешел на сторону Германии.

Пьеро глянул скептически: собака-дезертир? Не слишком правдоподобно. Но Фюрер, улыбнувшись, погрозил ему пальцем:

– Думаешь, Петер, я шучу? Ничего подобного, уверяю тебя. Мой маленький джек-рассел – я назвал его Фухсль, что значит Лисичка, – был у англичан чем-то вроде талисмана. Эти жестокосердные люди имели привычку держать при себе в окопах всяких собачек. Использовали как связных или для предупреждения о бомбах – собаки ведь слышат их приближение гораздо раньше, чем люди. Эти собаки спасли множество человеческих жизней. А еще они способны учуять хлор или горчичный газ и дать знать об этом хозяевам. Так или иначе, малыш Фухсль как-то ночью выбежал на нейтральную полосу – это было… погоди, дай-ка вспомнить… в 1915-м, кажется, – благополучно пересек линию огня и, прямо как акробат, спрыгнул в траншею, где сидел я. Можешь в это поверить? Упал прямо мне в руки и с тех пор целых два года не отходил от меня ни на шаг. Самый верный и преданный друг – людей таких я не встречал.

Пьеро представил песика, который бежит через поле боя и уворачивается от пуль; его маленькие лапки оскальзываются на оторванных руках и ногах и выпущенных кишках. Он раньше слышал обо всех этих ужасах от отца, и сейчас его затошнило.

– А что с ним случилось? – спросил Пьеро.

Лицо Фюрера потемнело.

– Я лишился его, и виной тому отвратительнейшее воровство, – тихо ответил он. – В августе 1917 года на железнодорожной станции под Лейпцигом один рабочий предложил мне за Фухсля двести марок, но я сказал, что не продам даже за сумму в тысячу раз больше. Но перед отправлением поезда отлучился в уборную, а когда вернулся, Фухсля, моей милой лисички, уже нигде не было. Его украли! – Фюрер, скривив губу, тяжело выдохнул через нос и даже привзвизгнул от ярости. Прошло двадцать лет, а он, очевидно, все еще не мог смириться с этой кражей. – Знаешь, что я сделаю, если вдруг встречу мерзавца, который лишил меня моего маленького Фухсля?

Пьеро мотнул головой. Фюрер наклонился к нему и знаком велел приблизиться. Затем поднес руку к уху мальчика, шепотом произнес три четкие короткие фразы и, со странным подобием улыбки на лице, откинулся в кресле. Пьеро тоже откинулся на спинку дивана. Он молчал. Посмотрел вниз на Блонди; та открыла один глаз и глянула на него, умудрившись не пошевелить ни единым мускулом. И как бы Пьеро ни любил бывать с Фюрером, как бы ни любил чувствовать себя важным и нужным в его присутствии, но сейчас ему хотелось только одного: снова оказаться во дворе с Блонди, забрасывать палку в лес и бежать, бежать, бежать со всех ног без оглядки – играть, резвиться. Спасаться.

– Но хватит о грустном, – сказал Фюрер и трижды хлопнул по подлокотникам кресла, показывая, что пора сменить тему. – У меня есть для тебя подарок.

– Спасибо, мой Фюрер, – удивленно выговорил Пьеро.

– Это нечто такое, что необходимо каждому мальчику твоего возраста. – Он показал на столик рядом с письменным столом, там лежал сверток в коричневой бумаге: – Принеси, пожалуйста, Петер, будь добр.

Блонди при слове «принеси» подняла голову, и Фюрер рассмеялся, погладил собаку и велел ей лежать спокойно. Пьеро подошел к столу, взял сверток – внутри было что-то мягкое – и осторожно, держа двумя руками, отнес хозяину.

– Нет, нет, – сказал Гитлер, – я-то знаю, что там. Это тебе, Петер. Открой. Думаю, ты обрадуешься.

Пьеро нетерпеливыми пальцами стал развязывать веревочку. Он давным-давно не получал подарков и чрезвычайно волновался.

– Вы такой добрый, – пролепетал он.

– Открывай, – ответил Фюрер.

Узел развязался, бумага раскрылась, и Пьеро извлек то, что лежало внутри. Короткие черные брюки, светло-коричневая рубашка, ботинки, темно-синий мундир, черный шейный платок и мягкая коричневая фуражка. На левом рукаве рубашки нашивка: белая молния на черном фоне.

Пьеро смотрел на подарок с тревогой и вожделением. Он вспомнил парней из поезда, они были в очень сходной форме, с другими нашивками, но тоже дарующими власть; вспомнил, как они приставали к нему и как роттенфюрер Котлер украл его бутерброды. Пьеро не был уверен, что хочет стать похожим на них. Но с другой стороны, они ничего не боялись и принадлежали к одной команде – совсем как мушкетеры, подумал Пьеро. И тоже захотел никого и ничего не бояться. И стать членом какой-нибудь команды.

– Это очень, очень особенная одежда, – сказал Фюрер. – Ты ведь, конечно, знаешь про «Гитлерюгенд»?

– Да, – ответил Пьеро. – Когда я ехал сюда в поезде, то встретился с ними в вагоне.

– Значит, слегка знаком с предметом, – продолжал Гитлер. – Наша Национал-социалистическая партия гигантскими шагами движется к своей цели, и цель эта – вернуть величие нашей стране. Мое же предназначение – вести Германию к грандиозным свершениям, которые, я обещаю, не заставят себя долго ждать. Присоединиться к нашему движению никогда не рано. Меня всегда восхищают мальчики твоего возраста или чуть старше, которые одобряют нашу политику и становятся в наши ряды, чтобы поддержать меня, помочь мне в моем стремлении исправить ошибки прошлого. Ты, надеюсь, понимаешь, о чем я говорю?

– Немножко. – Пьеро кивнул. – Мой папа часто говорил о таких вещах.

– Хорошо, – отозвался Фюрер. – Словом, мы поощряем молодежь вступать в партию как можно раньше. Сначала в «Дойче Юнгфольк». Ты, по правде сказать, еще мал, но для тебя я делаю исключение. Со временем, когда подрастешь, ты вступишь в «Гитлерюгенд». Есть подразделение и для девочек, «Бунд дойчер Медель», – поскольку нельзя недооценивать роль женщин, будущих матерей наших будущих лидеров. Надень форму, Петер. Дай посмотреть на тебя.

Пьеро нервно моргнул и покосился на горку вещей.

– Сейчас, мой Фюрер?

– Да, почему нет? Иди к себе и переоденься. А потом возвращайся сюда.

Пьеро пошел наверх, в свою комнату, снял ботинки, брюки, рубашку, джемпер и надел подаренную одежду. Сидела она как влитая. Он обулся, прищелкнул каблуками и приятно удивился: звук был куда внушительнее, чем от его ботинок. На стене висело зеркало; он повернулся посмотреть на себя, и если раньше его что-то и тревожило, то теперь всякое беспокойство исчезло. Пьеро еще никогда в жизни так не гордился собой. Он опять вспомнил Курта Котлера и понял, до чего же здорово обладать такой властью, до чего приятно иметь право брать что хочешь, когда хочешь и у кого хочешь и не быть тем, кто вечно всего лишается.