Один день солнца (сборник) - Бологов Александр Александрович. Страница 61

Радость была большая. Ольга даже слезы не удержала, увидевши Саньку — в красивой форме, светлозубого, крепкого.

— Мама-аня, отставить! — шагнул он к ней, заметив, как сразу засочился ее больной глаз. — Это что же такое, а? Это что же тебя так содержат?! — Он провел рукой по ее вискам, где уже не первый год, как выбросились сединки.

Ольга пожала плечами, виновато улыбнулась, а Санька, быстро оглядев прибывшую из загса компанию, в момент уцелил жениха — тот как-то нетвердо смотрел и стоял ближе всех к Зинке.

— Чего же это вы мать-то не берегете, а? Кто же вам вашу будущую футбольную команду нянчить будет? — Он протянул Толику руку и тут же перебил мысль, заговорил о том, как едва не отгулял их свадьбу в Архангельске, где из-за дождей загорал целые сутки.

Они с Толиком поладили скоро. Гости еще и за стол не успели сесть, как они толковали уже, будто старые приятели.

— Купили, что просил? — выбрав минуту, справился Санька у матери, желая, видно, сам передать молодым подарок.

Ольга весело зажмурила глаза, показала рукой на комод:

— В левом ящике, сынок, все, как наказал. Спасибо тебе…

Санька перебил:

— Белье, да? Два набора?

— Очень качественные, сынок… — Ольга почувствовала, что сын вроде бы недоволен.

— Вот охламон. — Санька покачал головой. — Я же написал, что это на всякий пожарный. А вообще-то лучше кровать, деревянную, с полированными спинками.

— Да они же не всегда бывают, сынок. И стоят-то сколько? А разве негде лечь? Я им свою койку отдаю, пускай спят себе господами.

Санька вздохнул:

— Мамань, ты только не обижайся, это ведь все уже барахло. Для молодых. Им надо все новое и все красивое, как и они сами. Счас время такое — надо все свежее. Новая жизнь — новая обстановка…

У Ольги с первых же Санькиных слов поднялся в душе огонь протеста — загорелся, загудел… Однако ни в одно словечко не вылился, словно солома вспыхнула, и одни опавшие искорки в золе замерцали.

— Да дорого-то, Сань, — повторила она.

— Не в этом дело. Значит, он действительно не нашел…

— А кто этот паренек был? Ты с ним не учился ли?

— Кореш мой, Стаська Кепцов. А ты его не помнишь? Он же был у нас.

— Да-да-да, я так и подумала. Ты что же ему, деньги, выходит, послал?

— С шести с полтиной в месяц? Веселое дело… Просто сказал сделать для меня, потом рассчитаемся. Только я хотел не так. Он должен был подъехать и внести — сказать только от кого, и все. И поставить во дворе, в сборке. Мне же не светило приехать.

— Как же тебя отпустили-то?

Санька задышал веселее, сбил на затылке свою охваченную золотой лентой бескозырку и сказал — чуть не крикнул:

— За примерную службу, маманя! — Он взял Ольгу за плечи и развернул к свету. — Знаешь, как я служу? Знаешь как? Во! — И поднял кверху большой палец, а над ним щепоть.

Горячая радуга засияла перед глазами, радость побежала через край. Ольга готова была оделить ею всех, кому случилось быть с нею рядом, — держать в себе безмерное ликование было не под силу. Первая свадьба в роду, дочь выходит замуж, Зинка — ее непрестанная тревога и забота, ее последняя кровинка. И сын приехал, господи, — как на благословение. И видно, что ему по душе все это дело.

Сил нет, как захотелось Ольге прижать к себе его забубенную голову, приголубить, приласкать его так, как редко удавалось ей это за вечною нуждою и хлопотами, когда тепло и нежность ее так и оставались втуне, перегорали нераскрытыми, нерасходованными.

А Санька словно подслушал ее зов, — задержал на ней взгляд. Глаза — серые, чуть прикрытые сверху веками и оттого вроде бы грустные и при веселом лице. Санька не похож на своих: живой, бесшабашный какой-то, даже в мирной улыбке его бес выглядывает…

Он, как словно дружку какому, мигнул лукаво: «Все нормально, маманя!»— и пошел к молодежи, самый складный, уже обученный на флоте хорошей походке. Ольга заметила, как легко нашли разговор с сыном парни из приглашенных, уже, видно, отслужившие свое, и объяснила это не только его хозяйским положением, но и обстоятельствами другого рода — открытым характером, добродушием Саньки.

Не так уж много счастья испытала ома на своем веку, и всякая радость поэтому почти всегда рождала в ее душе и тревогу, словно вдруг могла оказаться ложной. Потому Ольга никогда не выглядела полностью беззаботной и счастливой, даже в самые светлые минуты, что дарила ей жизнь. На каждой гулянке, почитай, слышала в свою сторону: «Чего куксишься? Не нагоняй тоски, своей хватает…» Больше всего от Варвары, верной подружки, — с нею все праздники и встречены, и провожены. Варвара может начисто забыть или, скорее, невидно запрятать в себе все свои тревоги и глядеться беспечной и разудалой не по годам.

— К столу, к столу, гости дорогие! — Варвара, в цветастом штапельном платье, приодетая, вышла во двор и словно свету прибавила — народ колыхнулся, зашевелился, неуверенно подался ей навстречу.

— Пожалуйте, пожалуйте! — Она поклонилась и широким жестом пригласила гостей в дом. — Сперва молодые, во-от так… Тепере дружки-подружки, потом родители… — Она поманила Саньку — Санек, ну-ка пристраивайся к мати, будешь за отца, раз Михаила нету…

— Я на товсь! — Санька подхватил мать под руку и обернулся к гостям — Слушай мою команду-у… По ранжиру, в колонну по два — дамы слева… шаго-ом…

— Да будет тебе! — дернула его руку Ольга, в общем-то очень довольная компанейской шутливостью сына, и он, не успев договорить команду, изловчился на ходу щелкнуть каблуками и произнесть: «Слушаюсь!»

А гости уже пошли, потекли в дом, и Санька, отцепившись от матери, предупреждающе показывал на притолоку, и все пригибали шеи и входили в заставленную столами полную разных запахов комнату.

«Свадьба — только дома, ни в каком кафе, ни в забегаловке — только дома», — говорил Санька, растискивая усевшихся и рассаживая не вошедших за стол гостей. Его полосатый воротник долго не находил себе места.

«Ни отпевания невесты, ни купли-продажи, подарки не выставили», — бормотала поначалу Варвара, хотя и обговорили они все с Ольгой, что «вот она какая, нынешняя молодежь». Но после первого же, главного тоста, когда еще не хрипло и отчаянно, а твердо и дружно застолье крикнуло «горько!» и румяная Зинка неискусно потянулась губами к Толику, Варвара, сумевшая на какую-то секунду перехватить сумасшедший Ольгин взгляд, размякла и расслезилась сама и вышла в коридор утереться…

На столе ничего нельзя было уместить — приборы стояли впритык, блюда и вазы возвышались на покрытом свежей скатертью комоде.

Горячее готовилось у Грибакиных, и Варвара то и дело отлучалась к себе, где хлопотали у плиты две ее незамужние дочери, рвущиеся сами к шуму, посидеть в компании с парнями.

Варвара распоряжалась свадьбой, вовремя меняла закуски, выставляла на стол нераспечатанные бутылки. И вина, и еды было заготовлено, чтобы не просчитаться.

«Варя, милая, а помнишь время?.. Далекое время?.. Ну, хотя бы ту ночь, когда нас с Мишкой мытарили в степи волки и мы на последних жилах доволоклись к тебе? А у тебя, среди своей оравы, и — баушка, и Зинка с Санькой… Ты взяла их, чтобы хоть в тепле сидели, на людях коротали ожидание…

А какой кагал, радости-то и слез-то мокрых сколько было?! И как мы кормили и не могли накормить ненасытный рой, а ночью, уложив его весь на пол, сумерничали допоздна, поминая наших геройски павших мужиков? Не за это ли они и жизни свои положили, чтобы вот так мы сидели сейчас с тобою и не верили счастью, глядя на своих детей? И не укорили бы они нас ни в чем, Варя моя милая, потому что мы, как только могли, блюли свою женскую обязанность — сберегли и взрастили их семя, их продолжение… Как бы им было отрадно поглядеть сейчас на всех ребят…»

Варварины глаза блестели, как у больной. Разгоряченная, успевающая и голос свой добавить к общему «горько!», и углядеть отколовшегося гостя, и байку сказать, чтобы сплотить стол, она будто слушала любимую песню. Эту песню — дорогую, до смерти необходимую — она несла в себе много лет, от поры своей молодости, но звучала она в ее душе, словно как за стеной…