Один день солнца (сборник) - Бологов Александр Александрович. Страница 60

Рассказал Лиде про стол, который собрала ему мать к приезду: «Знаешь, Лид, и мы себе не всегда такое позволить можем. Честно…» А сам с намеком глядит: вот, мол, и жалобы твои, матушка, вот они на поверку…

Ай, дети!.. За две недели до приезда к столу готовилась, думала, вдвоем с Лидой прибудут с курорта, а невестка опаздывала на работу, не смогла задержаться. Выскочила на платформу — румяная, загорелая, в брюках цветных, приложилась щекой к щеке — и назад в вагон: пять минут вся и стоянка была адлерского поезда. А Мишка высадился, поставил у дежурного отметку на билете.

Стол, конечно, был богатый. Уж как могла. Девчата из Москвы всего навезли, чуть ли не на целую пенсию. Мишка удивлялся: «Неплохо живете!» А у Толика (квартиру ожидали, настроение было горячее) свое самолюбие: «А чем мы хуже других?» — «Давай-давай, — подымал дорогой гость свой стакан, — водочка, если в меру, только на пользу. Доказано и проверено».

На другой день Мишка походил по саду, задержался в прилепившейся к боковой изгороди будочке и, выйдя оттуда, повспоминал с матерью, как каждой весной они вычищали нужник и выливали жидкое на отощавшую землю под деревьями. «Неплохо живете, — повторил Мишка давешнее, — вот она — природа», — и покрутил головой вокруг. Сказал, словно сам никогда тут не жил.

К вечеру он и уехал, никуда, ни к кому не сходил. Готовились, готовились, а ни разу посидеть как следует не пришлось.

Мишка головой под матицу, ходит по хате пригибаясь. «Сынок, помнишь?»— показала, выходя, Ольга на осколочный след. «Еще бы! — Вроде огоньки какие-то вспыхнули в глазах Мишки, уже изготовившегося согнуться под дверным косяком. — Зинк, а ты?» — «Да что ты, сынок, откуда ж ей помнить?»

«Ну, а ко мне когда пожалуете?»— спросил Мишка у всех сразу, уже у самой калитки. Зинка, стягивая кофту на остром животе — Лариску донашивала, — покачала головой, а Толик был готов хоть сейчас, на обеденном перерыве, тронуться. «А что? Вот Санька приедет — и махнем к тебе. Возьму за свой счет неделю — и махнем… Вот Санька…» Санька, Санька… Что ни слово — Санька, словно он и есть тут.

«Это в песне — судьба играет человеком, — говорит о младшем брате Михаил. — В жизни должно быть наоборот». А что поделать, если не все в ней ладится? Хоть разбейся… Вначале и Ольга считала: горе заставит глаза раскрыть. А Саньке все как с гуся вода — такой уж, видно, нрав.

Он еще на службе познакомился с девушкой, карточку матери прислал. «Осторожно — фото», — указал на конверте. Ольга ожидала одинарный, а получила двойной портретик: Санька — стриженый, с оттопыренными ушами, а рядышком — височек к височку — знакомая. Вначале Ольге даже смешно стало: писал, что у них в городке одни матросы да офицеры, а вот нате-ка, уже подцепил. Первое фото — и уже с кралей. Ну, ухарь!..

А как же те-то две, что ревмя ревели, когда цельным корогодом провожали его в армию? Не понять даже было, кому он предпочтение отдает: обеих обнимал и притискивал потерянные головы… Потом одна из них, потоньше которая, за адресом приходила, — не писал он, выходит, ей… Ой, сын!..

«Милой мамане от Вали и Сани»— так складно и надписал на обороте. Как прильнули один к одному, — вроде серьезно глядятся, долго собрались соседствовать. А там шут их знает, нынче это дело простое, слово «невеста» только и в ходу-то, что в загсе.

А ведь напрасно клепала: Санька и тут вроде как учудил — на этой самой Вале с фотокарточки и женился. Невтерпеж, видно, было: даже до конца службы не дотянул — специального позволения добивался у начальства на оформление брака.

Так вот и получилось, что главная очередь пошла вспять: следом за дочкой — Санька, а уж после всех — без лишней прыти, зато и без промашки — расписался самый старший.

…Ольга понимала, что красивая внешность может сыграть с дочерью и злую шутку: многие ребята будут пялить глаза и липнуть к ее заметному в любом кругу лицу. Загодя, исподволь готовила она ее к той поре, когда в душе заплещется тайно-сладостный интерес к парню, к встречам наедине, интерес, который преодолевает не только материнские увещевания…

До поры до времени ей вообще в голову не приходило, что все, через что проходит любая здоровая женщина, уготовано и для Зинки. Участь ее, думала Ольга, иная, вместе им век вековать.

Но когда дочь, привыкнув к работе, найдя в ней определенный вкус, незаметно оформилась в сравнительно ладную девушку, ничем, в сущности, не отличающуюся от сверстниц ни с виду, ни, похоже, душой, Ольга забеспокоилась. Она была уверена, что у дочери, слабой и беспокойной, выпестованной ею, как она считала, «из ничего», не может все в жизни сложиться так, как складывается у большинства людей. С другой стороны, более всего на свете она хотела бы увидеть ее жизнь именно такой, какою живут все нормальные молодые люди.

Когда однажды она приметила у забора поджидавшего Зинаиду паренька, она тут же велела привести его и показать. Это был Толик, и Ольге он сразу пришелся по душе, — своей тихостью и отношением к Зинке. Он вроде бы даже как-то робел от ее старинной красоты лица, — Ольга это чувствовала, сама в девичестве испытывала нечто похожее, оказываясь вблизи интересных мужчин. А сейчас, при взгляде на дочь, ее просто обжигало радостью: вот какая уродилась!..

Толик не боялся ошибиться и, не будучи избалован знакомствами и успехом у девушек, прибился к Зинке крепко, как говорится — раз и навсегда. Ольга, как могла, создавала им условия для встреч, и через очень недолгое время к сыновьям полетели золотые открытки с зацепленными кольцами — приглашение на свадьбу.

Михаил приехать не сумел — случились такие условия на работе. Прислал цветную, на много слов телеграмму. Дважды — один раз Зинка, другой раз мать, когда подошли запоздалые гости, — ее прочитали за столом: старший брат, инженер, был гордостью семьи.

С Санькой, как и положено быть, получилось именно в его духе. Дня за три до свадьбы во двор к Минаковым зашел какой-то молодой парень и передал Ольге сорок рублей денег и сказал, что это от Саньки и что он, дескать, велел купить на них две простыни, два пододеяльника и две подушки и вручить сестре — когда будет свадьба — за столом, перед самой первой рюмкой.

— Две подушки? — держа в руках деньги, переспросила Ольга, не сразу взявши в толк, чего от нее хотят. — А где же их возьмешь-то? И чего ж это Санька… — Она не успела договорить.

— Наволочки, что я! Конечно, наволочки. — Парень тряхнул здоровенной гривой и засмеялся. — То есть два полных комплекта постельных, понимаете?

Парня Ольга видела не в первый раз, наглядно она его вроде бы помнила. Она открыла было рот, но спросить что-либо еще не успела: парень повернул к выходу. У калитки он оглянулся и, продолжая улыбаться, добавил:

— Санька все объяснит.

А от Саньки — ни самого, ни телеграммы. Было чудно и тревожно.

Комплекты Ольга приобрела. Развернув полотно на кровати, полюбовалась хрусткими полуторными конвертами и простынями, перевязала увесистый пакет шелковой отглаженной тесемкой и похвалила в душе сына за умное подаренье. Вспомнила, как он, чуть ли не до службы проспавший на голом соломенном тюфяке, вернулся после тифа из больницы и рассказал дома о простынях, которые в палате клали и снизу, и сверху и на которых он первое время боялся ворочаться, чтобы не замарать. Долгое время простыни и особо пододеяльники служили для ребят знаком богатства и культурности, и лучшим первым подарком обретавшей самостоятельность сестре Санька, выходит, посчитал именно их.

А в день регистрации, когда Ольга находилась вместе со всеми в загсе, а в хате заправляла делами Грибакина Варя, во дворе засвистал соловей-разбойник — так потом Варя об этом рассказывала. Она кинула на стол вафельное полотенце, которым перетирала прокатные фужеры, и выскочила во двор. Там, пристроив на коленке морскую шапку с лентами, сидел на лавочке Санька.

— Ну, так сразу и поняла, что он, так сразу и поняла! — захлебывалась Варвара, пересказывая Ольге, как засвистал на всю улицу ее долгожданный сынок.