Один день солнца (сборник) - Бологов Александр Александрович. Страница 69

Больше всех он наливал мужу симпатичной блондинки, словно в благодарность за то, что тот имеет такую прекрасную подругу. Тот не отказывался, пил, ел, не задерживаясь, быстренько освобождая стакан, и, кажется, не обращал никакого внимания на очевидный интерес попутчика к своей половине.

— А почему вы все-таки ездите в Евпаторию? Что там делать — на голом месте? — повторил вопрос Черенков, со значением глядя в блестящие глаза соседки. Было неудобно сидеть вплотную и поворачиваться, чтобы вести разговор, но отстранить свою ногу от обжигающей ноги Нади — светловолосой попутчицы — никак не хотелось. — Чем там лучше?

Надя молча улыбалась и пожимала плечами.

— Там море теплее, — ответил за нее муж, — и песок. Можно прожариться как следует.

В это время, или Черенкову это показалось, Надя тронула его колено своим, — от ее бедра словно пробежал ток. Черенков замер и быстро подумал, что надо бы все же отодвинуться, иначе черт знает что получается. Этот, напротив, не смотрит не смотрит, а возьмет — съездит по роже — и утирайся. Не совсем же он слепой. Тут всего можно ждать… Можно, конечно, обрезать: протри глаза, мол, — осел!.. Как тебе в башку-то могло прийти?! — и так далее, но…

Тут поезд начал крепко тормозить — вынырнула из сумерек большая станция, и угольки опасения в душе Черенкова размылись потоками перронного света.

— Ай да Тима! — сказал он удивленно и громко, как бы от лица всех, когда студент поставил на стол бутылку водки со штампом очередного желдорресторана.

Добытчику окончательно «простили» и его давно, казалось бы, отжившее имя — Тимофей, и постоянное встревание в легкий дорожный разговор с нудным рассказом о новгородских раскопках у Ярославова дворища. «Культурный слой», «материк», «разрез», «ярус»— то и дело повторял разом захмелевший Тима, будущий археолог, и совсем запутал увлекшихся было стариной своих вагонных попутчиков. Он достал из багажа какую-то серую пористую кость и показал ее всем.

— Что это такое, как думаете?

— Лодыжка, — первым отозвался Черенков. Само собой, он был главной фигурой в компании.

— Бабка, — добавил Надин муж. — Пацанами играли в такие.

— Точно, бабка, — сказал, сияя, Тима. — А как думаете, сколько ей лет?

— Тыща, — не задумываясь, бросил Черенков, чтобы отвязаться. По тому, как ослабел боковой упор, он понял, что Надя, кажется, заинтересовалась раскопанной штуковиной.

— Хм… — кисло улыбнулся Тима, понимая, что Павел угадал случайно — так, пальцем в небо — и в точку. — Действительно, около этого. А знаете, на какой глубине она находилась?

Черенкову в голову ничего не пришло — он только неопределенно хмыкнул; а может, просто не захотелось совсем уж сбивать фасон со студентика.

— Шесть с половиной метров! — Тима огляделся, ища на лицах законное удивление. — У самого материка.

— Кто ж ее так закопал? — как бы удивился Черенков.

— Да никто ее не закапывал. Там такой культурный слой, я же вам объяснял…

— Давайте выпьем за археологию, — прервал его Черенков. — За счетных работников, — он наклонил голову в сторону Нади, — пили, за рыбообработчиков, — его рука, как в детской считалке, прошла от груди к Надиному мужу, — тоже. Хай живут и здравствуют археологи! Когда-нибудь они и нас выкопают, если от нас чего останется… А?

Он наполнил стакан соседу, Наде, плеснул малость в термосную крышку студенту и, пока все это делал, — снова придвинулся к соседке.

— Ну, будем…

А потом запахло горелым металлом — заработали тормоза. Мимо прошла, объявляя остановку, пожилая проводница.

— Мамаша! — окликнул ее Черенков. — Милости просим к нам. Прими стопку за успех в наших надеждах… — Незаметно он толкнул Надю плечом.

«Губы-то, господи, как оладьи…»— подумала, останавливаясь, Егоровна. Пить ей никак не хотелось, да и станция подходила, но она все-таки замедлила шаг.

— Северяне все так гуляют, только успеют сесть, — сказала она, имея в виду Черенкова, на билет которого обратила внимание при посадке, проверяя, имеется ли на нем штамп остановки в Москве.

А тот, довольный и уверенный, протянул ей свой стакан и жестом показал, как надо его опрокидывать.

пропел он чуть не в полный голос, — так, что в соседнем купе кому-то не понравилось. Но Егоровна отказалась от угощения, как ни наседал на нее голосистый северянин.

— Я сейчас молодую пришлю, — сказала она, чтобы легче отвязаться. Что-то в губастом ей не понравилось. «Больно боек», — подумала про него.

слышала Егоровна за спиной, топая к служебке.

…Черенков проснулся. Он лежал, не шевелясь, не открывая глаз, и прислушивался. Во рту было сухо и горько, голова трещала. Так, впрочем, по утрам было всегда, если он терял меру и пил все подряд — и белое, и красное. Дома об этом постоянно напоминала Фаина. Здесь ее не было…

За спиной — Черенков лежал, оборотясь к переборке, — кто-то помешивал чай — ложечка тонко позвякивала о стенки стакана. «Уже чай разнесли… Сколько же сейчас?..» Он решил посмотреть время, сунул руку под голову — нащупал расческу, платок… Потом, еще не особенно беспокоясь, привстал и повернул подушку — часов под нею не было. Не оказалось их и под матрасом, в изголовье, и в складках пододеяльника и простыни, не оказалось и на полу, — могли ведь и свалиться…

…Егоровна наполняла третий поднос: нацедила из старенького фарфорового чайника густой заварки — на палец, кинула в стаканы ополоснутые ложечки и вышла к титану за кипятком.

В тесном проходе еще толпился народ — работал только один туалет. Второй Егоровна закрыла — там протекал бачок, с потолка капало.

— Чаек еще будет? Не кончается? — как-то мягонько спросила ее дородная женщина в шелковом халате, стоявшая в очереди последней.

Егоровне послышалась в голосе какая-то угодливость, и ей это не понравилось: чай — это ее работа, и она всем разнесет, кто хочет… И заварит как следует, на этом грех экономить.

— Пока есть, — неопределенно ответила она, — вставать надо раньше…

Женщина неожиданно обиделась:

— Это что, тоже входит в ваши обязанности — устанавливать, когда людям надо вставать?

«Господи, бывает же: с одного слова — в лай. А как мягко стелила…»— подумала Егоровна, а вслух, тоже осерчав, ответила:

— А как бы вы без нас вставали, хотела бы я знать? Куда бы девались? Как будильники ходим — будим, всю ночь, не проспал бы кто…

— Я не о ночи, я вообще, — сказала примирительно толстуха.

— Дело ваше: спите, если хотите. Я тоже только об чае говорю.

В очередь в туалет встал еще один из запоздавших.

— Там часы украли, — сказал он, кивая в глубину вагона, — золотые.

— Что вы говорите?!

— Да, ночью.

— С руки срезали?

— Я не знаю, украли…

Егоровна, вместо того, чтобы идти с чаем к пассажирам, вернулась в служебку и поставила поднос на столик. Молча села.

— Что там еще? — спросила Люда, готовая тотчас пойти в коридор и установить порядок. Подошло ее дежурство.

— Кража у нас, — глухо отозвалась Егоровна. — Пойди разнеси, — указала она глазами на стаканы с чаем.

— Что украли? Чемодан? — зло спросила Люда. — У кого?

Егоровна, ничего не отвечая, качала головой.

— Нечего ушами трясти. Мы им не сторожа, — Люда была возмущена в первую очередь людской беспечностью. — Раскидают вещи по полкам, а потом сами не знают, где что, и паникуют. Как в тот раз… Ученая-то? Сколько нервов помотала нам со своим ящиком? Коллекция, коллекция! А он — через два купе, на самом верху, туда ей и клали, когда садилась. Тьфу!.. А оркестр? Ансамбль-то? Напились до чертиков, а потом, говорят, шмон во всем вагоне будем делать — динамик не найти. А приносили вы его в вагон? Это что — иголка? Вы сами себя сперва посчитайте — все ли. Они ведь и сами, паразиты, ничего не помнили. А пластинки показывали: на весь Союз, дескать, записывали их!.. Так сколько мы переживали? — Люда решительно взялась за поднос — Пусть кладут на место. Если ценное — под себя, специальный ящик сделан, оттуда никто не возьмет. А мы не сторожа: один в карты играет — смотри, второй вещи не туда кладет — смотри…