Один день солнца (сборник) - Бологов Александр Александрович. Страница 71

Что было «недавно», Люда сказать не успела: Черенков хлопнул дверью и ушел.

Ах, люди, думала Егоровна, чуть что — сразу к начальству. Нажалуются, наговорят в запале черт знает чего, а какой прок? Кому польза и в чем? Ну, вот сейчас хотя бы? Бегунов-то — да, обрадуется: еще появилась зацепка, чтобы прославить ее на весь кондукторский резерв.

Знает она: давно бы выжил ее из бригады, будь его воля. А ведь кем был-то, господи, когда пришел? Кем был-то? Деревня деревней. А съездил на курсы — и нос в потолок, из грязи в князи…

Не любила Егоровна своего бригадира. Начальство он устраивал: бойкий, пронырливый, частыми обращениями не надоедает — сам себе голова. Проводники знали, что в резерве он не на плохом счету. Но ведь то, что ценится в конторе, не всегда хорошо по существу, — это тоже знали в бригаде.

Первое, на чем строился мир Бегунова с проводниками, была доля с безбилетников. В сезон, когда те кучками роились у каждого вагона, бригадир озабоченно сновал вдоль состава, приглядываясь к обстановке, и громко повторял заученное: «Отойдите, отойдите, кто без билета! Ни одного места нет!» В нужный момент он умело исчезал из поля зрения окружающих, и отчаявшиеся было горемыки в секунды просачивались в бурлящие чрева вагонов.

Провозила иногда зайцев и Егоровна — из жалости. Легко ли было глядеть, как мается в сторонке, в тени фонарного столба, выжидает удобного момента какая-нибудь парочка молодых, не сумевшая в суете и заботах загодя обзавестись билетом, или нескладный паренек-гепетеушник, в длинной, не по росту, форменной тужурке, зябко прячущий руки в здоровенных пустых карманах казенной одежки…

«Ладно, ладно, — ворчливо говорила она, пропуская в тамбур какого-нибудь переволновавшегося бедолагу. — Нечего меня благодарить, не я везу…»

Денег она с безбилетников не требовала, да и сажала обычно только таких, у которых — по глазам было видно — копейки за душой не было. Делиться ей с бригадиром, таким образом, было попросту нечем, однако Бегунов, от внимания которого не ускользал ни один посторонний в поезде, был уверен, что Фиёнина обманывает его. А ведь это именно он находил общий язык с ревизорами, умело ублажал их при случае в своей каморке, и дела, слава богу, обходились.

Правда, в некоторые моменты и его брало сомнение: а может, и в самом деле старая дура не берет положенной мзды, как об ней говорят некоторые из бригады?.. Но от сознания этого Бегунов озлоблялся против Егоровны еще пуще, тем более что Люда, как он видел, несмотря на недовольство других молодых проводниц, во всем поддерживала ее и все делала так же, как она.

В свою очередь, и у Егоровны не было хотя бы мало-мальски заметного уважения к бригадиру, не лежало сердце к его ухватке и вертке. Годы ее были неинтересные для него — крепкого живчика, с молоденькими ему легче было водить компанию. Замечала Егоровна, как тискал он, между делом, таких, как ее Люда; не одной, видно, мозги закрутил. Да и пусть, ей-то что? Годы молодые — не ее годы, — так думала. Только бы к Люде не лез, юбочник чертов. Надкусит такой вот яблоко — другие быстро обгрызут…

Бегунов в самом деле, имей на то власть, давно бы отвязался от занудливой старухи, какой видел Егоровну, но ее спасал стаж, опыт — полжизни провела на колесах. Мелкие огрехи, неизбежные в любой работе, случались не только у Егоровны — у нее, может быть, и менее других, — но каждый ее промах бригадир раздувал, насколько хватало возможностей…

— А вы из какого вагона? — спросил гладколицый крепыш, когда Черенков сообщил ему, с чем пришел. Когда он говорил, у него как-то враз обнажались чуть ли не все зубы, словно им было тесно во рту.

— Из девятого, — сказал Черенков.

— A-а, Фиёниной! Опять… — Плотненький остроглазый мужичок участливо глядел на Черенкова и быстро обдумывал случившееся. — А вы хорошо поискали? — спросил он голосом, вселявшим не очень большую надежду.

— Да… это… — Черенков не знал, что и сказать.

— Понятно, понятно… — Бригадир, как показалось Черенкову, что-то быстро обмозговывал, соображал, очевидно, с какой стороны подступиться к делу.

— Я им говорю, а им как до лампочки, — зло, но и растерянно произнес Черенков. Надо было не столько разжалобить поездное начальство, сколько поднагнать страху за наплевательское отношение к службе, заставить пошевелиться, — может, не все еще потеряно. Так он понимал обстановку.

У Бегунова была своя система укрощения пассажиров. Что бы там ни происходило, велика ли, мала была вина его людей и была ли она вообще, он одинаково искренне — во всяком случае так казалось — возмущался нерадивостью проводников, отчитывал их за грубость с пассажирами или за другую какую провинность, и все это не скрываясь, при народе. Обиженные или потерпевшие уже от одного его разговора с подчиненными испытывали некоторое облегчение. Потом, мало-помалу, бригадир снижал напор, напряжение шло на убыль, — что ему в конце концов и нужно было. Как бы там ни было, в сердцах пассажиров он в отличие от многих проводников оставлял большей частью теплый след, жалобы в его собственный адрес поступали редко.

— Опять, значит, — невесело повторил он, — старая история…

— А что такое? — спросил Черенков, почуявший в словах бригадира тревогу и осуждение. — Какая история?

— Я говорю, старая история, — не в первый раз у нее это, в ее вагоне.

— У кого?

— Там их двое? Так у пожилой, Фиёниной. Вторая — еще цыпленок, первый год работает.

Бегунов замкнул дверь и, выйдя вперед, быстро направился к девятому вагону. Торопился и Черенков. Чем свежее следы, тем легче в них разобраться, — дело ясное. Но возвращался в купе он, как во вражье логово: и дух вагона, и полки, и лица еще совсем недавно приятных соседей вызывали злобу и отвращение…

«Студент!..»— мелькнула мысль, когда прошло первое недоумение. Догадка о краже пришла сразу же, как только рука не нашарила часов под подушкой. Но, пока было где искать — на полу, под простыней, на столике, — уверенности в этом не было. Он даже ощупал карманы пиджака, хотя помнил — туда не клал, не было такой привычки.

— Вы что-нибудь ищете? — спросила знакомым голосом Надя.

«Шлюха», — мысленно отозвался Черенков, а вслух, помедлив, произнес:

— У меня часы увели.

— Да что вы?! Вы шутите…

Черенков даже не повернулся в ее сторону. «Ну счас… Ну ладно…»— пробормотал он глухо и снова перевернул подушку, поднял одеяло, пододеяльник. Потом снова полез в карманы висевшего у изголовья пиджака…

— Олег, у Павла часы украли, — сказала Надя вошедшему в купе мужу. Тот почти повторил ее слова:

— Ну да? Шутишь…

Часы он видел, с вечера, — желтого металла, крупные, они весело посверкивали на жилистой руке северянина. Было видно, что — золотые.

— Прямо с руки?! — спросил он, удивляясь наглости жуликов.

— Снятые были, — задержав на соседе взгляд, ответил Черенков. Он тут же быстро отвел глаза — не мог смотреть, что-то происходило в душе: он не исключал того, что и вот этот пентюх, рыбный мастер из Калининграда, мог упереть его двухсотрублевые. Может, он для виду таращится таким телком, поджимает свою синюю губу…

«Ах, сволочи!..» Черенков в одну минуту перекрестил всех, кто оказался в поле его зрения. «Шлюха» Надя, казалось ему, смотрела на него так же похабно и откровенно, как и накануне, когда жалась дрожащим бедром. «Все они, подлюки, такие, все одинаковые», — пробежало в голове. А он-то, он-то — «М-м-м!..»— выманил ее в тамбур, говорил ей смелые, откровенные слова… А может, она заодно со своим лопухом? Или даже сама — самостоятельно, без него, хапнула?!

В таких случаях надо брать за глотку сразу и не давать очухаться, не размазывать. Это — закон, он это знает. Начнется говорильня, потекут ахи, охи — с ними все и уйдет, как в песок. А ведь кто-то — вот рядом — стоит и слушает, а может, и посматривает искоса, отворотя для маскировки лицо; затаился на время, а в душе уже несет, несет эту подлючью радость — владения вещью чистого золота. Чужой вещью — как подарком, как находкой на улице… Но ведь точит же его душу хоть какой-то страх? Должно. Это — тоже закон. Это бывает с каждым, если есть вина. По себе, черт возьми, знакомо… И тут нужно сразу ударить в самую точку — твердо поглядеть, сказать верное слово… Только без истерики, но резко и внушительно. Как просто… Дескать, пошутили — и хватит. И замнем для ясности, забудем о недоразумении. Мало ли что в нашей жизни случается. Может, он, кто взял, уже и переживает, уже бы и вернул взятое — ну его к чертовой матери! Все равно будет жечь душу, не давать покоя… Но как это сделать? А так и сделать!..