Человек со свинцовым чревом - Паро Жан-Франсуа. Страница 45

— Так… У меня остается ферзь. Вот почему я спросил вас, Николя. Два ферзя, по обеим сторонам.

— Вы говорите загадками, месье. Что вы хотите сказать?

— Я долго размышлял над тем, что с вами приключилось. Двор… Тайны и недоверие… Конец всяким высоким порывам… Великие учтивы, но суровы; это, впрочем, не исключает грубой лести, за которой можно скрыть ложь… Философствование добавляет к природной злобе равнодушную жестокость!

— Вы меня все более и более беспокоите. Вам пифия напророчествовала со своей треноги? Этот мрачный юмор… Эта горечь, которая совсем не в вашем духе. Вас снова беспокоит подагра? Я виню себя за то, что утомил вас своим расследованием, не должен я был этого делать.

Старый прокурор улыбнулся.

— Что вы, что вы! Я совершенно здоров, я чувствую себя великолепно! Но я волнуюсь, Николя. Как говорит мой старый друг де Ферней, обладающий довольно едким умом, «меня волнуете не вы, а тревога о вас в столь деликатных обстоятельствах». Что до подагры, этой изменницы, — она меня совершенно позабыла!

— Вот как?

— Вот так. Время не терпит, я все обдумывал добрую часть этой ночи.

— Да что вы!

— Да, ночь без боли для такого старика, как я, — это добрая ночь, когда ум его бодр и готов к размышлениям.

Николя вдруг подумал, что каждый человек одинок наедине с самим собой, и его старый друг очень часто скрывал от своих друзей страдания, свойственные его возрасту, за тем, что казалось кокетством, но на самом деле было чувством собственного достоинства. Одну лишь подагру невозможно было спрятать.

— А бессонница, проведенная с пользой, — это не потерянное, а обретенное время. Я размышлял о даме — о той, которая в Шуази, и о той, которая в Версале. А затем о вашем Трюше. Конечно о нем! Я видел, как ваша дама появлялась в этой истории то здесь, то там, но всегда на расстоянии и никогда не подвергала себя опасности. Что до этого маскарада с иезуитами, тут одно из двух: или он происходит от них самих, и это доказывает их безумие и растерянность, но необязательно их вину; либо он разыгран другими, и, значит, это гораздо серьезнее, тучи сгущаются, и вам грозит явная опасность. Меня удивляет, как вы смогли выбраться оттуда живым и невредимым.

— Как? Что вы хотите этим сказать?

— Не поймите меня неправильно. Ваш вынужденный отъезд, малоубедительный на взгляд вашего старого хозяина, не должен был никого обмануть. Понятно, что эти таинственные силы хотя и похитили вас, но не желали причинить вам вред. Выражаясь более ясно, это давление на вас мне кажется скорее признаком слабости. Впрочем, вы же не изменили направление своих поисков?

— Я продолжил идти своим путем. Сегодня утром я арестовал видама де Рюиссека. Павшие на него подозрения и отказ говорить показались мне достаточными, чтобы оправдать его арест и препровождение в Бастилию.

— Ну-ну, — задумчиво произнес Ноблекур, качая головой.

— Вы полагаете, что мне внушили совершить эти действия?

— Я ничего не полагаю. Скоро вы сами узнаете, устраивает ли или же нарушает планы ваших неведомых противников то, что вы сделали. Будем ли мы иметь удовольствие видеть вас за столом сегодня вечером?

— Увы, нет, я приглашен к Семакгюсу. Я зашел специально, чтобы предупредить вас об этом. Я переночую в Вожираре, а завтра на рассвете отправлюсь в Версаль, где я должен встретиться с одним из приближенных мадам Аделаиды.

— Еще раз повторяю вам, Николя, — будьте настороже. Двор полон опасностей. Решительно, я пойду этим слоном.

Николя оставил своего старого друга и побежал собрать в сумку все необходимое. Снова спустившись вниз, он осторожно положил в нее приготовленную Катриной еду. Еще с утра он распорядился, чтобы карета ожидала его у тупика Сент-Эсташ. Казалось, все было спокойно, но из предосторожности Николя вызвал Рабуина, чтобы тот наблюдал за местностью и помешал всякой попытке слежки.

В первый раз с начала этого расследования Николя позволил своим мыслям идти своим чередом. Даже резкие, тревожные слова месье де Ноблекура не смогли изменить его настроения. Не решаясь отнести их на счет возраста, он не придал им большого значения, даже если некоторые из них отозвались в нем эхом и заставили задуматься. Но Николя быстро развеялся, убаюканный стуком колес кареты, и задремал.

Когда Николя проснулся, они уже были за городскими воротами, и золотисто-розовое небо возвещало о конце дня на горизонте, который то здесь то там прорезали высокие силуэты ветряных мельниц. Тем временем начался дождь, и Николя из окна кареты наблюдал, как капли воды ударялись о землю и тонули в песке. Почву пересекли большие и малые потоки воды. Вскоре показался огромный дом Семакгюса за высокой стеной, выходящей на улицу, воротами и двумя симметричными флигелями по обе стороны основного здания. Он производил впечатление основательности и прочности, еще более усиленное отсутствием верхних этажей. Комнаты в центральной части здания были ярко освещены. В окне кабинета Николя узнал коренастый силуэт Бурдо и другой, более высокий, доктора; сняв сюртуки, они суетились вокруг стола. У входа Николя столкнулся с Авой, чернокожей служанкой Семакгюса. Заливаясь громким смехом, она бросилась ему на шею и горячим, гортанным голосом стала расспрашивать о своей подруге Катрине. Передав ей в руки сладкий пирог, Николя смог наконец освободиться и присоединиться к своим друзьям. Он подошел к кабинету. Два приятеля что-то обсуждали, смеясь.

— Доктор, — воскликнул Бурдо, — не нужно так толочь каштаны. Они должны быть приготовлены большими кусками, чтобы можно было почувствовать их вкус, разжевывая. Вот так!

— Вам следовало бы работать не в Шатле, а преподавать в университете! Дорезайте вашу порцию и помогите мне. И осторожнее, не пережарьте чеснок! Что до капусты…

Николя вмешался, подражая акценту Катрины:

— Конечно она толжна успеть развариться, поэтому первым делом бросьте ее в фоду! И не держите ее толго в кибятке, чтобы она осталась хрустящей!

Два приятеля обернулись к нему.

— Да это же Николя, вот кто нам поможет!

— Надеюсь, — вздохнул Бурдо, — что никто не голоден. Похоже, мы никогда не закончим!

Они расхохотались. Семакгюс разлил по бокалам вино. Николя справился о меню.

— У нас будут тушеные куропатки, свинина на вертеле и капустное фрикасе с кусочками сала и каштанами — я сам придумал этот рецепт, пальчики оближете. Мягкий вкус каштана хорошо сочетается с легкой горечью капусты и еще более подчеркивается специями — перцем и гвоздикой. Мозговая косточка, из которой мы сварим бульон, еще добавит мягкости нашему блюду. А Бурдо принес нам корзину бутылок шинона…

— Звучит многообещающе, — ответил Николя. — А я прибавлю к этому пирог с грушами и марципанами от моей доброй Катрины.

Ужин готовила и подавала на стол Ава. По такому случаю она переоделась в яркий бубу [23]из дамасского шелка, привезенного из ее родного Сент-Луиса. Стол, накрытый в рабочем кабинете Семакгюса, казался островком света и веселья посреди книг, скелетов, ископаемых останков, бутылок с лекарствами и тысячи диковин, привезенных доктором из своих дальних экспедиций. Николя редко видел Бурдо таким веселым, раскрасневшимся от выпитого вина. Он без остановки рассказывал непристойные анекдоты, к удовольствию врача, большого любителя сальных историй. Но своего апогея веселье достигло после того, как Семакгюс рассказал друзьям историю о кумпала фарси.

— Представьте себе — епископ пригласил нас на ужин, меня и губернатора. Ему очень не терпелось продемонстрировать нам таланты своей кухарки, особы эффектной и довольно почтенного возраста. Она собралась приготовить для нас кумпала.

— Это что за зверь? — спросил Бурдо.

— Представьте себе краба, который лазит по деревьям.

— Я думаю, это шинон ударил вам в голову! — воскликнул Бурдо.

— Ничего подобного. Кумпала забирается на кокосовые пальмы по ночам. Там-то ее и ловят. Потом, как улиток, ее следует подержать несколько дней, чтобы избавиться от ядовитых растений, которые она могла съесть. Потом ее обдают кипятком, заправляют местными травами и перцем, самым острым, какой только можно сыскать. Потом варят ее на огне, и получается блюдо, которое…