Казнь на Вестминстерском мосту - Перри Энн. Страница 38

Вскоре Шарлотта вместе с Веспасией ехала в ее карете, которая сначала направлялась к резиденции Сомерсета Карлайла, а потом — на Ройял-стрит.

Шарлотта была настроена очень решительно, но когда Веспасия с прямой, будто шомпол проглотила, спиной и в щегольски сдвинутой набок шляпке исчезла в дверях, ее отвага испарилась, и вся их затея показалась ей полнейшим безрассудством. Ей, конечно, льстило, что двоюродная бабушка Веспасия обратилась за помощью именно к ней и что она заставила обеих поверить в то, что ей по силам гораздо больше, чем на самом деле. Скорее всего, все закончится ничем и она выставит себя полной дурой, но это не самое печальное. Хуже то, что она сейчас едет к женщине, недавно потерявшей мужа, и собирается лгать ей, дабы втереться в доверие. Самое же мучительное то, что она зря обнадежила двух пожилых дам. А ведь они доверились ей, хотя могли бы с тем же успехом довериться полиции или хорошему адвокату, на которого у них наверняка нашлись бы деньги!

Карета на хорошей скорости пронеслась по Уайтхоллу — люди еще не начали наносить дневные визиты, поэтому других экипажей было мало, а пешеходы не перебегали проезжую часть. Вскоре их накрыло тенью от Биг-Бена; оставалось пересечь реку по Вестминстерскому мосту и проехать меньше мили до Ройял-стрит. Шарлотта поняла, что времени собраться с мыслями у нее не остается. Что, ради всего святого, ей сказать? За обедом все это выглядело как приключение; сейчас же — как нелепая, оскорбительная авантюра!

Может, велеть кучеру дважды объехать вокруг квартала? А она за это время придумала бы какой-нибудь удобоваримый предлог. Например: «Добрый день, леди Гамильтон, вы меня не знаете, но мой муж полицейский — тот самый, который работает над делом об убийстве вашего мужа, — и я решила, что смогу сама все расследовать. Я намерена выяснить, кто это сделал и почему, и начать я хочу со знакомства с вами. Расскажите-ка мне все о себе!»

Как ей действовать? Исподтишка? Или единственный способ выяснить желаемое — прямота?

Карета остановилась. Спустя мгновение дверца открылась, и Шарлотте пришлось опереться на руку лакея и спуститься на тротуар. Времени на раздумья не осталось, и у нее вдруг от страха подогнулись колени, ноги стали ватными.

— Пожалуйста, ждите, — еле слышно произнесла она, чувствуя, что лакей и кучер с удивлением наблюдают за ней, и, приподняв юбки, стала подниматься по ступенькам. У нее даже нет визитной карточки, чтобы передать лакею! А деваться уже некуда…

Дверь открыла горничная в черном, слишком хорошо вышколенная, чтобы выражать удивление.

— Да, мэм?

Шарлотте ничего не оставалось, как нырять головой в омут.

— Добрый день. Меня зовут Шарлотта Эллисон, — сказала она — здесь могли знать или вспомнить фамилию Питт. — Надеюсь, я никого не обременяю, но я всегда так восхищалась сэром Локвудом, что решила не писать леди Гамильтон, что, с мой точки зрения, является неуважением, а заехать и лично выразить ей свои соболезнования. — Она покосилась на серебряный поднос, который протягивала горничная, ожидая, когда на него положат карточку, и почувствовала, как запылали щеки. — Я так сожалею, я была за границей и еще не успела распаковать вещи. — Шарлотта выдавила улыбку. — Будьте любезны, передайте леди Гамильтон, что мисс Шарлотта Эллисон просит уделить ей несколько минут, чтобы выразить мысли многих людей, которые восхищались сэром Локвудом, его обходительностью и умением сострадать, той мудростью, которой он делился с нами в нашем сражении за то, чтобы дать жизнь определенным реформам в законодательстве о помощи неимущим и в том, что имеет отношение к образованию детей из бедных слоев общества…

Так сойдет. Шарлотта имела кое-какое представление обо всем этом, когда вместе с двоюродной бабушкой Веспасией и Сомерсетом Карлайлом отчаянно боролась за такой закон, а было это, когда на Ресуррекшн-роу случились чудовищные убийства.

Она мило улыбнулась и выжидательно посмотрела на горничную.

— Конечно, мэм. — Горничная поставила пустой поднос на столик у двери, пропустила Шарлотту вперед и закрыла дверь. — Соблаговолите подождать в передней, я узнаю, найдется ли у леди Гамильтон время принять вас.

Оказавшись в передней, Шарлотта быстро оглядела помещение, чтобы составить мнение о хозяйке дома. Комната была элегантной, не перегруженной мебелью и отличалась оригинальностью убранства, в котором не чувствовалось борьбы двух индивидуальностей, двух вкусов. Не было ни единого признака того, что вторая жена оставила что-то после первой, — ни одной несоответствующей детали, ни одного диссонирующего напоминания. Единственным, что, как догадалась Шарлотта, пришло из предыдущей эпохи, была картина, на которой изображался сад при коттедже, — поблекшая, излишне слащавая, никак не сочетающаяся с акварелями на других стенах, но вполне милая и сентиментальная. Ее никак нельзя было назвать навязыванием прошлого.

Дверь открылась, и в комнату вошла женщина в черном, лет сорока пяти — сорока девяти. Она была высокой и стройной, с темными, подернутыми сединой волосами. По ее лицу было видно, что она познала печаль задолго до недавнего удара, однако в нем не было ни гнева, ни обиды на жизнь, ни жалости к самой себе.

— Я Аметист Гамильтон, — вежливо представилась женщина. — Горничная сказала мне, что вас зовут Шарлотта Эллисон и что вы приехали, чтобы выразить свои соболезнования в связи с кончиной моего мужа. Признаться, я не слышала, чтобы он упоминал ваше имя, но это очень любезно с вашей стороны — приехать лично. В настоящий период я не езжу с визитами и никого не принимаю, кроме тех, кто хочет выразить соболезнования, так что чай я пью в одиночестве. Если вы присоединитесь ко мне, милости прошу. — На ее губах появилась и мгновенно исчезла слабая улыбка. — Мало кому приятно бывать в домах, где блюдется траур. Я буду рада вашему обществу. Хотя, конечно, пойму вас, если вы скажете, что вам надо спешить с другим визитом.

Шарлотту мучили угрызения совести. Она отлично знала, что представляет собой изоляция в период траура, потому что видела, какой одинокой была Эмили после смерти Джорджа в прошлом году. У сестры, как и у этой женщины, одиночество было отягощено тяжелыми последствиями убийства, бременем полицейского расследования, скандалом, а также диким страхом и подозрением, которые неизбежно закрадывались в сердца некогда близких и любимых людей и побуждали их порочить воспоминания и относиться ко всему с величайшим сомнением. И вот Шарлотта, осознавая все это, заявилась в дом к этой несчастной женщине, лжет ей и, прикрываясь маской сочувствия, пытается выведать ее семейные секреты, выяснить определенные факты — то есть сделать то, что обычно делает полиция. И взялась она за это исключительно потому, что считает, что ее суждения тоньше, что ей, как женщине и равной по социальному статусу, будет проще проникнуть в душу леди Гамильтон.

— Спасибо, — ответила Шарлотта дрогнувшим голосом и судорожно сглотнула. Вполне вероятно, что Флоренс Айвори убила мужа этой женщины, приняв его за другого в неверном свете уличных фонарей. — С удовольствием.

— Тогда, прошу вас, пройдите в утреннюю гостиную. Там теплее. Скажите, мисс Эллисон, откуда вы знаете моего мужа?

Ответом могло быть только очередное нагромождение лжи, правда, смешанное с той долей правды, которую удалось припомнить Шарлотте.

— Некоторое время назад я участвовала в попытке как-то изменить законодательство о работных домах. Естественно, моя лепта была крохотной, я просто собирала кое-какие сведения. В этой работе участвовало много других, более важных, влиятельных и мудрых людей, и сэр Локвуд был очень добр к нам; я чувствовала, что он человек честный и сострадательный.

— Да, — с улыбкой согласилась Аметист, указывая Шарлотте на кресло у огня. — Вряд ли кто-то смог бы охарактеризовать его лучше, чем вы, — добавила она, усаживаясь напротив. — Многие расходились с ним во мнениях по тем или иным вопросам, но никто из тех, кого я знала, не считал его бесчестным или своекорыстным. — Она дернула за шнурок звонка и, когда появилась горничная, приказала нести чай, а затем, бросив быстрый взгляд на гостью, добавила, чтобы к чаю подали сэндвичи и пирожные. Когда горничная удалилась, она продолжила: — Странно, но многие не желают говорить о мертвых. Они присылают соболезнования или цветы, но если заезжают, то говорят о погоде, или о моем здоровье, или о чем-то своем. Обо всем, кроме Локвуда. И у меня складывается впечатление, что они стремятся забыть о его существовании. Я допускаю, что мои предположения необоснованны; допускаю, что они поступают так, дабы пощадить мои чувства.