Дело о таинственном наследстве - Молчанова Татьяна. Страница 41

Сон от такого сообщения немедленно от Наташи сбежал. Ну как тут убаюкаешь эту красавицу, когда ее бедный мозг испытывают подобными новостями!

Наташа тихо застонала:

– О господи, как все просто! Значит, действительно в этой вашей мебели что-то должно быть спрятано! – Она устало коснулась лба кончиками пальцев. – Все, граф, больше не могу. Если я сейчас же не отвлекусь на что-нибудь другое, то от всего этого сойду с ума, а полоумная жена – плохая спутница жизни!

– Хорошо! – улыбнулся Саша и, легонько обхватив Наташин затылок, губами прикоснулся к ее полураскрытым губам. Нежно, почтительно и осторожно. В первую секунду. Затем вся почтительность улетучилась и осталась лишь нежность и страсть, с которой он целовал ее и чувствовал, как сладкий привкус ее губ делает абсолютно неважным все, что было до этого момента, и все, что будет после него…

Поднявшись к себе в комнату и с тихой любовью посмотрев на кровать, Наташа поняла, что сразу заснуть не сможет. Сначала испуганный, а потом одурманенный возбуждением сон все еще боялся к ней подлететь и на пушечный выстрел. Чтобы снять напряжение, она, переодевшись, начала разбирать груду подарков, которые ей принесли или прислали родственники и друзья. Они все еще лежали не распакованные с вечера именин.

«Ох, какой прелестный платок», – это, помнится, Князева ей сверточек преподнесла. «А это…» – и ахнула – в коробочке лежали две красивейших фарфоровых чашки фабрики Гарднера. Глаза Наташи немедленно наполнились слезами – подарок был от Феофаны Ивановны. В следующем ярко упакованном свертке лежала книга, название ее загораживала записка: «Обучайтесь, барышня!» Отодвинув записку, Наташа прочитала: «Обо всех известных ядах растительного и искусственного происхождения».

Глава пятнадцатая

Оглашение завещания. Антону Ивановичу становится плохо. Допрос прислуги

Оглашение завещания прошло быстро. Граф, вместе с Антоном Ивановичем прибывший к нотариусу, был чрезвычайно хмур и устал. Утром он успел посетить больницу, где держали тело Феофаны Ивановны. Пришлось отказаться от мысли забрать тетушку и снарядить ее в последний путь дома. Тело находилось уже в таком состоянии, что требовалось предать его земле как можно быстрее. Граф, ожидавший от себя родственных проявлений чувств, к своему расстройству, ничего, кроме весьма существенной тошноты и желания поскорей со всем этим покончить, не испытал.

Аркадий Арсеньевич уже поджидал их в конторе, сидя на твердокаменном стуле, с неизменным отточенным карандашом и листами бумаги наготове. Прилизанный до гладкости яйца нотариус долго рылся в недрах шкафа с невероятным количеством ящиков. Наконец, он вытащил тощую папочку, оставляя на ней, как показалось слишком чувствительному сегодня к подобным вещам графу, жирные от бриллиантина захваты.

Открыв папку и достав оттуда плотный лист бумаги, нотариус, гнусавя и похмыкивая заложенным носом, стал зачитывать написанный на нем текст:

– «Я, Феофана Ивановна Ровчинская, будучи в полном уме и твердой памяти, при свидетелях, приказываю распорядиться моим имуществом после моей смерти следующим образом. Любимому племяннику Александру Дмитриевичу Орлову отписываю свое имение в Порховском уезде, 70 тысяч рублей и московский дом со всею меблировкой. Антону Ивановичу Копылову, мужу моей покойной сестры, отписываю 20 тысяч рублей, поручаю управление и получение доходов с Павловских земель и передаю шкатулку моей сестры с письмами. Далее, одну десятую всех поступающих доходов от имения и Павловских земель на благотворительность отдавать. На какую, граф пусть распорядится, но для общины сестер милосердия на Запсковье да на молебны чтоб обязательно. Прислуге за службу по 100 рублей каждому…»

Ну вот и все, – нотариус поднес листок поближе к носу и прочитал: – «24 марта, 18… года. Подпись. Самой распорядительницы и двух свидетелей».

Антон Иванович сидел как палка и, не мигая, смотрел на острый кончик носа нотариуса.

Саша грустил… «Милая тетушка! Любимому племяннику… Надо же, как все случилось…»

– Скажите, Матвей Денисович, а в случае, если, не дай Бог, конечно, – Арсений Аркадьевич поклонился Саше, перебивая его мысли, – скажем, граф умер бы раньше госпожи Ровчинской? Или они бы одновременно скончались, ну представим себе такой необыкновенный расклад, то его часть наследства куда поступила бы?

– Хм, – озадачился нотариус, – ну, ежели нет какого особого распоряжения на такой случай в завещании… Уж больно действительно необычно было бы, ежели вместе, – то, соответственно, ближайшему родственнику. По нашим документам выходит Антону Ивановичу Копылову.

– Чрезвычайно благодарствую! – Аркадий Арсеньевич что-то прочертил в блокноте.

– Зачем же вы меня так? – вдруг раздался слабый голосок.

Все развернулись на сидевшего в углу Копылова и увидели дрожащие от вставших в них слез глаза Антона Ивановича. Родственник кротко улыбнулся следователю и прошептал, будто давясь чем-то:

– Вы ведь против меня все это! Невзлюбили очень. Так зачем прямо ничего не говорите. Зачем мучаете? – он, морщась, потер ладонью сердце. – Нехристь! – внезапно зло рявкнул он, и лицо его пересекла нехорошая, дергающаяся улыбка. Он поднялся со стула и начал немедленно валиться на графа. Тот еле успел вскочить, чтобы подхватить его и избежать тем самым существенного удара – родственник был хоть и худощав, но очень жилист и тяжел.

Поймав Антона Ивановича и усадив его на стул, граф схватил со стола графин и щедро полил лицо родственника водой. Тот немедленно открыл глаза и со страшной злобой, теперь глядя уже прямо на графа, опять прошептал:

– Нехристь!

– Спасибо, Матвей Денисович, – вздохнул граф. – Я думаю, на этом можно закончить. Все формальности уладим позже, после похорон уже…

Он подхватил тяжело опирающегося на его бок Антона Ивановича и в сопровождении следователя вышел на улицу.

– Ну-с, граф, куда вы теперь? – казалось, не обращая внимания на дражайшего и дрожащего родственника, спросил Аркадий Арсеньевич.

– Домой, разослать всем, кто знал и любил тетушку, сообщения о похоронах. Они состоятся завтра – долее тянуть нельзя.

– Вот и прекрасно! Если позволите, и я с вами: надо со слугами поговорить. Слуги, они, знаете ли, весьма полезны в нашем деле.

Следователь выглядел очень довольным. И было отчего. Утром его посетил тайный советник и весьма своевременно сообщил чрезвычайно интересные сведения.

Граф поймал себя на очередном неприятном ощущении, которое возникло у него с первой же встречи с Аркадием Арсеньевичем, а в этот момент особо усилилось. И как-то затруднительно даже было дать ему определение. Что-то вроде холодного, пустого казенного зала, пахнущего подточенной мышами бумагой и потной, протертой кожаной скамьей. «Позер» – почему-то пронеслось у него в голове, и он с великой неохотой согласился возвращаться домой вместе со следователем.

– Вы едете? – спросил граф Антона Ивановича, который перестал подпирать костлявым плечом его бок и сейчас нетерпеливо топтался на месте.

– Я, нет… – произнес тот, слезливо взглянув на графа. – Мне к доктору надо. Нехорошо мне.

– А вот это правильно! А то вы никак после тетушкиной смерти не оправитесь, а завтра ведь похороны. Может, вас подвезти?

Родственник отрицательно махнул головой.

– Ну идите тогда, идите. Только к обеду домой возвращайтесь, мне нужна будет ваша помощь.

– Да, непременно! – уже на ходу и весьма бодро ответствовал Антон Иванович, как будто и не пытался десять минут назад упасть в обморок.

Граф пожал плечами и запрыгнул в коляску…

В доме Феофаны, выяснив, что сам он следователю не нужен, граф поднялся к себе наверх писать приглашения на похороны и разбирать тетушкины бумаги.

Аркадий Арсеньевич совершенно по-хозяйски расположился в тетушкиной гостиной: достал точилку, навострил аж два карандаша и принялся по одному вызывать всех Феофаниных слуг.