Дело о таинственном наследстве - Молчанова Татьяна. Страница 42

Очень это оказался неприятный процесс. Вел себя Аркадий Арсеньевич грубо и высокомерно. Долее всего он проговорил с бойкой и неробкой Дуняшей. Больше всего он записал за ней карандашиком на листах бумаги, и даже заставил поставить крестик, на что Дуняша гордо печатными буквами выписала «Дуня Прохорова». Демонстрация грамотности следователя, однако, не впечатлила. Вид Аркадий Арсеньевич после опроса слуг имел радостный и весьма удовлетворенный. Собрав листочки и не попрощавшись с графом, он убыл в дом почтмейстера. Вкусно отобедав, намеревался соснуть. Однако появившийся со скучной и непочтительной физиономией почтмейстер доложил, что по его душу пришел визитер. Услышав имя, Аркадий Арсеньевич, только было начавший расстегивать пиджак, застегнул пуговицы обратно и просил визитера войти.

Посетитель пробыл долго. После отбытия этого господина Аркадий Арсеньевич стал выглядеть непривычно и даже слегка неприлично возбужденным. Он послал за урядником. Когда тот явился, шепнул тому на ухо некий приказ. Урядник вытянулся в струнку и исчез. Затем Аркадий Арсеньевич вытряхнул из портфеля все свои записи и официальные протоколы по Феофаниному делу. Сев за стол и вооружившись на сей раз пером, он, тщательно просматривая каждую бумажку, стал записывать короткие фразы на лежащий перед ним толстый казенный лист.

Глава шестнадцатая

Похороны Феофаны Ивановны. Подтверждение психологической теории. «А убийца известен!» Васина догадка

Вечером уезд готовился к похоронам своей старейшей жительницы: из шкафов доставались и приводились в порядок траурные платья и костюмы. Срочно строчились черные вуали на черные шляпки из специально припасенной для таких случаев материи. Предусмотрительно запасались чуть большим количеством кружевных носовых платочков и пробовали новейшее французское изобретение: отменно устойчивую к влажности пудру. А как же! Ведь так жалко бедную Феофану Ивановну, наверняка плакать захочется. Некоторые, однако, ворчали: что же это за порядки такие взялись – приглашать на похороны днем, накануне самого печального события, а не за 2 дня, как это обычно принято. Это было действительно неправильно, но, пожалуй, это была наименьшая неправильность из всех уже случившихся…

И все это несомненно чувствовали: подготовка шла с перешептываниями, с обменом последними новостями и даже с некоторым испугом. Хоронить-то собирались невинно убиенную! Да еще в присутствии полицейских чинов! И граф, говорят, по наследству большие деньги получил. И вообще, а не опасно ли это, на похороны-то идти, как бы вдруг чего не случилось.

Но похороны, как и праздники, в уезде не пропускали. В конце концов, бог с ней, с причиной старушкиной смерти. Кому надо, разберутся. Мы же тихие жители, нашего мирного и размеренного существования никакое преступление не касается, а старушка была славной, помянуть надобно.

Однако не все мысли в этот вечер были покойны и благодушны. Возьмем, к примеру, Аркадия Арсеньевича. Он был напряжен и несколько взволнован, как охотничья собака, чувствующая скорое приключение… Последние пару лет службы, следуя внезапно возникшему интересу, он стал активно интересоваться психологической подоплекой расследуемых им дел. Теми труднодоказуемыми, тонкими моментами, вплетенными в основу совершаемых преступлений. Чувствами, мыслями, душевными строениями людей. Два последних завершенных дела, где он почти не применял «жестких методов», а лишь проникновенно смотрел в глаза, «правильно молчал» и вовремя говорил нужные слова, закончились полным признанием обвиняемыми своей вины. И эти маленькие победы наделили Аркадия Арсеньевича несокрушимой верой в свои психологические таланты.

Костюм траурный готовить ему за наличием мундира не пришлось. Он только вскрыл новую пару перчаток и, проводя мизинцем по шву, дабы удостовериться его прочностью, думал сейчас: «Интересно, доведется ли понаблюдать подтверждение моего предположения? Ах, какое славное завершение карьеры было бы тогда! Да, приятное дело, ничего не скажешь. А простым сначала не казалось… Да…»

Много, много интересного можно было бы сейчас подсмотреть, прочитать в мыслях уездных обитателей, но и они все утихли, успокоились перед простым природным желанием: одним раньше, другим позже, но всем захотелось спать.

Но, как известно, на всякое правило есть свои исключения. Напрасно ангел сна парил вокруг неких двух голов. Напрасно пел песенки немного гнусавым тихим голоском, чтобы нудностью своей поскорей усыпить эти мятущиеся личности. И даже меткие плевки в глаза – обычно безотказно действующее средство, слепляющее веки гарантированно на 5 часов – в этот раз не подействовали. Мысли коричнево-красного оттенка этих двоих колотились о черепную коробку, жалобно просясь из тесноты на волю. Темноватая энергия периодически выстреливала из темечка, пугая ангела своей нехорошестью. Наконец, он устал бороться с этим тревожным бессонным беспокойством, на всякий случай плюнул еще раз и улетел. Так и прободрствовали эти двое всю ночь, а поутру встали с пропитанных страхом постелей и стали облачаться в свои траурные костюмы.

В больничном морге постарались. Тело тетушки, кроме головы, было полностью скрыто под траурным покрывалом. Лицо побелили, подрумянили, и несчастная старушка стала выглядеть вполне сносно…

Тело, в сопровождении служащего морга, доставили прямо на кладбище. И сейчас тетушка лежала в гробу возле выкопанной могилы на небольшом помосте и терпеливо ждала, пока прощальный ритуал закончится, и ей дадут наконец уйти…

Священник уже заканчивал отпевание, а люди все подходили и подходили. Около гроба, в первом круге, стояли самые близкие: граф Орлов, очень усталый от хлопот и волнений за эти последние дни, с мыслями, чтобы поскорее все закончить, Антон Иванович, весь заострившийся, испуганный, как всегда. Тайный советник. Он стоял, низко опустив голову, и боялся глядеть на Феофану – ведь они были почти ровесники… Ему давно уже было неуютно присутствовать на похоронах, каждый раз напоминавших ему о том, что костлявая в следующий раз может постучаться и к нему. Князь Красков стоял очень прямо и пошмыгивал носом: умудрился накануне простыть. Он крепко держал за локоть Наташу и сильно за нее переживал. Она ведь первый раз присутствовала на таком печальном событии, как похороны.

А Наташа уже плакала. Горько и тихо. Не само событие смерти оплакивала она, это событие никто не в силах отменить, отодвинуть или сделать иным. Нет, она по-детски плакала об улыбчивых морщинках вокруг глаз Феофаны, о теплых пирожках и вишневом варенье, которыми тетушка угощала маленькую Наташу. Об уютных вечерах, когда она доставала альбомы и рассказывала сказочные истории о своей юности, показывая собственные неумелые, но милые акварельки. Кусочек Наташиного уютного быта сейчас отпевал отец Иоаким, и это было неисправимо, и от этого было страшно.

Тихим Наташиным слезам вторила Ольга. Ей было ужасно страшно смотреть на мертвое Феофанино лицо. Она держала за руку мать, и крупные слезы часто-часто катились сквозь густые ресницы крепко, до боли, зажмуренных глаз.

Софья Павловна стояла во втором круге, в потрясающем шелковом черном платье с бордовой розой, заколотой на воротнике вместо брошки. Однако лицо ее явно проигрывало столь шикарному наряду: оно выглядело каким-то мелким и стертым. Софья наблюдала за графом и Наташей, и по тому, как они обменивались взглядами, по тому, как Орлов иногда легонько, почти незаметно для окружающих касался Наташиной руки, она поняла, что все, совершенно все кончено. Несколько раз она уже укололась о проклятую розу – руки непроизвольно тянулись к стиснутому от подавляемых слез горлу. «Весьма нервический жест», – как заметил доктор Никольский, стоя рядом.

Он был бодр и внимателен. Не погружался, как другие, в глубь своих печальных дум и смотрел на все происходящее почти как на деловую операцию. Даже чуть нетерпеливо посмотрел на часы, а затем кинул взгляд в сторону могильщиков, которые почтительно стояли поодаль, запрятав орудия своего скорбного труда за спину. «Ну вот, – подумал он. – Скоро Феофану Ивановну с почестями закопают, и можно будет хоть немного передохнуть от всей этой крайне неприятной истории».