Крестный отец Катманду - Бердетт Джон. Страница 30

После вялотекущего расследования, которое продолжалось почти всю службу Сукума, ему наконец удалось поймать Мой на выращивании конопли и уклонении от уплаты налогов, хотя всем было известно, что она уморила двух из четырех своих бывших мужей и больше десяти лет назад организовала домашнее производство наркотиков. Мой сумела отомстить Сукуму — подкупила разносчицу чая из управления, и та подмешала ЛСД в чашку детективу с утренним холодным чаем с лимоном. Лек пугающе правдоподобно изобразил Сукума, как тот забрался под стол, свернулся калачиком, трясся целый час и только время от времени требовал подать ему его «тойоту». Мы вызвали врачей, те дали бедняге успокоительное и увезли с собой. ЛСД был производства Мой — дело происходило в середине семидесятых. Тогда «кислота» почти повсеместно исчезла с рынков, и только такие опытные химики, как доктор Мой, могли ее синтезировать.

Когда такси наконец миновало будку кассира, оказалось на магистрали и понеслось в сторону аэропорта Суварнабхуми, мы вдоволь потешились, воображая, как Мой приколется над Сукумом на этот раз. Должен признать, иногда очень забавно наблюдать темную сторону Лека. Он справедливо утверждает: «Все мы двойственны, дорогой».

— Что меня в ней больше всего удивляет: как она умудряется настолько хорошо выглядеть на фотографиях в глянцевых журналах. И почему ее приглашают на всякие тусовки. Вот что я хотел бы знать.

— Она из потомственной финансовой аристократии, — объяснил я. — Ее предки были из народа теочью и сто пятьдесят лет назад вышли из Шаньтоу, [42] где состояли членами одной из триад. Занимали в ней явно не последнее место. Когда Мой была еще маленькой, ее дед проворачивал преступные делишки и руководил в Бангкоке тайной банковской системой триады, которая протянула щупальца во все страны Тихоокеанского региона. Большинство капитала поступило в тридцатые годы от продажи опиума, поэтому Мой и ее сестру растили как принцесс. Отец поощрял интерес Мой к фармакологии настолько, что она получила степень доктора. Думал, дочь откроет на его деньги сеть аптек. Он не знал, что Мой еще подростком увлекалась медикаментами ради них самих. Стала одной из тех, кто с младых ногтей наблюдает жизнь через призму «химии», и с этим ничего нельзя поделать. Мой открыла аптеку на углу Двадцать третьей сой, но ее дверь большую часть времени оставалась на замке, потому что она постоянно экспериментировала с лекарствами. Десять лет солидные фармацевтические компании терпели, а затем прекратили снабжение, и ее бизнес разорился, хотя сама она фантастически богата. Родные от Мой не отказались — в конце концов, против нее выдвинули незначительные обвинения и никто не доказал, что она убила двух своих мужей.

— Но каждый из них умер трагически при загадочных обстоятельствах.

— Верно. Но Мой в это время не было в стране. Высший свет есть высший свет. Пока она соблюдает правила и появляется на общественных сборищах в своих сногсшибательных вечерних платьях, ее будут защищать. Даже будут ею гордиться. От китайцев можно ждать всего.

Мы с Леком задумались, а такси в это время неслось по магистрали в сторону аэропорта.

— Но если вспомнить дело Толстого Фаранга и представить Мой в качестве подозреваемой, все хорошо укладывается, — зевнул мой помощник.

— Еще как укладывается. Я все время ломал голову, кто бы в Таиланде мог совершить нечто подобное. А до Мой не додумался. А вот теперь, когда Сукум пошел по ее следу, удивляюсь, почему она не пришла мне на ум.

— Он присвоит себе всю славу, хотя первая упомянула о докторе Мой твоя мать. Если бы не ты, он не стал бы копать в этом направлении.

— Это не важно, Лек, действительно не важно, — вздохнул я. — Повышения мне, во всяком случае, не надо. Если меня повысят, я буду себя чувствовать еще большим мошенником, чем сейчас.

— Не говори глупости, дорогой. В ту минуту, когда Сукум получит повышение, на него начнут давить, чтобы он брал деньги. Сначала белое превратится в серое, а затем и в черное. Ему позволяют оставаться невинным, потому что он стоит на самой низшей ступени службы. Вот увидишь, он приедет на работу на «лексусе», и ты будешь знать, что еще одна душа продалась дьяволу.

Пока мы неторопливо обсуждали грядущий следственный успех Сукума, он позвонил на мой мобильный: его имя высветилось на дисплее под аккомпанемент Боба Дилана: «От суеты и от забот пора бы отдохнуть». Я подмигнул Леку.

— Я напал на след, — сообщил Сукум.

— Отлично, детектив.

— Она остановилась в номере Сомерсета Моэма в «Ориентале».

— Ай да финансовая аристократия. Знают, как спрятаться на виду. Когда собираешься ее взять?

— Ты когда освободишься? Мне сказали, ты едешь в аэропорт выполнять какую-то грязную работу для Викорна.

Я нахмурился.

— Зачем я тебе понадобился? Пригласи прессу, поступай так, как наш полковник, — делай себе карьеру.

— Предположим, она будет все отрицать.

Я кашлянул.

— Детектив, придется немного поработать — она будет всеми силами стараться не попасть в камеру смертников. Знаешь, туда не всем охота.

— Знаю, — отмахнулся Сукум. — Вопрос в том, насколько она умна. Эта женщина образованна и мыслит как фаранг. Могу не понять, о чем она говорит. Хочу, чтобы ты был рядом.

— Ты так нервничаешь из-за того ЛСД, кхун Сукум?

— Не надо смеяться. Тебе когда-нибудь подсыпали «кислоту», после чего казалось, что теряешь рассудок на всю жизнь? А если у нее ВИЧ и она прячет острую заколку в волосах, как в том кино, которое ты заставил меня посмотреть?

— «Ганнибал»? А что, там есть заколки, отравленные СПИДом?

— Я смотрел его пять раз. Это была черная американка по имени Эвелда Друмго. И поэтому меня охватили сомнения. Я не способен общаться с заумными иностранками, не та закалка. Мне знакомы только тайки-домохозяйки и работницы с фабрик. Остальные — твоего поля ягода.

Меня озадачило нежелание Сукума заниматься расследованием, тем более что он лет десять прокорпел над досье Сумасшедшей Мой. Я посмотрел на Лека и пожал плечами.

— Это займет какое-то время. Мы еще не приехали в аэропорт, и на обратном пути движение будет очень медленным — могу судить по тому, как плетутся встречные машины.

— Я подожду.

— А если она за это время надумает свалить?

— Тогда у меня будет полное право ее арестовать. Так? Но она слишком хитрая. Ручаюсь, не совершит ничего недозволенного, пока я за ней наблюдаю.

Лек качал головой и повторял, что не может этому поверить, вплоть до той минуты, когда таксист высадил нас у аэропорта.

Глава 20

Нельзя держать подозреваемого дольше двадцати четырех часов, не передав полиции. Для Мэри Смит сделали исключение. Ее отвезли в больницу, где дали слабительное и держали под строгим наблюдением в специальном туалете, чтобы не пропустить презервативы. Теперь презервативы отправили экспертам, но никто не сомневался, что они набиты высококачественным героином.

Иммиграционная служба поместила Мэри Смит с другой правонарушительницей — француженкой, которую застукали с небольшим количеством марихуаны. Француженка превосходно говорила по-английски, их разговоры решили скрытно записать на видео. Я посмотрел часть пленки: Мэри запустила француженке руку между ягодиц, и они поцеловались, как старые любовницы.

— Рецидивистки, — прокомментировала инспектор иммиграционной службы. — Видно невооруженным глазом. Девчонки любят тюрьму, только пока этого не понимают.

Мэри Смит было лет двадцать пять. Высокая, со светло-каштановыми волосами, которые неплохо бы помыть, она носила мятые туристские брюки и рубашку. Ее в остальном непримечательное лицо отличала болезненная бледность. Так выглядят молодые женщины, злоупотребляющие наркотиками. В ее невыразительной английской речи лондонское произношение перемежалось с выговором кокни.

Пообщавшись с ней, я понял, что имела в виду таможенница. Это трудно объяснить непрофессионалам, но полицейские часто сталкиваются с таким явлением: человек испытывает психологическую потребность, чтобы его посадили за решетку. Это фатальное влечение, как любое другое. Боящиеся высоты доводят себя головокружениями до смертельного страха, прежде чем спрыгнуть с высокого здания. Терзающиеся страхом перед насилием молодые люди вступают в морскую пехоту, и их убивают. Есть лепрофилы и спидофилы, большинство из них в конце концов заболевают своими «любимыми» болезнями. А рецидивисты — это люди, которые с удивительно раннего возраста уверены, что их удел — тюрьма.