При загадочных обстоятельствах - Черненок Михаил Яковлевич. Страница 16
— Ну, ищи. Кротов, ищи! — с неожиданной злостью выкрикнул Екашев. — Не найдешь — я на тебя в суд подам.
— А найду?..
— Тогда, что хочешь, со мной делай!
— Так и отметим в протоколе: «Выдать самогонный аппарат добровольно гражданин Екашев не захотел», — Участковый повернулся к Бирюкову: — Полагаю, в первую очередь осмотрим надворные постройки?
Антон утвердительно наклонил голову. Понятые облегченно вздохнули — видимо, их смущала необычность положения — и торопливо вышли во двор.
— Ты в доме, Кротов, ищи, в доме! — опять крикнул Екашев.
— Подсказывать, Степан, не надо, — строго сказал участковый.
— Прошу выйти вместе с нами и присутствовать при осмотре надворных построек.
Екашев через силу поднялся. Обул у порога обрезки от старых валенок и, еле-еле передвигая ноги, зашаркал позади всех. Увидев, что участковый с понятыми первым делом направился к амбару, на дверях которого висел здоровенный замок, он медленно опустился на прогнившее крыльцо и с натугой выдавил:
— Кротов… Там нет аппарата…
Участковый обернулся:
— Это мы сейчас посмотрим. Неси ключ, Степан.
Екашев, обняв низ живота, продолжал сидеть, как будто сказанное участковым к нему не относилось.
— Ну, в чем дело, Степан Осипович? — удивился бригадир. — Почему ключ не даешь?
— Потерял я его, Гвоздарев.
— Не валяй дурака. Думаешь, без ключа твой амбар не откроем?
— Чего к амбару прилипли? Говорю, нет там аппарата. Уничтожил я аппарат.
Кротов перешел на официальный тон:
— Гражданин Екашев, не дадите ключ — будем взламывать дверь.
— А чинить кто будет? — обреченно пробормотал Екашев. Сунув руку в карман грязных заношенных штанов, он кое-как отыскал ключ и со злостью швырнул его на землю: — На, Кротов, подавись!.. Сажай меня в тюрьму, а я к вечеру подохну… Велика радость тебе будет?..
3амок никак не открывался. Пока участковый раз за разом проворачивал ключ, с улицы в екашевский двор, чуть не крадучись, вошли дед Лукьян Хлудневский и кузнец Федор Степанович Половников. Антон хотел было тут же выдворить незваных свидетелей, но, подумав, что понятые все равно разнесут по селу подробности, смолчал.
Наконец замок щелкнул. Из амбара потянуло застойным запахом плесени. Бирюков вошел в амбар вместе с Кротовым и понятыми. Кругом стояли рассохшиеся старые бочки, громоздились друг на друга какие-то пустые ящики. Слева от входа стоял замкнутый на такой же замок, как амбарная дверь, старинный сундук. Рядом лежали велосипедные колеса с погнутыми ржавыми спицами, негодные обручи от бочек. В дальнем углу темнело дощатое сооружение наподобие ларя. Над ним пристроились широкие полати заваленные изношенной вдрызг обувью. Все было так густо покрыто пылью, что рыться в этом старье не имело смысла. Слой пыли покрывал и прогнивший пол амбара, по которому тянулась дорожка следов к замкнутому сундуку.
— Надо посмотреть, что там, — показывая на сундук, сказал участковому Антон.
Прижавшись к дверному косяку, в амбар тревожно заглянул Екашев. Участковый спросил:
— Ключ от сундука подашь, Степан, или взламывать будем?
— Ломай, Кротов, чужое добро. Курочь без жалости!
— Попробуйте амбарным ключом, замки с виду одинаковые, — подсказал Бирюков.
Замок действительно открылся. Кротов поднял тяжелую крышку. Сундук наполовину был заполнен старыми сапожными заготовками, покрытыми зеленоватой плесенью. В одном из углов заготовки поднимались бугром и, судя по стертой плесени, их недавно ворошили. Участковый быстро разгреб бугор и неожиданно, сам удивившись, достал из сундука добротные кирзовые сапоги с засунутыми в голенища портянками из домотканого холста. Увидев их, дед Лукьян Хлудневский чуть не уперся бородой в лицо рядом стоящего кузнеца:
— Федя, кажись, Гриньки-пасечника обувь!
— По размеру вроде его, — растерянно сказал кузнец.
— Портянки Гринькины! — заволновался дед Лукьян. — Это моя Агата по весне ему кусок холстины отдала за то, что воску ей на лампадные свечки принес.
— Иуда-предатель! — вдруг взвизгнул Екашев.
Дед Лукьян мигом развернулся к нему:
— Жлоб-преступник!
— Разговорчики!.. — строго прикрикнул Кротов и поставил радом с Екашевым сапоги, голенища которых доходили тому чуть не до пояса. — Полагаю, размер тебе великоват, Степан, а?.. Екашев как воды в рот набрал.
— Почему молчишь? — опять спросил Кротов, — Сказать в свое оправдание нечего?
— Пасечник оставил…
— Позабыл обуться, когда в гостях у тебя был?
— Не бесплатно, ясно дело, оставил.
— А как?
— Пятерку взаймы выпросил.
— У тебя зимой горсть снегу не выпросишь, — быстренько сказал дед Лукьян.
— Помолчи, Иуда-предатель, — морщась, огрызнулся Екашев.
— Прекратите взаимные оскорбления, — Кротов, глядя на Екашева, прищурился: — Выходит, за пять рублей Репьев и портянки тебе пожертвовал, и босиком ушел?
— Пошто босиком… Опорки старые у меня взял.
— Ой ли, Степан?..
Лицо Екашева болезненно покривилось:
— Не ойкай, Кротов. На какую холеру портянки без сапог?.. Ей-богу, не вру. За день до своей погибели приперся Гринька вечером и вот оставил, на мою пропасть, в залог сапоги.
— Это мы установим, когда Репьев у тебя был…
Угрюмо насупленный кузнец неожиданно сказал:
— Правда, за день до смерти пасечник заходил в Степанову усадьбу. Я аккурат с работы шел, видел.
Екашев посветлел так, словно вся его боль разом исчезла:
— Слыхал, Кротов, что православный человек говорит? — Поклонился кузнецу: — Спасибо, Федор, за искренние слова, благословит тебя господь бог.
Участковый недоверчиво посмотрел Екашеву в глаза:
— Какие дела привели к тебе Репьева в тот вечер?
— Говорю, пятерку взаймы канючил.
— Ну и заливаешь, Степан Осипович! — вклинился Гвоздарев. — Натуральным алкашом пасечника представил.
— Разве он не пил?
— Выпивал Репьев, скрывать нечего, но деньги-то у него всегда водились.
— Поиздержался, видать, с молодой цыганкой.
Гвоздарев махнул рукой — что, мол, разговаривать с человеком, который несет невесть какую чепуху. Кротов сокрушенно покачал головой и стал осматривать сундук. Заглянув за него, он вдруг вытащил кусок ветхой мешковины. Судя по густым полосам ржавчины и масляным пятнам на мешковине, в ней долгое время хранился винтовочный обрез. Металлическая оковка с торца приклада оставила четкий ржавый след, будто печать. Поддерживая мешковину на вытянутых перед собой ладонях, словно полотенце, приготовленное под хлеб-соль, Кротов показал ее понятым:
— Прошу определить, что здесь пропечаталось?
Два молчаливых колхозника переглянулись друг с другом. Один из них пожал плечами:
— Кажется, ружейный приклад…
— Не кажется, а точно — приклад, — подтвердил другой.
Кротов повернулся к бригадиру:
— Вы, товарищ депутат сельского Совета, как полагаете?
— Чего тут полагать, Михаил Федорович, — хмуро ответил бригадир. — Обрез был завернут.
— А ты, Степан, что по этому поводу скажешь? — обратился Кротов к Екашеву.
Тот, обхватив руками живот, какое-то время молчал, как онемевший. Потом глаза его тревожно забегали, словно он хотел определить — кто же это из присутствующих так крепко ударил исподтишка?.. И вдруг, сморщась, заплакал:
— Чего привязались?.. Пасечник тряпку оставил, ружье с обрезанным дулом приносил…
Бирюков решил, что настало время брать инициативу в свои руки.
— Зачем Репьев принес к вам это ружье? — спросил он Екашева.
— Собачка Лукьянова повадилась куриные яйца в гнезде уничтожать, Гринька прикончил ее, чтоб не пакостила.
Дед Лукьян Хлудневский возмутился:
— Ой, воду мутишь, Степан! Ой, мутишь! Мой Букет отродясь не трогал сырых яичек.
— В своем доме, может, и не трогал, а по чужим дворам давно пакостил.
— Брешешь, Степан!
— Сам ты брехун…
— Куда дели убитую собаку? — останавливая назревающую перебранку, спросил Антон.